Красавица и босс мафии

ГЛАВА 28

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Витторио — человек привычки, что нетрудно предположить. Окружающие его люди не скрывают, что это не так. Но уже на третий день пребывания в доме я начинаю испытывать к нему благодарность. Ровно в семь сорок пять дон встает из-за стола для завтрака.

Спрятавшись в прихожей, я жду, чувствуя, как урчит мой желудок. Он смотрит на стол, потом по сторонам. Наконец его взгляд устремляется точно в мою сторону, и я прячусь еще больше, хотя стена передо мной была достаточной гарантией того, что он меня не увидит.

Мужчина берет пиджак, висевший на спинке стула, и надевает его. Возможно, мне не стоит так пристально следить за этим банальным жестом, виновником которого, скорее всего, является голод. Наконец он уходит, и я делаю глубокий вдох, жду несколько минут, чтобы убедиться, что он не вернется, и только после этого пересекаю коридор и вхожу в столовую.

Я быстро набираю себе тарелку и ем все, что хочу. Чуть больше получаса спустя я оказываюсь в центре дуэли обвиняющих взглядов с нарезанной папайей, лежащей передо мной. Она обвиняет меня в обжорстве, молча говоря, что я уже съела слишком много, что кофе, хлеба и хлопьев было более чем достаточно, чтобы поддержать мой организм до следующего приема пищи. Я обвиняю папайю в том, что она слишком красивая, слишком аппетитная, слишком красочная, просто беру ее и кладу в рот, не обращая внимания на протесты, которые, по мнению моего творческого ума, она может выражать. Столовый набор — восхитительная новинка, в буквальном смысле слова.

Я тихонько хихикаю над своей глупой шуткой. Мне всегда было интересно, как герои мыльных опер относятся к тому, что в их распоряжении так много вещей, и, в общем, это довольно круто. Хотя после того, как вы увидите, как собираете уже четвертое блюдо, фрукты начнут осуждать вас за то, что вы едите слишком много. Я снова смеюсь.

Сумасшедшая, я схожу с ума, я точно могу, так сказать.

И зрелище, представшее перед моими глазами несколько минут спустя, заставляет меня задуматься о том, насколько продвинулся мой уровень безумия. Во главе с Витторио вереница из пяти огромных мужчин, не тех, что всегда рядом с ним, поднимается по лестнице, направляясь ко мне.

Дон — занятой человек, он много времени проводит вне дома, а когда он дома, то почти всегда заперт в своем кабинете. Это мнение основано на двух днях совместной жизни? Или, лучше сказать, сосуществования? Тоже да. Но кого это волнует? Это единственное, что у меня есть, и, кроме того, я не думаю, что через месяц, если я все еще буду здесь, оно изменится. Это первый раз, когда он вернулся так рано после завтрака.

Мне просто крайне любопытно, что может делать босс мафии в кабинете. Я не осмелилась попытаться проникнуть туда, но, признаюсь, уже попробовала несколько раз заглянуть в замочную скважину. К удивлению, нуля человек, я ничего не увидела, даже цвет пола.

— Господа, это Габриэлла Матос, с сегодняшнего дня она — ваша работа.

Витторио, как всегда, обходится без любезностей и переходит сразу к делу. Я уставилась на команду из пяти человек, выстроившихся в столовой, и мой открытый рот — более чем достаточное свидетельство моего непонимания.

Что он сказал?

Я прокручиваю в голове итальянские слова. Неужели слова "ваша работа" имеют другое значение в зависимости от контекста?

— Габриэлла? — Я вздрагиваю, когда дон называет мое имя, а я как раз нахожусь в раздумьях.

Наверное, я смотрела в потолок. Я роняю кожуру папайи, которая все еще была у меня в руках, на колени. К счастью, я решила подражать людям из мыльных опер и накрыла ноги салфеткой, иначе я бы испачкала свою новую одежду за пять минут, как только надела ее в первый раз.

