Кровь в наших жилах

Глава двадцать шестая, в которой Лиза говорит с лешим опять

Алексей помнил, как все было в первый раз: сперва, отойдя от шока, что отныне жить ему с хвостом, зато под водой, он направился на поиски артефакта огня — тот нашелся, где и ожидали: в сгоревших останках князя Волкова, потом Алексей заметил любопытный огонек, кружащий вокруг него — какая-то мелкая водная мелочь из прихвостней водяного. Именно этот огонек и привел его к подводному царству, где огромный водный змей ждал его крови. В обмен он обещал, что даст свободу душе Наташи, если Алексей её, конечно, найдет в хороводе и узнает. Он криво улыбнулся: как-то нечестно вышло — ему выдвинули двойные условия, причем невыполнимые, ведь Наташи в хороводе не было, а тому же Сашке пришлось только кровью делиться с полозом. Хотя Саша никого и не искал. Может, все дело в этом.

Сейчас все было иначе: нет, город все еще был на месте, и свет был — он исходил от неведомых науке зарослей водорослей, и подводные жители были. Только они все спали, погруженные в длинный зимний сон — лед уже намерзал на их телах, подсказывая Алексею, что будить их глупо. Никто на его вопросы не ответит — водный змей получил свою свободу и, как и говорил леший, распался на сотни тысяч мелких капелек. Спрашивать, где Великие княжны, не у кого.

Алексей медленно поплыл среди спящих, сцепив зубы — холод тут был такой, что и его в сон клонило. Только он не останется тут. Его ждет мир живых, он нужен там. И потому надо двигаться несмотря ни на что. Двигаться, чтобы не заснуть и не стать куском бездушного льда. Хвост даже похрустывать стал — на тонкой вуали намерзал лед. Интересно, если он обморозит хвост, то что в человеческой ипостаси у него отпадет? Впрочем, какая разница. Надо терпеть. Никто ему не обещал легкой службы. Надо искать, пока есть такая возможность. Он справится, несмотря ни на что.

Надо!

Прогоняя сонную одурь, он искал в хороводе спящих русалок кого-то, похожего чертами на Наташу или на Екатерину Третью. Или на худой конец на императора Павла. Жаль, что не додумался пойти к Перовскому и посмотреть его картину. А еще жаль, что сглупил и не захватил с собой мешок — князь Волков заслужил упокоиться, как положено.

Алексей искал среди русалок Анну или Елену, но, кажется, удача была не на его стороне. Он никого не нашел, даже Наташу не увидел, а не то, что княжон. Пришлось смиряться со своей глупостью, с корнем вырывать надежду, продолжавшую теплиться в глубине его сердца — ему не найти Наташу и не дать её душе свободу, — и плыть к солнцу и воздуху. У него есть служба, так что хватит дурить.

Он, проламывая тонкий лед, намёрзший вдоль берега, замер на мелководье, привстав на хвосте и готовясь к неминуемой боли.

— Опаньки…

Уплывал он осенью — вернулся зимой. Светило, прорываясь через серые грязные тучи, тусклое, зимнее солнце, больше похожее на бельмо. Дул, вытягивая последнее тепло из тела, порывистый ветер, бросаясь колючим снегом в лицо. Холод был такой, что зуб на зуб не попадал. А ему еще откапывать из-под снега свою одежду…

— Ну, Алексей Петрович, хватит блажить… Двигать надо, — пробурчал он сам себе под нос, направляясь к берегу, и тут спасительная рука выскользнула из кромежа, схватила его и протащила по черно-белому коридору, словно безвольную рыбину, бросая на больничную кровать.

— Попался! — пробухтел Иван Александрович, его заместитель, накрывая Алексея упоительно теплым одеялом. — Можно подумать, у меня других дел нет, как тебя караулить. Береги уши — их тебе точно оборвут!

— Спа… — только и успел сказать Алексей, и тут его снова накрыли боль и беспамятство, совсем как в первый раз — тогда он посмел возмутиться водному змею прямо в лицо, требуя Наташу, и его скрутил водный смерч, выплескивая прямо на берег, где уже ждали тьма и боль. Ничего не меняется!

