Красавица и босс мафии

ГЛАВА 57

ВИТТОРИО КАТАНЕО

Она худеет на глазах, вижу я, в тысячный раз просматривая запись, сделанную камерами наблюдения конюшни сегодня утром. Замечать, что Габриэлла делает что-то еще, кроме как худеет, практически невозможно.

Найти ее сестру оказалось гораздо сложнее, чем можно было ожидать. Девочка исчезла с лица Земли, как будто ее и не было, и хуже этого открытия то, что в бразильских больницах такое случается гораздо чаще, чем можно себе представить.

Прошло почти две недели с тех пор, как я рассказал ей об исчезновении Ракель, и с каждым днем, когда не было никаких новостей, Габриэлла, кажется, все дальше уходит в свою скорлупу, в которую приглашали только моих лошадей.

Она спит в моей постели и каждый вечер с тревогой ждет моего возвращения домой, надеясь, что я принесу ей новости. Габриэлла использует мое тело с той же интенсивностью, с какой я использую ее, но с каждым днем она все больше отдаляется от меня. Как будто за две недели она возвела вокруг себя купол, который я уважаю, но который она начинает выводить за пределы, которые я способен выдержать.

Она моя, и даже боль не имеет права украсть ее у меня.

Пробиваться через барьеры было бы моим выбором в любой ситуации. Однако это не самый эффективный способ напомнить Габриэлле, что, между нами, ничего не должно быть. В основном потому, что девочка, кажется, даже не осознает, что делает. Как будто физическая дистанция, навязанная повседневными нуждами, заставляет ее забыть, что, сколько бы километров ни лежало, между нами, она все равно не одна. Я полагаю, что после целой жизни, в течение которой ей приходилось справляться с собственными потерями, не имея никого, с кем можно было бы их разделить, Габриэлла возвращается к старым привычкам только потому, что не знает, как справиться с болью теперь, когда ей не все равно, кто ее чувствует.

Контракты, сложенные на моем столе и ожидающие моего рассмотрения уже несколько недель, привлекают мое внимание. У Джанни, вероятно, в любой момент случится инсульт, если я не назначу дату их подписания, но все, что касается Эритреи, стало для меня запретной темой.

Последний совет, который дал мне отец, выглядел так, будто его вызвали из глубин ада. Я вздрагиваю от осознания того, что, возможно, я действительно становлюсь нерешительным лидером.

Я делаю длинный выдох и поднимаю глаза, когда дверь моего кабинета открывается без предупреждения.

— Привет, брат — приветствует Тициано, уже опустившись на стул перед моим столом. Я ставлю на паузу видео на экране своего компьютера. — Я слышал, что ты заменил камеры в конюшне на новые, которые также записывают звук. Есть какая-то особая причина?

— Есть какая-то особая причина вторгнуться в мой кабинет, Тициано?

— Скука? — Предполагает он, и я откидываюсь в кресле.

— Пять секунд, Тициано.

— Я говорил с Маттео.

— Мне стоит о чем-то беспокоиться?

— Вообще-то, это он беспокоится.

— Я думал, это естественное состояние консильери.

— Он сказал, что ты отклонил очередную попытку связаться с Массимо Коппелине. Я знаю, что это не моя роль, брателло, но обычно, хотя я не понимаю твоего образа мыслей, я могу понять твой образ действий. На этот раз я не понимаю ни того, ни другого.

— В одном ты прав, Тициано.

Мой брат громко смеется.

— Ты собираешься сказать, что это не моя роль, не так ли?

— Именно так. — Лицо моего брата приобретает выражение, которое редко можно увидеть на нем.

— Что?

— Я просто наблюдаю. — Я не обращаю внимания на провокацию, потому что прекрасно понимаю, что он имеет в виду.

— Делай это в другом месте.

— Значит, ты теперь будешь смотреть свой новый платный канал в уединении, да? — Спрашивает он, указывая головой на экран моего компьютера.

— Я уже это делаю, и мне нужно время.

— Как я уже сказал, я знаю, что это не моя роль, но, к сожалению для тебя, брат, я достаточно обеспокоен, чтобы высказаться, а я никогда не беспокоюсь, Витто. Твоя демонстрация силы Массимо стоила нам брачных союзов, которые мы не хотели заключать с Братвой и Каморрой.

