Каина

Глава 18

На кухне Инграсии был образцовый порядок. Все просто блестело. Она была хорошей хозяйкой и сумела навести порядок и в своей жизни. Скольких усилий стоило ей поднять с постели и отправить на работу своего муженька, толстяка Абеля! Но она справилась. Сначала уговаривала, упрашивала, потом поняла, что у лентяя всегда найдутся отговорки, и отправилась сама к доктору Фернандо и Антонио. Нелегко ей было просить прощения за Абеля, но она попросила и договорилась о работе. Антонио, услышав, что ему придется работать с Абелем, в восторг не пришел, но выбирать в Сан-Игнасио не приходилось. А домики нужно было строить, и рабочие руки были ох как нужны!

Одним словом, Абель ходил теперь на работу, а такого никогда еще в жизни не было, и это было величайшим достижением Инграсии.

С радостью и грустью смотрела Инграсия на свою Лус Клариту: девочка выросла, скоро к ней в сердце постучится любовь. На днях дочка спросила ее:

— Мама, а как я узнаю, что это мой мужчина?

— Сердце тебе подскажет, — ответила Инграсия, — он будет любить тебя, окружит заботой и построит домик на небесах.

Инграсия имела в виду замужество, падре всегда говорил им, что браки совершаются на небесах. Вот Инграсия так и сказала дочке, дай ей Бог счастья!

Что же касается сержанта Гарсии, то Инграсия проходила мимо него, не удостаивая ни единым взглядом. Порядок так порядок. Порядок должен быть во всем. Она насмотрелась, как петушились и наскакивали друг на друга мужчины, грозя друг другу самыми страшными карами! Больше такого не будет!

Добряк Гарсия бесконечно огорчался потерей расположения Инграсии, огорчался, но не отчаивался. Он знал, что у него в запасе есть волшебное средство, которое рано или поздно обратит к нему сердце Инграсии. Этим волшебным средством были стихи. Стихами он и надеялся завоевать ее любовь. И вот на подоконнике дома

Инграсии стали появляться бумажки, которые она просила прочитать Росарито, потому что сама читать не умела. Стихи ей очень нравились, но откуда они берутся, понять не могла.

Росарито расцвел, он был самым счастливым на земле человеком. Наконец-то Лолу осенило, в чем проблема Росарито. Она поняла, что он ее избегает не потому, что любит мальчиков, спит с ней рядом, как брат, не потому, что она ему не нравится.

Дело в том... что у него еще никогда не было женщины! Конечно, Лоле до такого было непросто додуматься, для нее постель была делом обыденным, просто работой.

А тут вдруг... Но она все-таки додумалась.

— Ты девственник, — сказала Росарито Лола, — я поняла. — И попала в самую точку.

— Только не смейся надо мной, — попросил смущенный до крайности Росарито.

— Как я могу смеяться? — изумилась Лола. — Ты же такой хороший, такой добрый...

Я хочу помочь тебе! Вот увидишь, все будет просто чудесно!..

Все и было чудесно. Лола была настоящей женщиной, опытной женщиной, и к тому же на этот раз — любящей женщиной. А уж Росарито просто благоговел перед Лолой, и она впервые за многие годы почувствовала себя еще и счастливой.

Лола была уверена, что в постели для нее нет уже никаких тайн, обольщений, очарований. Она забыла о нежности, с какой можно любить, о фантазии любви. Хосе Росарио любил ее, он был нежен, а его неопытность таила для Лолы столько очарования... Оказалось, что и она новичок в стране любви. В общем, они открывали для себя любовь и были счастливы...

Лус Кларита сказала Антонио о домике на небесах, который должен построить ее возлюбленный. Антонио встал в тупик. Он готов был на все, чтобы завоевать Лус.

Он уже понял: для того чтобы завоевать эту невинную девушку, которой дорожит вся деревня, он должен совершить что-то необыкновенное. Но домик на небесах?!

Антонио долго ломал себе голову и ничего не мог придумать. На счастливую мысль его навело раскидистое дерево — среди его ветвей можно было построить домик для Лус Клариты. Может, дерево это не совсем небеса, но уж и не земля точно...

Теперь Антонио днем строил домики для туристов, а ранним утром — для своей возлюбленной Лус...