Честно говоря, мне больше нравилась старая, и, видимо, Витторио или тот, кто контролирует мой гардероб, знает об этом, потому что ее больше нет. Я поднимаю скользкий фрукт и кладу его на пустую тарелку перед собой.

— Да? Извините, я отвлеклась, — говорю я и не замечаю шока, который появляется на лице одного из мужчин. Он быстро скрывает его, но я замечаю. Витторио бросает на меня серьезный взгляд, и я прикусываю губу. — Простите.

— Ты не должна покидать территорию без них.

— Конечно! — Я сразу же соглашаюсь после предыдущего колебания. Но вскоре я тоже запинаюсь, потому что не могу удержаться от неловкости. — Эээ… эээ… кажется, я не понимаю.

— Убирайтесь. — Одна команда Витторио, и мужчины направляются к лестнице.

Я шевелю только шеей, переводя взгляд и следя за шеренгой мужчин. Зачем мне охранники?

— Зачем мне охранники? — Повторяю я вопрос вслух. Единственная альтернатива, которую я могу найти в качестве ответа на этот вопрос, имеет еще меньше смысла, чем отсутствие ответа вообще. Куда мне идти, кроме деревни? И зачем мне туда охрана?

Я решила, что, как бы необычно это ни было, мы уже выяснили, что здесь я чувствую себя в безопасности. И убегать я тоже не собираюсь. Я почти смеюсь над этой нелепой идеей. Куда бы я пошла? Что делала? Без документов, не имея ни малейшего представления о том, где я нахожусь в Катании? Не имея ни малейшего представления, кроме уверенности, что этот человек выследит меня.

Без особой причины, точно так же как без особой причины меня выслеживали в Бразилии. Я подчиняюсь прихоти дона, и так было всегда. Не знаю, что было в чемодане Витторио, но это не настолько важно, чтобы охотиться за мной стоило его времени.

Витторио молча смотрит на меня несколько минут, этот человек не любит ничего объяснять. Не знаю, что перевешивает чашу весов в мою пользу, но в конце концов он решает ответить на мой вопрос.

— Потому что ты стала достаточно полезна для меня.

Полезна. Это слово вызывает все тревоги, о которых я даже не подозревала. Я чувствую, как кровь перестает циркулировать по моим венам, а вместо нее в них начинает бурлить абсолютный ужас. Мой позвоночник напрягается, во рту пересыхает, глаза расширяются, и становится ясно, что Витторио точно знает, куда ушли мои мысли. К тому дню в Бразилии, когда он сказал мне, что моя задача — найти какую-то ценность в своей жизни, чтобы, когда он заберет ее, я не была у него в долгу.

— Я не собираюсь убивать тебя, Габриэлла. Ты стоишь для меня гораздо больше, если ты жива. — Его слова далеко не лестные и не успокаивающие, и все же они наполняют каждую клеточку моего тела облегчением.

И только в голове зарождается очередное безумие, как меня осеняет осознание… я не хочу умирать.

Единственная слеза, скатившаяся по моему лицу, слишком быстра, чтобы я могла ее остановить, а мое тело слишком медленно, полностью потрясенное, чтобы я могла остановить ее быстрее, чем рука Витторио. Прикосновение его пальцев обжигает мою кожу так, что это не имеет никакого смысла, потому что это не больно. А должно быть больно. Этот человек только что сказал мне, что единственная причина, по которой он меня не убьет, это то, что я полезна. И все же, почувствовав его прикосновение, мое тело начинает расцветать так, как это было возможно только в те несколько раз, когда к нему прикасался Витторио.

— Ах, девочка! — Говорит он, и я моргаю. — Твоя чертова одержимость послушанием…

Витторио сужает глаза, и я прикусываю губу, чувствуя себя измотанной, хотя еще нет девяти утра. Последние несколько минут мои эмоции скакали как на американских горках, что, очевидно, равносильно марафонскому забегу.

— Куда мне можно ходить? — Спрашиваю я.

— Куда угодно в Катании, конечно, в сопровождении охраны.

