Кровь в наших жилах

Глава тридцать четвертая, в которой хоронят Наташу

Следующие дни были серыми, вязкими, как кошмары, из которых никак не удается выбраться, и абсолютно пустыми. Нет, Лиза ходила на службу, хоть все были против, начиная от Шолохова и заканчивая Калиной с неожиданно присоединившемся к нему Сашей, но результатов в расследовании не было, а те, что были, совсем не радовали.

Демьян нашел в Волчанске ателье фотографа, который проявлял и печатал для Перовского снимки. Оказалось, что фотограф спешно в мае продал свое дело и уехал прочь из города. Ходили слухи, что он страшно разбогател — наверное, какой-то родственник завещал ему своё имущество.

Все маги управы, кроме Лизы, пропадали в «Змеевом доле» — Алексей добыл ордер на обыск всех домов, укрытых императорской защитой. Вихрев в кромеже поведал, что Калина устроил всем взбучку — такое пропустили! Только на доме, где жил Перовский, на здании управления и доме обслуги защита была обычной. Защита же на доме Лесковой была на корню уничтожена Громовым, а к другим домам кромешники не приглядывались — их вина, да, но так получилось: сперва спешили из-за клятвы, потом «как-то было не до того» — скомканно признался Вихрев. Действительно, в «Орешке» всем было не до того.

Тела, обнаруженные в доме «Змеева дола» отправили на вскрытие в Москву — ответа пока не было. Или был, да Лизе пока не сообщили. Баюша, согласившаяся все же обследовать тела, в одной из русоволосых пленниц признала по запаху Великую княжну, только она затруднялась сказать имя — слишком далеко зашло разложение. Опричный сыск засел за изучение всех снимков и изъятых у Перовского фотографических пластин, но найти на них третью пропавшую Великую княжну не удалось. Поскольку «Елизавета», которой на самом деле была одна из близняшек: Анна или Елена, — не подходила по росту и телосложению найденному телу из купальни, опознание Наташи и объявление о её смерти были лишь вопросом времени. Ближайшего времени. Алексей весь ушел в работу — он вместе с Сашей не вылезал из допросной. Они снова и снова допрашивали Шульца, Кросса, детей Голицына и их слуг, Соседова, Лескову и многих, многих других. Лиза эти дни с Сашей почти не пересекалась. Он даже ночевать домой не приходил. Только каждый день новые букеты белых астр на столе в магуправе и дома доказывали, что Саша все еще существует, а не плод больного воображения Лизы. Сама Лиза погибала под бумагами и отчетами — из-за очередной кровопотери она на большее не была способна.

Егорка из-за арестованного отца тоже оказался в воспитательном доме, том же самом, где и Петер. Лиза каждый день навещала мальчиков, но если Егорка был рад её визитам, то Петер, которому сообщили, что его мать не может приехать за ним в Россию и его заберет на днях посольский служащий, на встречи к ней не спускался. Он только раз переговорил с Сашей, признаваясь, что дал линорму приказ искать русалок, и только-то. Впрочем, Петера можно было понять — его семья была разрушена. Шульц надолго останется в России. В одной из тюрем.

Вихрев подумывал забрать Егорку к себе воспитанником, если его отец будет осужден за творившееся в «Змеевом доле».

Миша вернулся на службу — он жутко похудел и потерял где-то на берегах Перыницы свою улыбку. Несмотря на почти неделю поисков обнаружить берегиню ему так и не удалось. Она словно пряталась от него.

Опричнина носилась с перенастройкой императорской защиты — это ведь не только дворцы и император лично, это и Сенат, Дума, Экспедиция заготовления государственных бумаг и многое другое.

Ирина Сергеевна, их новый маг, пропадала вместе с Семеновым в архивах.

Илья не пророчил, и его очень смущали редкие, хорошие видения будущего Лизы. Вроде и радовать должно, а на сердце тревога — тогда в октябре, со светочем, у него тоже были хорошие предчувствия.

Премьер-министр Милютин требовал аудиенцию у цесаревны и точные даты объявления о смерти императора и венчания на царство. Соколов пока сдерживал его пыл. Долго это продолжаться не могло. Рано или поздно Лизе придется смиряться со своим будущим.

Юсупов и Дашков открыли семейные архивы Опричнине, но это мало что дало.

Леший пока молчал.

Карачун неминуемо приближался, но ждать, что он откроет тайны Идольменя и Великих княжон, было глупо — в озере их не осталось.

Вечерело. В кабинете кроме Лизы никого уже не было. Возвращаться в тишину охотничьего домика не хотелось, да и в городской не тянуло. Там было пусто без Саши и слишком гулко. Страхи о допросной после встречи с лешим не возвращались и даже кошмаров больше не было, но все равно тишина Лизу тяготила. Она разложила по папкам бумаги, с которыми весь день занималась — настоящие сведения о соколах императорской семьи, которые предоставил Соколов. Официально император всегда был золотым соколом, на деле четыре последних императора и цесаревич Дмитрий были лишь медными. Сперва династию, растерявшую свои магические силы, пытались возродить браками только с такими же Рюриковичами — не помогло. Потом, когда на престол взошел Лизин дед император Василий Шестой, силы пытались вернуть браком с другими королевскими домами. Дед женился на бриттской принцессе. Не спасло. Когда приближалось время править Павлу, «отцу» Лизы, кто-то решился на ритуалы с кровью. Как сперва кровью связали стихии, так теперь кровью пытались дать им свободу в обмен на силы.