— Ты все еще не женат, Тициано.

— Дело не в этом. Дело в том, что эти незапланированные союзы были справедливы, потому что были призваны поставить старика Коппелине на место, но какой смысл заставлять его встать на колени, если ты не собираешься принимать его молитвы?

— Ты сомневаешься в моих действиях, Тициано?

— Нет. Я говорю, что у нас был план, и, если он изменился, было бы неплохо получить уведомление. Ничего сверх того.

— Принято к сведению.

— Очень хорошо… А моя голова все еще на моей шее. Мама будет гордиться, — насмехается он и подмигивает мне, прежде чем встать. Тициано идет к двери кабинета, но прежде, чем пройти через нее, говорит через плечо. — И, Витто, нам действительно нужно запланировать еще один такой ужин.

— Madonna mia! — Кричит Габриэлла, выходя из своей спальни и обнаруживая меня сидящим на ее кровати.

Она останавливает движение руки, которая сушила ее волосы полотенцем, подносит другую к груди и испуганно закрывает глаза. Я улыбаюсь типично итальянской реакции в устах и жестах бразильянки и, видя ее в такой банальный момент после последних нескольких недель, изгоняю из себя вздох облегчения.

— Привет, дорогая.

— Ты все еще дома? — Спрашивает она, еще раз прищурив глаза, прежде чем открыть их, и я поднимаю бровь.

— Я думал, что время, когда ты считала меня плохой компанией, осталось позади. — Она дарит мне крошечную улыбку, которая кажется сокровищем по сравнению с ее недавним поведением.

Я тянусь к ней, и Габриэлла подходит ко мне, устраиваясь между моих ног. Я замечаю тот самый момент, когда она думает, что мое присутствие здесь может что-то значить, потому что ее глаза загораются, а осанка увеличивается на несколько миллиметров.

Впервые в жизни у меня возникает желание солгать.

— Я думала, ты уже ушел. Я проснулась одна. — Говорит она, глядя вниз, и я упираюсь подбородком в полоску кожи между ее грудями, обнаженную вырезом халата, в который она одета.

— Я уходил, но вернулся.

— Есть новости?

— Пока нет. — Ее плечи опускаются намного дальше тех миллиметров, которые были приподняты надеждой.

— Но я пришел не с пустыми руками. — Габриэлла поворачивает лицо и смотрит через плечо на мои руки, лежащие на ее спине.

— По-моему, они выглядят довольно пустыми, — шутит она, и я поджимаю губы, изучая ее лицо.

Это утро только началось, а оно уже кажется полным мелких реакций, за которые я бы отдал все, что угодно, лишь бы они продолжались.

Я решаю проверить.

Медленно опускаю руки вниз, пока они не оказываются на попке Габриэллы.

— Достаточно полны? — Она прикусывает нижнюю губу и поднимает одну из своих рук с моего плеча на мою щеку.

— Ты сказал, что пришел не с пустыми руками. Ты не сказал, что остановился здесь, чтобы наполнить их. — Я улыбаюсь и целую кожу, на которую опирается мой подбородок сразу после того, как я отодвинул лицо назад.

— Оденься, Габриэлла, и я покажу тебе, что же все-таки наполняет мои руки.

— Что надеть?

— Брюки. — Она кивает, и я снова целую ее кожу, прежде чем Габриэлла поворачивается, чтобы повиноваться.

— Ты купил новую лошадь, — говорит Габриэлла, несколько минут молча наблюдая за новым обитателем конюшни.

Кобыла — ахалтекинец со смешанной шерстью, туркменская порода лошадей. Они славятся скоростью и выносливостью, умом и характерным металлическим блеском. Большая часть ее тела карамельного цвета, но есть и большие белые пятна, которые придают ей неповторимый вид. Это великолепное животное, не похожее на тех, в которых я обычно вкладываю деньги, чрезвычайно послушное.

— Это твоя кобыла. — Габриэлла поворачивается ко мне лицом с широко раскрытыми глазами.

