Красавица и босс мафии

ГЛАВА 16

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я определенно нахожусь в Италии.

Если короткий и скудный разговор между моим палачом и его людьми не дал мне никаких серьезных подсказок, то хаос на кухне, где я сейчас нахожусь, устраняет все сомнения, которые у меня могли возникнуть.

Все говорят по-итальянски и постоянно кричат.

Пространство странно современное и классическое одновременно. Нелепо, что первой моей мыслью, когда я вошла сюда, было то, что мне показалось, будто я попала в журнал по дизайну интерьеров.

Я не думаю, что эти журналы похищают людей.

Все стены в комнате заставлены шкафами голубого оттенка, который я не могу назвать иначе, чем жженый, потому что он такой же мягкий, как жженый розовый, и это единственное, с чем я могу сравнить этот цвет. Из-за молдингов на дверцах шкафов они выглядят так, будто вышли из кукольного домика.

В центре огромной кухни стоит дровяная печь, а над ней — конструкция из белого камня, на которой висят разные виды сковородок. В центре пространства — остров со столешницей из нержавеющей стали с одной стороны и мрамора с другой. В углу, справа, огромный рабочий или обеденный стол, не знаю.

Армия женщин в униформе ходит туда-сюда, и я моргаю, стоя на месте, где мне велели остаться. Я не понимала слов, которые мне говорили, но выражение презрения на лице элегантной женщины, которая указала на меня пальцем, прежде чем вывести из кухни, определенно не оставляло места для сомнений в значении иностранных слов.

Она не хочет, чтобы я здесь находилась, и, судя по ее одежде, дом принадлежит ей. Несколько женщин в разной униформе обходят меня, заходят на кухню, окидывают неодобрительным взглядом, а потом уходят с издевательским смехом.

Похоже, это происходит уже не в первый раз, и я являюсь некой достопримечательностью для персонала дома. Я отвлекаюсь, наблюдая за тем, как повариха замешивает хлеб: рядом с ней стоит огромный таз из нержавеющей стали, откуда она достает порции теста, разминает их ударами и раскатывает, пока не остается довольна, после чего откладывает их на блюдо перед собой и переходит к следующему.

Мое рассеянное внимание заканчивается, когда элегантная женщина возвращается с другой, одетой в черный костюм. Они обе демонстрируют раздражение моим присутствием, направляясь ко мне. Женщина в костюме протягивает мне комплект одежды — униформу, подобную той, в которую были одеты женщины, только что ушедшие отсюда, взглянув на меня.

— Vaicambiarti nel bagno dietro. Veloce!(Иди переоденься в задней ванне. Быстрее!)

— Простите, я не понимаю, — говорю я, принимая одежду, которую она мне предлагает.

Элегантная женщина дотрагивается пальцами до переносицы, а затем качает головой. Она поднимает другую руку, держа ее ровно, затем поворачивается на пятках и уходит из кухни. Это я прекрасно понимаю… Она отказывается иметь со мной дело.

— Глупая, — говорит женщина в костюме, прежде чем покачать головой с еще большим неодобрением, чем первая, и повернуться ко мне спиной.

Не похоже, что это хорошее начало.

Луиджия ненавидит меня.

Луиджия ненавидит меня очень сильно.

Не знаю, чем я провинилась перед этой женщиной, кроме того, что не поняла ни единого ее слова, но та, кого я считаю экономкой замка, меня просто недолюбливает. Она вернулась на кухню через несколько минут после того, как отвернулась от меня сегодня. После этого она затолкала меня в ванную в задней части дома, и все, что ей оставалось сделать, это ткнуть мне в лицо униформой, как будто то, что она мне ее дала, а потом отвела в ванную, не было достаточно ясным сигналом. Она захотела, чтобы я переоделась, я переоделась, и после этого мы провели весь день, играя в имитацию. Она вела меня куда-то и показывала, что я должна делать, а потом все время наблюдала за мной.

Если я делала все правильно, мне приходилось терпеть ее хмурый и неодобрительный взгляд, если неправильно, ее злые слова и резкие жесты, тысячу раз повторяющие одно и то же в явном намеке на то, что я идиотка, раз не могу сделать такую простую вещь, как полировка серебра, так, как она хочет.

Однако, учитывая, какой тюремщик мне мог бы попасться, судя по огромным мужчинам, которых я встретила ранее, я приму сердитую старуху и сделаю это с улыбкой на лице, если бы не чувство, что за последние двадцать четыре часа я просто разучилась улыбаться.

Все мое тело кажется тяжелым, когда я тащусь вперед, следуя, или пытаясь следовать, за шагами экономки. Она идет торопливо и бормочет слово за словом, проходя коридор за коридором, не давая мне возможности заметить что-либо вокруг. Надеюсь, она не рассчитывает, что после этого я самостоятельно найду дорогу на кухню.

Если подумать, то, скорее всего, именно этого она от меня и ждет, просто усложняет мне жизнь, чтобы потом жаловаться и бросать на меня грязные взгляды. Ну, Луиджия, постарайся, потому что твой босс уже сломал все мои датчики самосохранения, косые взгляды меня не пугают.

Я просто хочу поспать, пока мой тюремщик не придет завтра за мной на работу, вот и все. Спать и не думать. Уснуть и забыться.

В конце длинного коридора она наконец останавливается перед деревенской деревянной дверью, я смотрю на другие двери, все закрыты и без внешних решеток. Интересно, кто живет за ними, и живет ли кто-нибудь за ними. Луиджия поворачивается ко мне, ее губы и лицо искажены отвращением, когда она говорит.

