Красавица и босс мафии

ГЛАВА 66

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я одета как невеста.

Вышитое кружево очерчивает мои изгибы до талии, где оно переходит в объемную юбку из тюля. Рукава длинные, вырез закрыт, и все мое тело, за исключением рук, шеи и лица, прикрыто.

Мое лицо накрашено, а волосы уложены в сложную прическу, которая поддерживает длинную вуаль. Как бы ни доказывало отражение в зеркале, что все это происходит на самом деле, мой разум отказывался в это верить.

Я не смогла сбежать.

У меня не было даже шанса, хотя прошла всего неделя с тех пор, как меня перестали усыплять. Когда Алина сказала мне, что моя предполагаемая дата свадьбы через неделю, еще во время нашей первой встречи, я решила, что это какая-то психологическая пытка.

Но это было не так.

Свадьба.

Я готовлюсь к собственной свадьбе несмотря на то, что единственный мужчина, с которым я осмелилась иметь хоть тень этой мечты, находится неизвестно как далеко.

Витторио не пришел.

Я притворялась, что это не так, и всем сердцем желала, чтобы он пришел, потому что каждый раз, когда я оказывалась в аду, Витторио приходил за мной, но не в этот раз.

Слезы, скатывающиеся по моим щекам, не размазывают безупречный макияж, и это еще одна причина чувствовать себя бесполезной. Я даже не могу разрушить ложное совершенство, которое они создали вокруг меня в день, когда я скорее умерла бы, чем проснулась.

Я пыталась быть сильной. Ради себя, ради вещей, которые я научилась желать, ради мужчины, которого мое сердце отказывалось перестать ждать. Я пыталась. Я много пыталась. Я искала выходы, я следила за дверями, я рассматривала каждую щель как возможность, но на самом деле возможностей никогда не было.

Я касаюсь правой рукой левого рукава платья, хватаясь пальцами, чтобы вцепиться в нежную ткань со всей силой, на которую мой дух уже не способен: слишком много для меня.

— На твоем месте я бы этого не делал. — Голос доносится до меня, и я поднимаю взгляд на отражение перед собой: у открытого входа в комнату стоит Массимо Коппелине. — Если мне придется тащить тебя до церкви голой, я так и сделаю.

Я не видела его с того завтрака, он исчез, оставив меня на попечение своей безумной бывшей невестки. Однако сегодня днем его взгляд скользнул по всему моему телу, прежде чем он вошел в комнату, неся с собой тонкую папку с бумагами. Я вздыхаю с облегчением, когда он не подходит ко мне, но мое облегчение оказывается недолгим.

Массимо ставит портфель на стол, открывает его, достает из кармана ручку и протягивает ее мне.

— Подпиши это. — Я не двигаюсь.

— Что это?

— Признание твоего происхождения. Эти бумаги делают тебя моей наследницей. — Объясняет он без особого терпения, и я качаю головой из стороны в сторону, отрицая это.

— Я не хочу этого. Я не хочу быть вашей наследницей. Мне ничего от вас не нужно.

— Но человек, который собирается жениться на тебе сегодня, хочет. Ну же, девочка, подпиши. — Его голос становится грубым, но этого недостаточно, чтобы заставить меня действовать.

— Пожалуйста, не заставляйте меня выходить замуж. Зачем это делать? Зачем искать меня только для того, чтобы потом избавиться от меня? Зачем вам понадобилось забирать меня оттуда, где я была? — Отвращение застилает его глаза, когда он слышит мои слова.

— Может быть, я бы пересмотрел свои планы в отношении тебя, Габриэлла. Может быть, я действительно мог бы это сделать, если бы этот сукин сын не вложил в тебя столько себя. Подпиши! — Его слова бросаются в меня как оскорбление, но за несколько дней это первые слова, которые заставляют меня почувствовать свою значимость.

— Нет! — Я отказываюсь подписывать, и Массимо принимает то же жестокое выражение лица, которое, как я помню, видела на его лице в Риме, и которое он подарил бармену. Я не понимаю, почему он вообще решил притворяться ради меня.

— Мы можем сделать это легким путем или трудным, девочка. Выбирай сама. — Говорит он, и я опускаю взгляд на платье на своем теле, потом поднимаю руки и пробегаюсь взглядом по нему, по рукавам.