— Моя? Она моя? — Спрашивает она, переводя взгляд с кобылы на меня, и я не могу сдержать улыбку, которая расплывается по моему лицу. Я киваю головой, соглашаясь. — Ты даришь мне кобылу?

— Да. — Габриэлла моргает, прикрыв глаза на несколько секунд, а затем улыбается.

Не тень улыбки или легкое подергивание губ, моя девочка действительно улыбается, да, черт возьми! Я чувствую ее движение каждой частичкой своего тела. Габриэлла делает еще один шаг вперед. Совершенно неожиданно она бросается ко мне и нежно касается моих губ, а затем отстраняется так же внезапно, как и подошла. Ее глаза нервно обежали нас и остановились на работниках конюшни, как будто только тогда Габриэлла поняла, что только что сделала.

— Прости. — Я наклоняю шею и сокращаю небольшое расстояние, между нами, не в силах удовлетворить себя такой абсурдно малой дозой моей зависимости.

Мои пальцы перебирают ее шею и талию, а глаза изучают каждую малейшую реакцию ее лица на мое приближение. Нет лучшего слова, чем "нападение", чтобы описать то, что я делаю с ее ртом.

Я целую Габриэллу с голодом, который испытывал не ради секса, а ради нее. Я скучал по улыбке и спонтанности, которые она только что подарила мне после нескольких недель лишения меня их. Она задыхается, когда я отрываю свой рот от ее, но я продолжаю прижимать наши тела друг к другу.

— Никогда больше не извиняйся за то, что даешь мне то, что принадлежит мне, Габриэлла. — Она кивает с раскрасневшимися щеками, а затем снова улыбается.

— Ты подарил мне лошадь.

— Да. — И я бы отдал все на свете, если бы это означало, что улыбка снова станет постоянным состоянием ее губ, когда они не приклеены к моим.

Моя решимость найти проклятого ребенка внезапно поднялась до стратосферного уровня. Я найду девочку, даже если для этого мне придется разрушить все стены и потолки на бразильской земле.

— Как ее зовут? — Спрашивает она, и я смеюсь.

— Это твоя лошадь, малышка. Выбирай сама.

— А разве у нее еще нет имени? — Спрашивает Габриэлла, искренне удивляясь. — А как называли ее до сегодняшнего дня?

— Лошади отличаются от собак, дорогая, им не нужно имя, чтобы подчиняться командам.

— О! — Ее рот раскрывается в идеальную букву "О".

— И что? Как ее будут звать? — Подначиваю я, и лицо моей девочки снова поворачивается к животному. Габриэлла несколько минут изучает кобылу, строя рожицы и наклоняя шею то в одну, то в другую сторону.

— Мне кажется, она похожа на Киру.

— Она похожа на Киру? — Я не могу удержаться, чтобы не повторить утверждение, превратив его в вопрос.

— Тебе так не кажется? — Спрашивает она заинтересованно.

— Кира. — Я пробую имя на язык. — Ты хочешь именно это имя?

— Да.

— Тогда пусть будет Кира. Она под твоей ответственностью, Габриэлла. Забота о ней будет зависеть от тебя и только от тебя. Сотрудники могут помочь, но заботиться о ней будешь ты сама.

— Спасибо! — Вздохнула Габриэлла. — Не только за кобылу, за все, за… за то, что продолжаешь поиски.

Я киваю и провожу большим пальцем по ее шее, касаясь ожерелья. Моя. Уверенность отражается от моей кожи и пульсирует в моей крови в том же ритме, что и мое сердце.

Крик из стойла Галарда прерывает наше молчаливое наблюдение. Габриэлла оглядывается через плечо на лошадь.

— Галард ревнует? — Спрашивает она, выглядя искренне обеспокоенной, и я снова обнаруживаю, что громко смеюсь в конюшне из-за Габриэллы.

— Не знаю, но, учитывая, что у него нет причин ревновать тебя, надеюсь, что нет, — она прикусывает губу с озорным выражением лица.

— Ты хочешь сказать, что он не мой и поэтому не может ревновать?

— Я говорю, что ты не его, чтобы заставить его ревновать, Габриэлла. Ты моя, только моя!