Красавица и босс мафии

ГЛАВА 5

ВИТТОРИО КАТАНЕО

Находясь в центре загона, я не отрываю взгляда от черно-гнедого жеребца, стоящего передо мной. Галард остается неподвижным, несмотря на мои четкие указания ему двигаться.

Я очень рано обнаружил, что контроль — это то, что держит меня в узде, а лошади глупые — умные животные, и приручить их гораздо сложнее, чем заставить человека прогнуться. Насилие ставит на колени большинство мужчин, в то время как лошади от этого становятся только более раздражительными.

Чтобы овладеть таким существом, как Галард, требуется нечто большее, гораздо большее, чем умение владеть словом, орудиями пыток или оружием, и я уважаю его за это. Есть те, кто говорит, что собаки лучше людей, я бы сказал, что лошади определенно более достойны восхищения, чем человеческая раса как вид в целом.

Пока мы с Галардом ведем молчаливую битву воль, мой разум обрабатывает последнюю информацию, полученную от Тициано. Пропавший груз действительно был захвачен ЦРУ, однако это не самая удивительная часть истории, исчезновение без шума оружия на сумму более миллиарда долларов уже было поводом для удивления.

Подобная операция, в случае успеха, внесла бы имена по меньшей мере полудюжины агентов в повестку дня Вашингтона, а это единственное, что действительно волнует американцев: известность. Упущенная возможность всегда казалась мне гораздо более тревожной, чем исчезновение самого груза.

Беспокойство оказалось оправданным после звонка, который получил мой подчиненный. То, что они пришли к нам до того, как мы получили подтверждение того, что действия исходят от американского ведомства, неприемлемо и заставляет все мои чувства обостриться.

Адам Скотт думает, что может заставить меня сотрудничать с его отделом, — эта идея была бы смешной, если бы не была такой глупой, даже если бы он смог установить хоть какую-то связь между грузом-обманкой и мной или организацией, которую я возглавляю, чего он сделать не может. Тот, кто имеет наглость предлагать мне переговоры, должен знать лучше. На Земле нет ни одного человека чести, который бы склонился перед авторитетом, отличным от его дона. Нет ни одного человека, дышащего под моим командованием, который бы склонился перед кем-либо, кроме Саграда. Галард вызывающе фыркает, а я не обращаю на него внимания, что только еще больше его злит. Адам Скотт еще пожалеет, что у него не было такого шанса.

Звук шагов сразу же приводит чистокровную породу в боевую готовность, и краем глаза я вижу, как Чезаре приближается к тренировочной арене. Однако мой брат останавливает свое приближение задолго до того, как достигает белого деревянного загона, и, словно поняв, что значит уважение со стороны исполнителя Ла Санты, Галард приходит в движение, решив, что сейчас самое время подчиниться приказу, который я отдал ему более пяти минут назад.

Я остаюсь бесстрастным, отказываясь выказывать какую-либо признательность за капризное поведение животного. Он не нуждается в положительном подкреплении той гордости, которую демонстрирует от природы.

— Ладно. На сегодня мы закончили. — Говорю я ему, когда последний круг тренировки завершен.

Он выжидает почти целую минуту, прежде чем смириться с тем, что промедление с выполнением моего приказа повлечет за собой последствия, и когда испуганный конюх открывает ворота загона, Галард дикой рысью бежит обратно в конюшню.

— Ты убивал людей и за меньшее, — комментирует Чезаре, когда он наконец приближается, и я не отвожу взгляд от Галарда, пока он не оказывается внутри конюшни.

Глаза брата следят за моими, внимательно следя за движениями лошади, а затем за любым признаком необычного назначения животного. Чезаре старается соблюдать определенную дистанцию между собой и лошадьми.

Второй из моих братьев — самый дикий из нас четверых, и каждый раз, когда я вижу, как он так реагирует на моих питомцев, я думаю, не вызван ли этот страх тем, что он отождествляет себя с их дикостью. Мой темперамент иногда описывают как смертельно молчаливый. Но молчаливость Чезаре, без сомнения, кричит.

— Это потому, что у меня нет любимых людей, — отвечаю я, снимая перчатки и засовывая их в карман своих брюк для верховой езды.

Я прохожу через ворота ограды и иду в сторону конюшни. Я включаю кран, приютившийся в каменной стене, и смачиваю лицо, смывая пот, выступивший на коже под лучами утреннего солнца.

— Тициано будет огорчен, услышав это, он уверен, что он твой любимый брат.

— Я действительно не в курсе, что могло создать у него такое впечатление.

— Наверное, то, что он все еще жив, даже спустя тридцать пять лет.