— Questa è la tua camera(Это твоя комната) — Я не понимаю ни слова.

То есть мне кажется, что я понимаю что-то вроде "это", но она говорит слишком быстро, нанизывая одно слово на другое, и в конце концов я начинаю сомневаться, что она говорит о комнате. Но мое замешательство длится только до того момента, когда она открывает дверь, и мои глаза расширяются, когда я вижу, что за ней.

Я несколько раз моргаю, чтобы убедиться, что видение не является каким-то розыгрышем моего измученного разума, но Луиджия жалобно машет рукой в сторону интерьера комнаты, и я переставляю ноги.

Конечно же, работа еще не закончена.

Я рабыня, и нет никакого смысла в том, чтобы меня освободили от обязанностей вместе со всеми остальными работниками дома. Но, оглядывая комнату вокруг себя, я не понимаю, что эта угрюмая женщина может ожидать от меня здесь. Все в идеальном порядке. Большая кровать расправлена до блеска, на поверхностях немногочисленных предметов мебели в комнате нет пыли, а оконные стекла просто сверкают чистотой. Если честно, не похоже, чтобы комнаты, которые я сегодня весь день убирала под руководством Луиджии, были действительно грязными. По сравнению с этим замком особняки, в которых я провела последние несколько месяцев, кажутся свинарниками.

Я поворачиваюсь к женщине, пытаясь сообразить, как спросить, чего она ждет от меня, не имея под рукой ни чистящих средств, ни инструментов, но когда вижу, что она уже почти дошла до двери, сердце подскакивает в груди, напоминая мне и себе, что оно все еще способно отбивать ритм, отличный от мирного и апатичного, в котором оно билось последние несколько часов.

— Non uscire da questa camera a meno che non sia stato ordinato! Capisci? (Не покидай эту комнату без приказа. Понятно)? — Говорит она, а я просто смотрю на нее, застыв.

Во-первых, потому что не понимаю ни слова, а во-вторых, потому что мой мозг делает неверные предположения. Это не может быть моей комнатой.

Полноценная спальня.

Это не камера и не подземелье. Это не грязная каморка, предназначенная для такой никчемной жизни, как моя, и не то, что я могла бы себе представить за все то время, что прошло с тех пор, как я покинула свой дом, если бы мне было до этого дело.

Это целая комната.

Луиджия фыркает, когда я ничего не отвечаю.

— Si svegli alle sei. (Вставайте в 6 утра).

Она закрывает дверь, бросив еще несколько слов, которые я не понимаю, и я слышу, как поворачивается ключ, запирая меня внутри. Я поворачиваюсь, чтобы еще раз оглядеться вокруг и рассмотреть каждую деталь, на которую раньше не обращала внимания, потому что это не имело значения, но теперь… Теперь…

Постельное белье, покрывающее высокий матрас, — белое и жгуче-розовое, на вид мягкое. Сизый мягкий ковер покрывает большую часть пола от кровати до другого конца комнаты, где на обшитой деревом стене, как и на полу, есть место для камина. Огромные окна выходят на бескрайние просторы виноградных лоз, а с потолка свисает люстра, достойная голливудского фильма.

Слезы катятся по моему лицу, не спрашивая разрешения и прежде, чем я успеваю что-либо предпринять, мощный, неконтролируемый плач сотрясает мои плечи. Тяжесть последних событий обрушивается на меня разом, как будто одиночество наконец-то сняло пленку неверия, которая упорно застилала мне глаза.

Колени опускаются на пол, я обнимаю себя, плачу, сворачиваюсь калачиком, когда множество мыслей проносятся сквозь меня, не выбирая и не контролируя, как каждая из них попадает в меня, пока я не сворачиваюсь в позу эмбриона на мягком ковре.

Одиночество. Я совсем одна, меня похитил жестокий человек, и теперь я нахожусь по другую сторону единственного мира, который когда-либо знала. Раньше я никогда не чувствовала особой поддержки, но, по крайней мере, рядом со мной были люди моей крови. За исключением Ракель, им было все равно, я знала, что им все равно, но я также знала, что я им нужна, что я могу обеспечить их настолько, что они не бросят меня.

Тогда я знала, кто я такая. Но кто я теперь, помимо того ничтожества, которым меня называли? Худшая из всех уверенностей, которые сидят во мне, это то, что я никогда больше не увижу свою сестру. А еще настойчивая мысль о том, что, даже если каким-то чудом мне удастся вернуться домой, я, скорее всего, найду Ракель мертвой. Если меня не будет рядом, чтобы позаботиться о ней, гарантировать ей лекарства, кто это сделает? Какая судьба может быть хуже смерти для моей малышки?

Может быть, это было бы актом милосердия, может быть, мне следовало выбрать сестренку, когда Витторио предложил мне выбор. Это была одна из немногих вещей, которые я действительно узнала сегодня: Витторио Катанео — так зовут человека, которому я принадлежу.

Свернувшись калачиком на полу, я понимаю, что какой бы мягкой ни была кровать в моем распоряжении, я никогда не узнаю, каково это, лежать на ней, потому что я этого не заслуживаю.

Изнеможение — это ветер, который уносит все мои силы разом, собирая воедино часы, проведенные за работой с тех пор, как я ступила на порог этого замка, долгий перелет, смену часовых поясов, эмоциональное смятение, в которое я превратилась, и все остальное, что можно добавить к этому счету.