— Куда угодно? — Вопрос прозвучал заикаясь, и мой голос дрожит, сопровождая дрожь, проходящую по моему телу. Витторио просто кивает, не желая повторяться. — В любое время? — Я снова получаю кивок. Мое сердце не жалуется на новую батарею упражнений, которую ему навязывают, потому что оно слишком потрясено, как и мой мозг. — В любое время, в любое место, — тихо бормочу я, чувствуя, как удары, которые должны быть в груди, отдаются в горле. Что за гребаное утро! Думаю, после этого мне придется спать весь день, чтобы прийти в себя.

Непролитые слезы жгут глаза. На этот раз они здесь совсем по другой причине.

— Я не знаю, хочу ли я выходить, — тихо признаюсь я, и Витторио наклоняет голову.

Его большой палец, все еще лежащий на моем лице, движется вверх, затем вниз, прежде чем его рука покидает мою щеку. Голубой взгляд изучает меня так, как не изучал еще никто и никогда.

— Никто, кроме меня, Габриэлла. — Слова, произнесенные с его губ во второй раз, но витающие, между нами, в третий, звучат как обещание, но я не смею их произносить.

— В любое время, — шепчу я вместо этого.

— Кроме сегодняшнего вечера. Сегодня у меня есть планы для нас.

— Планы? — И снова Витторио просто кивает, соглашаясь. Я прикусываю губу, не понимая, что могут означать эти слова, произнесенные им одно за другим.

— Мы уезжаем в семь.

— Я бы хотела получить свою одежду обратно, — говорю я, чувствуя внезапную потребность забыть о том, что только что произошло, и, конечно же, мне пришлось выбрать самую маловероятную тему из всех.

Взгляд, который я ожидала получить вчера вечером, приходит с опозданием, но приходит. Витторио осматривает меня с ног до головы, и, хотя я сижу, мое тело снова реагирует. В этой реакции есть что-то другое, что-то, чего я не узнаю. Возможно, это из-за короткого замыкания в последовательности, которому подверглись мои нервы.

— По-моему, твоя выглядят отлично.

— Я не говорила, что с ней что-то не так.

— Вообще-то, ты много чего говоришь, — пробормотал он, и я нахмурилась.

— Мне стоит молчать? — Замечу, что вопрос застал его врасплох.

— Ты не получишь ту одежду обратно.

— Почему? — На его лице появляется еще одна из тех улыбок, которые меня раздражают.

Должно быть, я какой-то комик в голове этого человека. Рафаэла говорит, что Витторио никогда не смеется, и все же каждый раз, когда я оказываюсь под его пристальным взглядом, у меня создается впечатление, что он как-то развлекается за мой счет.

Я глубоко и нетерпеливо выдохнула.

— Могу я получить свою одежду обратно? Я обещаю использовать ее только между этими стенами.

— Вежливые слова не убедят меня исполнить твое желание, Габриэлла.

— А что?

— Что ты можешь дать мне взамен?

— Торг? — Спрашиваю я и поворачиваю шею, глядя на бригадейро, все еще нетронутых на прилавке.

— Ты закончила? — Спрашивает он, указывая на мою тарелку вместо ответа на мой вопрос.

— Да.

— Хорошо. — Витторио машет рукой, указывая направление, в котором мне следует идти, и я встаю.

С босыми ногами, потому что я отказывалась носить обувь в помещении, а теперь у меня есть такая возможность, я иду в указанном направлении. Позади меня дон дает мне указания типа "направо" и "налево" каждый раз, когда мы доходим до развилки.

После определенного момента мы достигли незнакомой мне части крыла Витторио. Несмотря на то, что я потратила много времени на изучение этого места, замок огромен. Даже если это крыло составляет лишь пятую часть его размеров, это все равно пятая часть замка. И, честно говоря, через некоторое время мне стало скучно смотреть на одни и те же комнаты.

— Вон та дверь, — говорит он, когда мы входим в коридор, стены которого полностью покрыты картинами, за исключением последней, где находится темная деревянная дверь.