— Это потому, что мама не даст мне покоя, если я убью кого-нибудь из ее детей. — Чезаре смеется, а я вопросительно поднимаю бровь.

Брат смотрит на меня так, будто не понимает, что я говорю серьезно. Я никогда не пролью свою кровь, если на то не будет справедливой причины, и, хотя я часто желал этого, способность младшего босса злить меня не может считаться таковой. Чезаре это знает.

— Ты отправишься со мной в Америку, — сообщаю я ему о решении, принятом сегодня утром.

— Адам Скотт, — предполагает он.

— Я слышал, у него хорошая семья. Думаю, они будут рады визиту Микеланджело из Саграда. Посмотрим, что он сделает с американской мечтой. — Чезаре улыбается, улыбка еще более пустая, чем его голубые глаза.

— Искусство. Что же еще?

Паоло паркуется, но я продолжаю смотреть на iPad в своих руках. Технологии — это, по сути, одна из немногих вещей, которые проклятые североамериканцы умеют делать качественно. Дарио первым выходит из машины, перепрыгивая с переднего сиденья Volvo, приспособленного для размещения меня и пяти мужчин, которые всегда находятся рядом со мной.

Следующим выходит Сальваторе, открывая дверь слева от меня и покидая заднее сиденье напротив моего, с пистолетом наготове. Мой разум, хотя и внимает статье о новом сорте винограда, создаваемом в лаборатории, не отвлекается от привычной рутины безопасности, осуществляемой снаружи бронированного автомобиля. Даже если бы в моем левом ухе не было электронного наушника, оповещающего меня о каждом этапе процесса, отключиться от него было бы невозможно. В этот момент осторожность уже пульсирует в моих венах не хуже итальянской крови.

Винодельня Санто-Монте была домом Катанео с XIX века, когда Джузеппе Катанео и его брат-близнец собрали первую группу тех, кто позже разделился на Cosa Nostra и La Santa — две старейшие мафии в Италии. Однако даже здесь, в доме, где я родился и вырос, а до этого — каждый из моих предков, без процедур безопасности не обойтись. Три минуты уходит на проверку внешней территории и еще пять — на проверку главного холла дома. Когда я выхожу из машины, сопровождаемый Луиджи и Антонио, запах винограда, покрывающего каждый дюйм миль и миль нашей земли, сразу же обгоняет мое обоняние.

Мои ноги хрустят по гравию на пути к парадной двери, куда вхожу только я. Мои доверенные люди остаются снаружи, однако их голоса звучат в моей голове, информируя меня обо всем, что имеет значение.

Луиджия, мамина экономка, уже стоит на пороге и ждет мой пиджак, который я снимаю и передаю ей, прежде чем направиться в ванную комнату в холле.

— Закуски уже поданы холодными, Витто, не нужно заставлять нас ждать по несколько часов каждый вечер только потому, что ты не любишь горячую пищу. Они придутся тебе по вкусу, придешь ли ты в назначенное время на ужин или на два часа позже, как всегда, в общем-то. — Тициано встречает меня в столовой с той же жалобой, что и всегда.

— Тициано! — Мама тут же ругает его, но в ответ получает кокетливую улыбку и подмигивание от своего второго сына.

— Привет! — Приветствую я при входе. Единственное свободное место во главе стола еще не занято, и я занимаю его, справа от меня сидит мой отец, а слева — Тициано.

— Привет мой сын! — Мама, сидящая возле моего отца, отвечает, протягивая руку через стол, чтобы дотянуться до моей.

Я наклоняюсь, чтобы она могла поцеловать тыльную сторону моей руки в знак приветствия. Вскоре, махнув рукой, она велит домашнему персоналу начинать подавать ужин.

— Слава Богу! — Ворчит Тициано, а я даже не смотрю на него.

Поддерживая традицию неприятия тишины, присущую каждому хорошему итальянскому столу, мама даже не ждет, пока на стол поставят закуски, чтобы начать говорить.

— Я думаю пригласить Микелу на ужин, завтра, — говорит она, как будто у нее нет никаких скрытых мотивов для такого приглашения.

Я притворяюсь, что не знаю ее причин, хотя они мне прекрасно известны. Как и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и на предыдущей, и на каждой второй, когда моя мать приглашала на обед хорошую дочь Саграда, воспитанную как идеальная жена мафиози. Не на обед — еду, которую каждый из нас ест, где бы он ни находился, на улице или в своем крыле этого дома, — а на ужин, единственное время в день, когда гарантированно все ее дети непременно будут за столом, если только кто-то не умер.

— Уверен, Абелли будут очень довольны твоей добротой, — комментирую я, подавая тарелку, и Тициано выплевывает воду, которую собирался выпить.