Любовь совершила и еще одно чудо: взволнованная Мирейя пришла к падре Гамбоа и принесла в узелочке свои драгоценности.

— Возьмите их, падре, — сказала она. — Я ведь все равно их не ношу. Купите на них все, что необходимо для мессы. Пусть в нашей деревне будет все как следует. Купите чашу...

— Я не могу принять от тебя этот дар, Мирейя, — ответил Гамбоа, который вконец растерялся перед такой немыслимой щедростью.

— Я отдаю это не вам, а Богу, — тихо сказала Мирейя, — и еще я хотела бы, чтобы у нас в поселке был колокол. Большой колокол, который звонил бы, напоминая всем о Боге...

После того как падре сказал ей о ниспосланном им искушении, бороться с этим искушением стало для Мирейи самым сладостным долгом. Ночи, которые она проводила без сна, чувствуя, что падре так близко и так недостижим, были для нее дороже всех других ночей.

Она чувствовала, что и падре тоже не спит, и не сомневалась: он тоже устоит против соблазна, и благодарила Господа, что Он соединил их в борьбе против дьявола...

Проблемы, которые мучили людей, так или иначе разрешались, — одни решения находила любовь, другие — ненависть.

— Видишь эту тапару, Гуайко, — говорила Манинья, показывая Такупаю белый сосуд, который достала из сундука несколько дней назад. — Сейчас она светлая, чистая. В ней душа Каталины Миранды. Но постепенно тапара будет чернеть. Когда она совсем почернеет, душа не сможет переносить эту тьму и Каталина умрет.

Темно стало в глазах индейца при взгляде на тапару, темно стало у него и на душе.

— Многие годы глупый Гуайко был с тобой, госпожа, и во всем тебя поддерживал, — заговорил индеец: — В первый раз он не согласен с тем, что ты делаешь. Для чего тебе эта душа? Отступись от своей затеи. Открой тапару, освободи душу...

— Для этой души уже нет свободы, Гуайко! Манинья не может вернуть душу ее хозяйке. Чернота уже в пути!.. — Манинья смотрела расширенными глазами — она будто видела то, что так призывала.

Проблемы строительства курортного городка начинали приводить Фернандо в отчаяние. Теперь и ему время от времени казалось, что ничего у них не получится: для постройки домиков не хватало рабочих рук, кирпича, цемента, песка, краски.

Для посадочной полосы рабочие руки были еще нужнее: ведь полосу нужно было сначала расчистить, а потом выровнять, утрамбовать...

Фернандо теперь уже злился на Рикардо: тот обещал нанять индейцев! Получил на это деньги! Где все это?! Ни денег, ни индейцев!

Фернандо раздражался, Рикардо же был совершенно спокоен.

— Скоро наступит сезон дождей, индейцы к нему готовятся, чинят хижины, пироги.

Раньше чем через месяц они не освободятся, — спокойно, объяснял Рикардо.

— Какой месяц? Ты что, с ума сошел? — кипятился доктор. — У нас и недели лишней нет!

— Сельва — это терпение, — отвечал невозмутимо Рикардо, — без терпения в сельве делать нечего. Ты же видишь, я работаю, Фернандо, я работаю.

Фернандо видел: он, Леон, работает, и злился на него еще больше. Усилия одного человека против могучей сельвы казались просто насмешкой.

Каталина посмотрела на Рикардо, на Фернандо и усмехнулась. Она приняла решение:

она пойдет к Манинье Еричане. Люди были только у Маниньи. На сегодняшний день был только один реальный выход — нанять на работу ее людей. И Каталина отправилась к Манинье.

Манинья не скрыла, что удивлена приходом девушки, обещала подумать над предложением Каталины. Да, ей надо хорошенько подумать, отдавать ли своих людей... Но Манинья и не отказала. Так что Каталина надеялась на успех.

Своими надеждами Каталина поделилась с Рикардо, и тот только плечами пожал: от Маниньи ничего хорошего ждать не приходится, но вслух ничего не сказал. Он ведь тоже недавно ходил к Манинье, сказал ей про ее вино, про Дагоберто. Манинья только засмеялась.

— Ты глупый, Леон, и все выдумываешь, — сказала она, — возводишь на меня напраслину. Неужели ты веришь дурацким слухам, будто я умею колдовать?..