Как бы ни был велик мой интерес к каждой из картин, висящих вокруг меня, я действительно хочу узнать, что Витторио собирается мне показать, поэтому я делаю мысленную пометку вернуться сюда в другой раз. Возможно, мне понадобится несколько дней, чтобы увидеть все картины так, как я хочу.

Я оглядываюсь через плечо, когда останавливаюсь перед дверью, Витторио держит руки в карманах брюк, а рукава рубашки закатаны до локтей.

— Открой, — приказывает он, и я берусь за ручку двери. Когда я поворачиваю ее, дверь открывается.

Я делаю два шага внутрь, но в комнате темно, и я моргаю, чтобы привыкнуть к отсутствию освещения. Однако, когда я открываю глаза, ужасно молчаливый человек за моей спиной уже решил проблему, включив свет, и мои глаза моргают по совершенно другой причине, от неверия.

Я теряю дар речи, способность двигаться и даже рассуждать. Все, что я могу делать, это неподвижно любоваться. Комната — это библиотека. Нет, нет, комната — это библиотека.

Черт возьми!

Помещение огромно, стены заставлены темными деревянными полками, которые идут от пола до потолка на первом этаже и на антресолях, опоясывающих П-образную комнату. С обеих сторон лестницы на второй этаж, а посреди всего этого, на необычайно большом персидском ковре, стоит огромный диван, по бокам которого два небольших столика, а перед ним огромное кожаное кресло и центральный стол.

С затейливого гипсового потолка свисает люстра, а перед книжными полками фокусное освещение. Лампы расставлены почти по всем поверхностям, одна даже стоит на длинном прямоугольном рабочем столе на расстоянии вытянутой руки от меня. Запах бумаги и дерева, почти как токсин, захватывающий мое тело и пронизывающий его волнами удовольствия.

— Ты можешь брать уроки итальянского здесь, — говорит Витторио позади меня, и я не решаюсь перевести взгляд в его сторону. Не тогда, когда знаю, что глаза наверняка покраснели, а я стараюсь, во что бы то ни стало, не расплакаться.

— Спасибо, — говорит мой рот, но голова кричит совсем другие слова.

Это всего лишь библиотека, Габриэлла. Это просто чертова библиотека. говорю я себе, но это не уменьшает эмоций, заставляя сердце плясать в груди. Витторио не должен этого видеть. Однако он не хочет соглашаться.

Несмотря на тишину его шагов, я чувствую его приближение, когда он обходит вокруг моего тела, останавливается передо мной и отрезает мне большую часть обзора остальной части комнаты. Он становится всем, что я вижу. Я опускаю голову, прячась, но его пальцы проникают под мой подбородок, заставляя меня поднять его.

Упрямые слезы решают, что сейчас самое подходящее время, чтобы скатиться по моему лицу. На этот раз Витторио ничего не делает, чтобы остановить их. Он просто наблюдает за ними, за мной, в абсолютной тишине, пока мы оба вдыхаем запах дерева и бумаги вокруг нас.

— Спасибо, — говорю я, глядя ему в глаза.

И из всех людей на свете я знаю, что оказалась перед единственным, кто способен меня понять, и что эти слова, эти два простых слова, слетающие с моих губ не просто потому, что меня познакомили с хорошим местом для занятий итальянским. Взгляд Витторио длится, кажется, целую вечность, прежде чем он отстраняется.

— Семь часов, Габриэлла. Не опаздывай. — Говорит он и, снова не попрощавшись, уходит.

— Синьорина Габриэлла? — Знакомый голос окликает меня, как только открывается дверь библиотеки, и, лежа на библиотечном диване с книгой в руках, я сначала просто поворачиваю лицо, но потом мое тело встает само собой.

Рафаэла бросается на меня, обнимая по-медвежьи, и я закрываю глаза, наслаждаясь лаской, которая напоминает мне о другом объятии, гораздо менее крепком, чем это, подаренном руками, гораздо более хрупкими, чем те, что окружают меня в данный момент, но они были единственными, кто когда-либо окружал меня такой нежностью.