— Где твои хорошие манеры Тициано! — Мама тут же ругает его, и мой брат извиняется молчаливым жестом, сглатывая смех. Второй ее упрек звучит в виде сузившихся глаз Анны Катанео. — А у Микелы есть сестра, я собираюсь пригласить и Лилиану, — говорит она дальше. — Может, жена тебя исправит!

— Почему бы тебе не навязать Чезаре жену, мама? Или Джанни? Они такие же твои дети, как Витто и я! — Он защищается от брака так, словно наша мама бросает в него пули, а не кольца.

— Чезаре уже помолвлен, а Джанни еще слишком молод, чтобы жениться.

— Помолвлен? С зомби? — Он фыркнул и повернулся ко мне. — Где я могу достать такую помолвку, Дон? — Я игнорирую его.

— Maddona mia! — кричит мама, возмущенная словами, которые уже миллион раз срывались с уст моего брата. — Чезаре не виноват в завещании Бога! И Клара проснется! Девочка не зомби, Тициано, она просто в коме! Мы молимся о ней.

— Двенадцать лет, мама! Уже двенадцать лет! Если бы Бог хотел совершить это чудо, он бы уже его совершил.

Мама ругается под нос, прежде чем ответить сыну, а остальные едят.

Честно говоря, я не знаю, является ли приглашение гостей на ужин большим или меньшим неудобством, чем наши предсказуемо нестандартные ужины. Разбираться с немыми и скромными гостями моей матери, конечно, гораздо спокойнее, чем споры, которые всегда начинаются из-за замечаний Тициано, когда мы остаемся в кругу семьи.

— Твоему брату еще нет тридцати, Тицци! — Я снова обращаю внимание на разговор, когда мама защищает Джанни, и тема помолвки Чезаре отложена в сторону.

Единственный преданный из братьев Катанео демонстрирует на лице замаскированную улыбку.

Чезаре не сильно отличается от Тициано, когда речь заходит о его невесте. Да и никто из нас, кроме мамы, тоже. Но все, что его волнует, — это то, что, пока девушка жива, я не могу связать его ни с кем другим. Неважно, бодрствует она или спит.

Мой брат был обещан Кларе, когда они оба были детьми, по территориальному соглашению, заключенному моим отцом. Говорят, что в мафии все заканчивается кровью или браком, и это правда. Иногда все заканчивается и тем, и другим.

Франческо Катанео был разумным доном. Мой отец в целом разумный человек, и, пожалуй, единственной глупостью, которую он совершил в своей жизни, было появление на свет Тициано. Соглашения, заключенные в период его руководства, привели к росту бизнеса Саграды, как юридическому, так и иному. На самом деле, если бы не болезнь, он ушел бы на пенсию пять-шесть лет назад, а не двенадцать.

Однако рак щитовидной железы подорвал многие его способности и рефлексы, и, как человек чести, которым он всегда был, папа отказался от командной должности ради блага Ла Санты, как и во всем остальном в своей жизни. Это было первое, чему он научил меня, когда мой дед умер несколько десятилетий назад: хороший дон — это не тот, кто предоставляет свою власть в распоряжение организации. Хороший дон — это тот, кто делает себя доступным для власти организации.

Я нахожу его взгляд затаенным, если бы не кислородный баллон за его креслом, вряд ли кто-то сказал бы, что Франческо Катанео — больной человек. Тысячи евро, потраченные на самые современные методы лечения, оказались более чем оправданными.

На недавний спор Тициано и мамы мой отец отрывисто кивает, а потом качает головой, но я знаю, что, в отличие от меня, который определенно предпочитает тишину, он наслаждается этим хаосом.

С годами я обнаружил, что во многих вещах разбираюсь лучше, чем Франческо. Но держать темную сторону того, что мы делаем внешне, в равновесии с тем, какими нас хотели бы видеть мамы и жены внутри, не входит в их число.

— Я хочу стать бабушкой! — Громко бормочет мама, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем одновременно.

Джанни скрывает смех, прокашливаясь: в конце концов, она только что защищала его, и было бы неразумно сейчас ее разочаровывать. Я решаю, что сейчас самое подходящее время, чтобы сменить тему.

— У нас уже есть статистика по сбору урожая на этот год, Джанни?

— В ближайшие пару дней. Когда ты вернешься из Бразилии, у нас, скорее всего, уже будет.

— Хорошо.

— Статистика… статистика… Все говорят только о бизнесе, никто не хочет подарить мне внуков! — Мама ворчит достаточно громко, чтобы вся Сицилия услышала, прежде чем положить брускетту в рот.