Верил он в ее колдовство или не верил, — трудно сказать. Но нож, брошенный рукой Маниньи, дрожал, вонзившись в дерево, в сантиметре от его головы. Это он помнил.

Не забыл он и предупреждения Такупая той ночью. Он тогда охранял Каталину, и вроде бы все обошлось. То, что от Маниньи лучше держаться подальше, ему было ясно, но раз уж Каталина побывала у нее, что тут поделаешь?

Вечером Каталина заглянула в комнату Рикардо. Такого не бывало никогда.

— Не помешала? — спросила она.

Рикардо, как обычно, возился с мотором. Медленно, но верно он все-таки налаживал его, хотя работы было много: проржавели баки, не действовало одно, другое.

Дагоберто предупреждал, что это не мотор, а хлам. И был прав, но у Рикардо другого выхода не было.

— Нет, я обожаю, чтобы ко мне приходили, когда я работаю, — отвечал Рикардо, вытирая промасленные руки ветошью.

— Я хочу посмотреть, может, в этой комнате есть что-то, что можно открыть этим ключом.

Ключ не давал покоя Каталине, он стал для нее настоящим наваждением. Она чувствовала — с ключом связано что-то важное. Но что? И где?

Дагоберто шел на поправку. Каталина каждый день узнавала по рации новости о его самочувствии, он должен был скоро вернуться. Загадка ключа тогда разрешится сама собой. Но Каталина хотела сама разрешить ее.

Она перевернула в комнате Рикардо все вверх дном, но так ничего и не нашла.

— Дагоберто Миранда всегда был загадочным человеком, — сказал Рикардо, глядя на ее безуспешные поиски.

— Ладно, я пойду, — явно разочарованная, сказала Каталина.

— Как это пойду? — нарочито изумился Рикардо. — А кто будет убирать весь этот беспорядок?

— Когда я пришла, тут тоже особого порядка не было, — проворчала Каталина.

— Но и такого беспорядка тоже, — настаивал Рикардо.

Расставляя по местам все, что она успела вытащить, — комната была подсобной, хлама в ней было немало, — ей пришлось изрядно потрудиться. Сочтя, что все выглядит достаточно прилично, она собралась уйти.

— Как? А навести порядок? — снова сказал Рикардо.

— Я навела, — ответила Каталина, — разве нет?

— У меня в душе — нет. — Он встал, подошел к ней, взял за плечи и смотрел, смотрел своим всепроникающим взглядом.

Каталина сказала:

— Доброй ночи.

Но у нее не было сил уйти, ей не хотелось уходить. Она знала, Рикардо ее любит.

Знала, что сама его любит, и сейчас их притягивала волшебная магия любви, и она уже ей не противилась. Они были близко, были вдвоем, таяли последние преграды, мешающие двоим слиться в одно...

И вдруг Каталине стало нечем дышать, она пыталась, вздохнуть и не могла, жуткий призрак глядел на нее, и будто чья-то рука душила, сжимала ей горло...

— Что случилось, Каталина? — спросил Рикардо, видя, как изменилось ее лицо.

— Посмотри туда, — Каталина показывала в угол.

Естественно, что там ничего, совершенно ничего не было. Рикардо даже стало неловко за нее: стоило ли разыгрывать эти старые, никому не нужные трюки.

Но видя, с каким трудом она дышит, как отчаянно расширены у нее зрачки, он стал успокаивать ее.

— Не напрягайся, — говорил он, — дыши глубоко и спокойно, глубоко и спокойно, мягко, легко. Все будет хорошо, все будет хорошо.

Каталина судорожно хватала ртом воздух, но под мерные слова Рикардо — глубоко и спокойно, мягко и легко — дыхание ее стало постепенно выравниваться. Вот она уже вздохнула, воздух пошел в легкие, лицо разгладилось, судорога отпустила тело.

— Тебе лучше? — заботливо спросил Рикардо. - Да.

— Посиди, передохни. Каталина пришла в себя.

— Странно. Со мной никогда такого не было, — сказала она.

— Главное, успокойся. Если ты не хотела быть со мной, так бы и сказала. Ты превосходная актриса, но в жизни не надо театра.

— Это не театр, Рикардо. Поверь. Выло что-то страшное. Ужасно, когда тебе не хватает воздуха. Знаешь, я пойду на крыльцо подышу.