Лиза вернулась на Вдовий мыс одна. Точнее, Саша проводил её, поцеловал при слугах воспитанно в руку, и пообещав вернуться к полуночи, опять ушел кромежем. Дел в Пскове было невпроворот: надо было вскрыть все тайники в маггрузовике, чтобы быть уверенными — они ничего не упустили. Завтра снова допросят Шульца и Кросса, уже более жестко и не в присутствии Лизы, но что-то подсказывало ей, что они с Сашей ищут не то или спрашивают не о том. Шульц может быть не при чем. Его могли использовать втемную, заказав привезти русалку. Хотя проще в разы русалочьи чешуйки просто купить — черные рынки похожи во всем мире, найти там можно что угодно. Русалочья чешуя не исключение.

Она сняла перчатки и машинально сунула их в карман шинели под опешившим взглядом лакея — тот как раз протянул поднос для них. Надо признать — отвыкла она от такого обращения, одичала — еще скажут в высшем обществе! Пришлось вытаскивать перчатки и класть их как положено на поднос. Из кармана что-то выпало. Лиза, опережая услужливого лакея, сама живо наклонилась, удивленно подбирая с пола синюю, уже до боли знакомую чешуйку. И откуда она взялась в кармане?

Лиза нахмурилась, расстегивая шинель и позволяя лакею принять её. Грязную уличную обувь она все же сняла сама — не позволила стащить. Отвыкла! Как есть отвыкла, а ведь помнила, как садился на диван отец и позволял лакею снимать сапоги. Матушка так же поступала. Дети, и Лиза в том числе, обслуживали себя сами, хотя у Наташи к тому времени уже была своя горничная. Лакей молчал и терпеливо ждал указаний.

Лиза принялась рассматривать чешуйку — простая, без эфира. Не артефактная. Только откуда она?

На берегу, когда нашли Алешу, она не поднимала чешуйки — их остались собирать Архип и какой-то совсем молоденький опричник. Саша как-то вскользь упоминал, что Опричнина награду объявила за каждую найденную чешуйку — гривенник обещали платить. Так проще, чем выискивать чешуйки в округе силами полиции или Опричнины. Архип, конечно, не за гривенники чешуйки собирал — сам вызвался помочь. Надо будет ему грамоту выдать за содействие полиции и награду выписать. И загнать в школу, чтобы учился уму-разуму. Хороший же парень, хоть и дремучий.

В анатомическом театре она тоже не прикасалась к русалке и тем более не брала чешуйки. Тогда откуда она? Лиза задумчиво пошла в свои комнаты, попросив подать поздний ужин туда.

Пальцы бездумно крутили чешуйку, запоминая каждый бугорок на ней. Если не она сама её взяла, то… Линорм! Точно. Это он сунул свою любопытную голову ей в карман шинели. Это он, получается, разбрасывал по «Змееву долу» русалочью чешую, а они-то с Сашей чего только не думали по этому поводу. Это всего лишь глупый, неразумный линорм, а не чей-то коварный план. Ну надо же! Так в конце концов получится, что Шульц вообще ни при чем, а во всем виноват… Перовский? Завтра с утра… Лиза вспомнила, что с утра Саша будет на допросах. Значит, после обеда они с Сашей отправятся в «Змеев дол» — серьезно разговаривать с Перовским.

Она, предупредив Ларису ни в коем случае не закрывать окна, легла спать сразу же после ужина — усталость давала о себе знать. В сон Лиза провалилась моментально. Снилось ей что-то смутное, радостное. Берег моря, веселый детский смех, убегающий прочь Митенька в матроске. За ним привычно летел бумажный воздушный змей. Дядька, ходивший за Митенькой, сидел в сторонке на пригорке и не вмешивался в детские игры. Лиза… Маленькая, еще верящая маме Лиза сидела у кромки океана и собирала ракушки. Вода была теплая, ласковая, обещавшая хорошее будущее. Та вода еще не знала, что с головой накроет Лизу и заберет её семью. Солнце во сне клонилось к окоему, а потом с темнотой привычно пришла черная вода Балтики, бросая Лизу в допросную под мчащиеся в лицо удары. На губах стало солоно то ли от крови, то ли от липкого пота, в который её кинуло. Из кошмара её вытащило совиное уханье за окном — леший, кажется, сильно волновался за неё.