Я делаю глубокий вдох, ожидая спокойствия, которое всегда наступает, когда я заставляю коробку в своей груди замолчать. Сегодняшний день должен стать днем сильных эмоций.

— Ты выглядишь прекрасно! Даже еще красивее, — комментирует Рафаэла, окинув меня внимательным взглядом, когда я уже достаточно успокоилась. Я цокаю языком, пропуская комплимент мимо ушей. — Я серьезно.

Я медленно выдыхаю.

— Что за синьорина?

С насмешливой улыбкой на лице итальянка склоняется в небрежном поклоне, прежде чем ответить.

— Твоя новая экономка, представляюсь, синьорина Габриэлла. — Она поднимает в воздух указательный палец. — И преподаватель итальянского языка.

— Что? Луиджию уволили? — Испуганно спрашиваю я, но смех, вырвавшийся из горла моей подруги, служит достаточным ответом. Слава богу, я не так поняла. — Ты меня напугала, Рафа!

— Я сказала "твоя экономка", а не "синьоры Анны", — поясняет она, и я хмурюсь, расширяя глаза. Только тогда я замечаю, во что одета Рафаэла, костюм в точности такой же, как у Луиджии.

— Витторио нанял тебя в качестве экономки!? — Это вопрос, но мое удивление таково, что он вырывается в виде восклицания.

— Мы уже называем его по имени, да? — Спрашивает она с насмешкой, и я краснею.

В мыслях я всегда называла его так, но для Рафаэлы, единственной, с кем я когда-либо говорила о Витторио, я всегда не забывала ставить перед словом "Дон", до сих пор. События последних дней не дают мне покоя.

— Ты можешь сразу перейти к делу? — Отвлекаю я.

— Да, дон повысил меня до экономки в своем приходе. Он сказал: твоя работа будет заключаться в присмотре за сеньорой Маттос.

— Что?! — Еще один вопрос, который срывается с моих губ в виде восклицания.

— В крыле для слуг царит хаос сплетен!

— О чем? — Рафаэла кладет руки на талию в типично итальянской позе, как я уже поняла.

— О тебе, Габриэлла! О ком же еще?

— Что? Почему?

— Ну, давай посмотрим… Сначала… — Она поднимает палец в воздух и начинает ходить, заставляя меня делать то же самое. Мы доходим до середины комнаты, и я сажусь, решив, что не знаю, хватит ли у меня сил вести этот разговор стоя. Рафа, однако, остается стоять, как будто действительно собирается преподать мне урок, но не итальянского, а сплетен радиокоридора. — Ты переехала в крыло дона, и никогда, Габриэлла, за двенадцать лет, ни одна женщина не ступала в это крыло, кроме синьоры Анны и горничных, конечно. А все служанки, которые приходили сюда, приходили исключительно по профессиональным причинам, совсем не похожим на то, что происходит в крыле младшего босса, quel stronzo (этого мудака). — Рафаэла морщит нос, когда говорит о брате Витторио, и мне это кажется странным, но я слишком озабочена своими проблемами, чтобы обращать на это внимание в данный момент.

— Но это потому, что я его пленница! — Объясняю я очевидное.

— Пленница, которую он берет с собой на торжественные мероприятия, для которой покупает одежду и присылает команду красоты? Пленница, у которой есть своя охрана и разрешение идти куда угодно? — Говорит она, и я моргаю. — Ходят слухи, что дон влюблен в тебя.

Я захлебываюсь собственной слюной на таком уровне, что мне кажется, я умру. До этого момента я никогда не считала выражение "испугаться до смерти" реальной возможностью. У меня сбилось дыхание, и я отчаянно кашляю, но это нисколько не помогает.

Рафаэла подходит и похлопывает меня по спине, оказывая совершенно необоснованную помощь, ведь моя проблема — не удушье, но, конечно, она этого не знает, потому что я не могу сказать. Проходит две минуты сильной агонии, пока первый беспрепятственный вдох не достигает моих легких.

— Вы все сошли с ума! — Это первые слова, которые я произношу после того, как убеждаюсь, что не умру. — Вы совсем сошли с ума!