— Как скажешь.

Манинья ворожила над своей чашей. И наконец глаза ее увидели то, что хотели.

— Спасибо, Памони, — произнесла она низким, глухим голосом. — Манинья знала, Памони ее не оставил: ночь вступила в жизнь Каталины Миранды.

Но Манинья знала и другое: Манинью оставила луна, вечно обновляющаяся, вечно юная луна. Манинья начала седеть...

Утром Каталина разбиралась с Паучи в лавке. Эта ночь будто что-то сломала в ней, и она так и не пришла в себя. Было ли это связано с Рикардо? С нездоровьем? Она не знала. В магазинчик бесшумно вошел Такупай. В руках у Такупая были бусы, он протягивал их Каталине.

— Такупай сделал их для тебя, — произнес индеец. — Ты что, боишься Такупая? — спросил он, видя, как вздрогнула Каталина и медлит взять подарок.

— Нет, не боюсь.

— Тогда возьми их, они не освободят тебя от страха и грусти, но помогут, когда будет грустно и страшно. Такупай желает тебе только добра. Надень эти бусы, и Такупай будет доволен. Береги себя, и они тоже будут тебя беречь.

Каталина поблагодарила Такупая, взяла бусы, но не надела их. Она все еще не доверяла сельве и ее коренным жителям. Она их побаивалась.

— Давайте я их выброшу, — предложила Паучи, — выброшу в горах.

— Нет, — отказалась Каталина. — Пусть висят здесь, на стенке...

Помедлив, она отправилась на вырубку. Там уже был Фернандо. Он по-прежнему злился на Леона. Работа работой, но тут была и еще одна причина: Фернандо все больше тянуло к Каталине. Ему в ней нравилось все — ум, энергия, а уж ее женской привлекательности он отдал должное сразу. Но Рикардо и тут был ему помехой.

Фернандо хотелось избавиться от него. Хотелось, но не получалось, лодочник был пока единственной рабочей силой. Втроем они опять обсуждали вопрос о найме индейцев.

Вдруг кусты раздвинулись и на вырубке появилась Манинья. Совсем неподалеку она устроила свой золотоискательский лагерь, хотя никому не говорила, что не только ищет золото, но и находит его. У Пугала был настоящий нюх на золото, и она уже немало его отыскала для Маниньи. Но эту тайну Манинья хранила про себя, впрочем, как и все остальные.

— Вот, Миранда, получай рабочих, — сказала она. — Надеюсь, они будут тебе в помощь.

На вырубку вышли люди Маниньи с мачете в руках, готовые приступить к работе.

Фернандо несказанно обрадовался — наконец-то нашелся выход из тупика!

— Сколько я тебе должна за эту услугу? — спросила Каталина.

— Нисколько, Миранда. Манинья не так плоха, как вам кажется. Это мой вклад в затею с туризмом.

— Все в сельве знают, что Манинья ничего не делает просто так, — вступил в разговор Рикардо. — Чего ты хочешь, Манинья?

— Я не привыкла ходить в должниках, — проговорила и Каталина.

— Я разговариваю с моей подругой сеньоритой, Леон. — Манинья повернулась к Каталине. — Оставим все как есть, Миранда. Манинья скажет, что ей от вас будет нужно. С Маниньей лучше дружить, сеньоры.

Люди Маниньи принялись за работу. Среди них не было только Гараньона. Он был слугой Маниньи, но не ее рабом. А вчера он опять собрался уйти от своей хозяйки.

— Почему ты уходишь сейчас, когда у нас будет много золота? Ведь ты любишь золото, Гараньон? — спросила его Манинья.

— Твое золото никогда не будет моим, — ответил Гараньон.

— Манинья всегда была к тебе щедра. Хочешь, она будет еще щедрее?

— Нет. У тебя достаточно помощников, раздавай им золото и отнимай глаза.

— Я сделаю тебе подарок, Гараньон, и ты станешь красивым.

— Ты злая, Манинья, но ты еще встретишь того, кто заставит тебя заплатить за все твое зло!

— Может, это будешь ты, Гараньон?

— Я уйду и не вернусь.

— Как знать. Когда Манинья устанет от жизни, может, ты окажешь ей услугу своей местью...