Сердце заходилось в диком ритме. Во рту все пересохло. Дышать сквозь стиснутое болью горло было тяжело. Она сипела, как тогда, в детстве, когда умудрилась подхватить от деревенских ребятишек коклюш.

Лиза долго лежала в кровати, всматриваясь в погруженную в сумерки комнату и ища притаившегося где-то тут в тенях императора, потом её отпустило. Страх ушел куда-то вглубь души, обещая вернуться. Она заставила себя сесть, накинуть на себя шаль, пойти умыться, прогоняя липкий, пугающий сон, подойти к окну, откуда струился в спальню свет уличных фонарей, освещавших дорожки. Снега за окном нападало много — только и торчали из него фиолетовые кончики не вовремя зацветших хохлаток. С седых сосновых лап то и дело падали огромные снежные комья.

Леший совиными золотистыми глазами смотрел на Лизу с ветки ближайшей сосны и тихо ухал, словно рассказывал сказку. Лиза выскользнула из спальни. В доме было тихо, только и горели одинокие тусклые лампы на стенах. Саша так и не пришел из-под Пскова, занятый службой, хотя часы на стене уже показывали три часа ночи.

Лиза обулась и надела шинель, выскальзывая из дома — лучше прогуляться в компании с лешим, чем лежать в постели и бояться. Лес она любила. Он всегда успокаивал её, даря надежду. Он её не предавал. Он честно говорил, что в нем живут чудовища, с которыми она в состоянии справиться. С человеческими чудовищами она не умеет бороться. Она не убийца.

Леший подлетел ближе, рассматривая Лизу сверху:

— Не спится, амператрица?

Она кивнула:

— Вот такая я глупая свиристелка.

— Пойдем, я тебе че покажу… Тут недалече.

Он, лениво махая крыльями и явно нарушая все законы природы, полетел прочь — очень медленно. Птицы на такое не способны. Деревья расступились коротким путем уводя из снега и мороза куда-то к зеленой поляне, густо заросшей лесной земляникой. Пильчатые листики дрожали на ветру, белые мелкие цветы клонились к земле, боясь замерзнуть. Вокруг поляны словно за волшебной стеной, кружился колючий, недобрый снег. Лиза себя как в сказке почувствовала.

Леший грузно опустился на землю и проворчал:

— Ишь, что творит ирод… Все сперва стаял, теперича все померзнет. Токмо тут я ягодки для тебя и берегу. Аккурат к карачуну поспеют тебе для блезиру.

Лиза не сдержала смешок: какие слова, однако, леший знает. Для блезиру! Она опустилась на землю — оттуда послушно выскочил какой-то корень, приглашая на себя сесть. Лиза зарылась руками в зеленые, разлапистые листочки. Густо пахло летом — жарой, пылью и розами. Запах земляники такой обманчивый. Сладкий, терпкий и напоминающий розы. Напоминающий Крым, лето и самые хорошие дни в жизни Лизы. Ничего, они еще вернутся — эти хорошие дни. Пусть не для самой Лизы, а для её детей. Так будет. В это надо просто верить.

Леший передернул плечами и как-то странно покосился на Лизу, сбивая её с хороших мыслей:

— Амператрица… Можа… Поспишь у меня? Я не выдам. Я ж не стихия кака-то. Я хранитель леса.

Она грустно улыбнулась — видать совсем плохо выглядит, раз даже лешего проняло. Сашке, наверное, еще тяжелее на неё смотреть — он-то ничего поделать не может.

— Благодарю, дедушка, но не надо. Я справлюсь.

— Агась, — леший зашагал по полянке, переваливаясь с ноги на ногу. — Ладно, мое дело маленькое — тебе предложить. Тогда земляничкой к карачуну займусь.

Лиза вспомнила: Карачун, он же Йоль, он же зимнее солнцестояние — один из великих праздников у язычников. Он как раз недели через две будет — по астрономическому календарю, а не по тому, по которому они живут.

— А что будет в карачун? — осторожно спросила она.

Леший пожал плечами:

— Не знаю. Твой рыжий Иван-царевич вдруг охолонется, опомнится, тогда и узнаем.