— Нет, я сказала нет. — Массимо надвигается на меня с невиданной силой, но я не вздрагиваю и не отступаю. Его рука хватает меня за руку и сжимает ее без всякой деликатности, после чего он тащит меня на небольшое расстояние между тем местом, где я стояла, и столом.

— Подписывай, — рычит он, но я отказываюсь держать ручку. Может, я и не в состоянии сделать для себя много, но я не собираюсь этого делать.

Вес его руки на моем лице откидывает мою шею назад и заставляет мое тело содрогнуться. Все тело сотрясается, а от жжения, распространяющегося по щеке, пульсирует голова. Массимо хватает мою правую руку и зажимает мои пальцы между своими, чтобы удержать ручку, а затем кладет ее на бумагу и проводит по ней размытым движением, которое даже близко не напоминает подпись, но его это устраивает.

— Мне понравилось это делать, — шипит он, очень близко к моему лицу. — Дай мне больше причин, Габриэлла, и мне понравится еще больше. — Мне кажется, что все мои частички рассыпаются, но как я не дала ему своего "да", так и я не даю ему своих слез, потому что у них есть только один владелец.

Даже если этот владелец от них отказался.

Ужас на моем лице даже не идет ни в какое сравнение с тем, что наполняет мою грудь. Никаких слов не хватит, чтобы описать степень моего опустошения.

Вооруженные люди охраняют каждый из входов и выходов церкви с роскошной и древней архитектурой, где изображения святых и золотые арабески купаются в разноцветных отблесках световых люков, вмонтированных в потолок.

Боковые стены полностью заняты прозрачными окнами, а в галереях висят картины с изображением ангелов и святых женщин. Стоя у алтаря, лицом к священнику, я наблюдаю за тем, как на полностью забитых темными деревянными скамьями скамьях в левой части церкви мою судьбу решают незнакомые мне мужчины.

Аукцион.

Массимо Коппелине выставляет на аукцион мою руку, и на нее претендуют не менее тридцати мужчин. Тот, у кого окажется самый интересный ход, покинет эту церковь женатым на мне, и до того самого момента, когда я это поняла, я ни разу не пожалела о собственной трусости.

Мне не нужно было доходить до этого момента. Я сбилась со счета, сколько раз я замирала на краю железнодорожной линии, пока приближался поезд. Те разы, когда я была близка к тому, чтобы не отступить, не имеют значения. Сколько секунд отделяло меня от смерти? Единственное, что имеет значение, это то, что моя несмелость во все эти разы привела меня к этому моменту.

Я смотрю на алтарь, затем поднимаю глаза на священника. Как он может это делать? Как он может быть свидетелем этого? Разрешить это? Разве он не должен быть божественным каналом на этой земле? Что это за Бог? Что это за вера? Образы, окружающие меня в красках и мраморе, внезапно становятся такими же пустыми и бессмысленными, как и я сама.

Руки, тянущиеся ко мне, держащие розу и кинжал, сияют в моем сознании, и я сожалею еще об одном из моментов, когда я не смогла сделать выбор. Боль и насилие. Когда я наконец набралась смелости и прикоснулась к рукам Ла Санты, я не решила, отдаю я или беру, я должна была взять. Если бы я несла ее насилие, я бы точно прошла через это.

Если бы я несла ее насилие, я могла бы сделать больше, чем просто желать смерти каждой душе, занимающей это место. Если бы я носила в себе ее жестокость, я могла бы не только смотреть на священника с ненавистью, о которой я и не подозревала, но и желать, чтобы у меня была сила привести его к смерти одной лишь силой своей мысли.

И я делаю это.

Я смотрю в лицо человеку, позволяющему положить конец моей жизни, хотя мое сердце продолжает биться. Я обвиняю и осуждаю его, не заботясь о том, достаточно ли моего взгляда, чтобы хотя бы смутить его. Я хочу видеть, как его кровь капает на пол, потому что мне кажется справедливым, что раз уж меня разыгрывают, то и его существование должно быть таким же.

— Я желаю тебе смерти, — произношу я вслух, обращаясь к священнику, и когда его голова взрывается, окрашивая мое лицо густыми каплями раскаленной крови, я не жалею об этом, хотя и уверена, что следующей будет моя.