— Дедушка леший, расскажи, пожалуйста, чуть подробнее.

Может, и не дело лезть в чужие тайны, но Алешка почти свой. Он, как и Лиза, запутался в их сложной семье и их трудностях.

— А чё подробнее? Ничё я не знаю. Я ж как… Я ж слышу лес от рассвета и до заката, от севера и до юга. И столько во мне намешано, что сразу и не упомнишь. Вишь, я щас с тобой, и в то же время слышу, как стучат ракушки, вплетенные в косы девицы где-то в тайге. И идет та девица, стуча ракушками, и кажный батыр знает, что надо идти на энтот стук и защищать девицу, чтобы не обидел её никто. Трудно мне все слышать. Сестра твоя… Наташка, значится, она ж… Она с рыжим ж кажную Майскую ночь встречается. Он ей клянется, да не выполняет клятвы. Дурной.

Лиза встала на защиту Алешки — не он те обеты ввел, что мешали ему жить.

— Дедушка леший, не виноват он — он же опричник. Он обетами был скован, забывал он все, что с Идольменем связано.

Леший задумчиво наклонил голову на бок:

— Ишь оно как! А я-то думал — совсем он пропащий огонек.

— Он не пропащий, он хороший, правда. — Лиза сама понимала, что просила Наташа, но все же решила уточнить, чтобы не плодить домыслы: — Наташа его просила кровью вспоить водного змея, да?

— Ишь чего говоришь… Не было такого! — Леший аж в воздух взвился, снегом закидывая поляну по границе тепла. — Никогда она не просила его идти на верную смерть. Токмо просила прийти в карачун к Идольменю. Это все, о чем она его заклинала.

Лиза нахмурилась: Наташа боялась, что водный змей выпьет Алексея досуха. Она берегла его. Значит, тоже любила. Жаль, что им с Алексеем так мало выпало времени.

Леший кашлянул, напоминая о себе. Лиза прогнала прочь ненужные сейчас мысли об Алексее и его любви. Если Наташа не просила его крови… И если в Идольмене действительно прячут Анну или Елену, то Наташа готовила им побег. Аккурат в карачун. В зимнее солнцестояние. Хорошо, что оно скоро — Лиза костьми ляжет, но поможет их спасти.

Для лешего Лиза пояснила:

— Наташа побег для сестер готовила.

Леший передернул плечами:

— Нет там в Идольмене твоих сестер. Сейчас. Нет. — он виновато посмотрел на неё: — токмо не злись, сонный я по осени, дурной. Мало че помню, мало что понимаю.

— Откуда ты знаешь про Идольмень? Это же вода.

Он хохотнул, и ветер подхватил его смех, разнося по лесу:

— Так и я — не стихия. Я хранитель леса, а лес… Он верхушками своими упирается в небо. Он слышит песни ветра, слышит голоса воздуха. Токмо воздух — поганец скрытный тот еще.

— Та, — осторожно поправила его Лиза.

Леший снова расхохотался — до слез, вытирая их рукавом старой, ветхой рубашки-косоворотки:

— Ох, свиристелка, повеселила ты меня. Воздух, огонь, вода, земля — стихии. Нет у них пола. Твой Огнь и девкой красной приходил — к парням. К тебе ж со всем уважением мужиком показался. Токмо и всего. Я ж тоже не старик всегда. Я и добрым молодцем могу прийти, токмо тебе оно надо?

— Не надо, — с улыбкой подтвердила Лиза.

— Берегиня та, что разбудили промеж срока десятилетнего, когда Иван-дурак твой родився…

— Миша, его зовут Миша.

Леший отмахнулся:

— А, все едино. Дурак он, раз согласился чужую судьбу нести. Ты не лезь к нему — отдаст не свое стихии, примет волкодлачью долю, как было написано в его судьбе, так и перестанет быть дураком. И ты не лезь к нему. Станет волкодлаком — найдет свою правильную половинку. А пока не нашел — не лезь. И ему будет плохо, и драному коту твовому в разы хужее будет. Он огонечек правильный, не ревнивый, но упустить тебя может только так, когда прижмут и его, и Ивана-дурака твово непутевого. — Он почесал в затылке: — ох, и глупая ты свиристелка — сбила меня с важной мысли.

— Ты про ветер в листве говорил, — напомнила Лиза, давясь зевком. Её тут в тепле разморило, клоня в сон.

Леший замотал головой:

— Не! Не сбивай — про Ивана-дурака я говорил. Стихию воздуха вызвали в темном ритуале человеческой жертвой раньше срока, вспоили Мишкиной кровью без спроса, забирая чужую печать и чужую судьбу. Не для Мишки твово печать была. Хотя твой Иван-купеческий сын тож хорош — козью морду свою своротил, когда печать ему давали.

Лиза не удержалась — за Сашку стало обидно:

— Не козью, а гордую кошачью.

— Одна беда — прошла печать мимо драного кота. Но ужо не исправить. Будь по-вашему. Так от… Ох, опять ты меня сбила, свиристелка! Воздух искалечен, от он… Она и хоронится от всех. Потому и не говорит с лесом, почти не делится думами. Потому и не знаю я ничё о воздухе. А вот ишшо лес — это и земля. Корнями в землю уходят мои деревья, роют норы и берлоги мои звери, земля слушается меня и говорит со мной, но токмо в лесу. Город, сама понимаш, не мое. А ишшо деревья пьют корнями воду. А вода тут вся…

— Идольменская, — выдохнула Лиза.

— Зришь в корень! — гордо сказал леший. — От и грю я — нет сейчас в Идольмене молодших твоих сестер. Можа, были — я не знаю. Врать не буду. Но сейчас нету. Вода и земля твердят, что нет их у них.

— Значит, Анна или Елена у воздуха, — Лиза сорвала поникший земляничный цвет, растерла между пальцев, вдыхая яркий, густой аромат лета. Только сон это не прогнало прочь, наоборот, сильнее захотелось спать, мешая думать. — Или надежно спрятаны где-то без доступа к земле.

Леший важно поднял вверх указательный палец:

— От тож! Будем ждать карачун. Хотя… — он почесал косматый затылок: — Можа, и не важен ужо карачун, можа опоздал Иван-царевич. Так хоть свидятся, хоть попрощаются напоследок — водный змей свободу ужо получил, получат ее и русалки загибшие. Пусть ужо попрощаются. Любила она его безмерно, раз даже после смерти защищает его, запрещая идти в Идольмень на поклон змею и забирать её ценой своей жизни. Ты-то хоть молодец — не отдала кота своего драного смерти. А вот рыжий не справился. — Он снова косо посмотрел на неё: — беги-ка спать ужо. Рассвет не за горами. Дел у тебя невпроворот. Ты токмо окно не закрывай, хорошо?

— Хорошо, — снова не удержала зевок Лиза.

— Спи. А лес тебе сказки будет петь, отгоняя Ночную лошадь.

Лиза улыбнулась — а леший поэт: так назвать кошмар. Хотя он прав. Кошмар и значит «ночная лошадь», лошадь, несущая дурные сны. Бритты в это верят, а её этому научила её бабушка, сама родившаяся в Британии.

Первым делом Лиза открыла окно, как и просил леший, а потом легла под обжигающе-горячее одеяло. Ветром в спальню нанесло золотистых листьев, смолянистых иголок, седых, обмотанных паутиной шишек, защищая Лизин сон. Ей снова снился берег моря, лето, жара, смех детей. Только в этот раз она сидела на берегу и любовалась, как почему-то четверо мальчишек мал мала меньше запускают в воздух бумажного змея. Может, Илья все же ошибся и у нее будет четыре сына? Самый старший обернулся к ней, расплываясь в улыбке, и Лиза замерла — он ей был странно знаком. Успеть бы понять, ухватить бы за кончик сон, удержать в памяти мальчишечье лицо. Только чьи-то губы поцеловали её в лоб:

— Просыпайся, Лизонька. День уже.

Саша с улыбкой смотрел на неё. Он был собран, гладко выбрит, благоухал привычно бергамотом и корицей, только морщинки в уголках чуть покрасневших от недосыпа глаз подсказывали — он сильно устал и снова не спал этой ночью. Её безумный, храбрый, драный кот, самый нужный, самый любимый, самый важный. И плевать, что печать земли ушла от него. Он ей нужен и без неё.