«Кровью началось, кровью держится, кровью умоется» — так говорил Матвей по осени. Он был прав — они все умывались кровью, буквально в ней утопали.

Лиза потерла лоб и принялась на бумаге писать даты, фамилии, возраст, пытаясь хоть так привести мысли в порядок.

Похищение Дашкова в 1900 году.

Дашков — 3 года. Голицын — 30 лет. Цесаревич Павел — 26 лет. Волков, когда еще княжич, — 18 лет. Воронова — 18 лет. Юсупов-старший — 31 год, Феликс и Илья — семь и три года.

— Холера…

Кого еще внести в список, она не знала.

Тогда был впервые проведен новый ритуал — Дашкова выпоили полозу, только результат, кажется, заговорщиков не устроил — мальчишка стал лишь медным, чуть не умерев при этом. Им же нужен был золотой сокол.

Ритуал кормления стихий на капище Обводного канала Санкт-Петербурга в 1901 году проходит без «улучшений», а если они и были, то никто об этом теперь поведать не может. Может, что-то и пытались сделать, да не вышло. Лишь Лизины подозрения, ведь упускать такую возможность с жертвоприношением глупо. Только золотых соколов все равно в семье не появилось. Павел так и остался медным.

Рождение Мишки в 1902 году.

Голицын — 32, Павел — 28, Волковы — 20, причем Волков уже стал князем, его отец умер…

Лиза снова потерла лоб. Отец Константина Волкова умер осенью 1901 года. Очень неудачное время. Только и это останется навсегда лишь Лизиными подозрениями.

Ритуал на берегу Перыницы — Миша стал золотым соколом, только этот ритуал почему-то больше не был никогда повторен. Почему? Ту же Наташу, родившуюся через год, можно было сделать золотой соколицей. Но не сделали. Что-то пошло не так? Потребовалось много жертв? Людей, опустившихся до экспериментов над детьми, какой-то кровью и чужими смертями не напугать — дом на берегу Перыницы не даст соврать. Может, что-то случилось с артефактом управления воздухом? Это точно могло остановить экспериментаторов: сил управлять стихиями через кровь уже не хватало, а лишиться артефактов — потерять последнюю возможность ими повелевать. Найти бы в чьих руках сейчас артефакты — их пока не нашли. Мысли из-за артефактов скакнули чуть дальше: дата смерти Голицына точно неизвестна — это он мог устроить нападение на императора Федора Васильевича 21 ноября, и в тоже время… Он уже мог быть мертв на этот момент. Если не Дашков приказал напасть на императора, если это был не Голицын, то кто?

— Холера…

Лиза посмотрела на свой листок и начала с новой строки, вписывая себя.

Рождение «Елизаветы» в 1908 году. Оно было запланировано заранее — опричника так просто не соблазнишь. Она — новая попытка вернуть соколов.

Ритуал кормления стихий 1911 году — цесаревич так и не появился на свет, и Лизе дарят десять лет жизни. Почему именно десять? Дмитрий родился, когда ей было четыре. И эксперимент с Мишей уже был. Все же что-то сильно пошло не так в день его обретения золотого сокола, сокола, которого скрыли так, что даже жандармерия не была в силах его выявить. Наверное, все же дело в артефакте. Он мог прийти в негодность после ритуала с Мишей. Хотя это лишь глупые догадки. Правды они могут и не узнать.

Ритуал кормления стихий в 1921 году — вот тут-то все и пошло наперекосяк из-за Дмитрия.

Ритуал кормления стихий в 1931 году — к нему стали готовиться заранее. Опричнина сама разрабатывает план по гашению стихий. Волков несколько лет пытается спасти Дмитрия от проклятья матери — безуспешно. Голицын ищет Великих княжон в Идольмене, но ему мешает вечно маячивший на берегу в Майскую ночь Калина. Именно этим летом привозится в Суходольск русалка. И если бы не катастрофическая несовместимость морской русалки и пресной воды… То этой осенью ритуал с Лизой был бы доведен до логического конца — понять бы еще, как Голицын собирался надавить на Наташу, заставляя её принести в жертву Лизу, но план у него точно был.

Если бы строение русалки оказалось подобно корюшке, то лежать бы Лизе обескровленной на капище — Митя об этом знал и потому спешил уверить весь мир в том, что Великая княжна Елизавета точно мертва. Он заранее принес жертву на другом капище, чтобы убедить всех, что её больше нет в живых. Если бы не брат. Если бы не русалка, неприспособленная к пресной воде…

Лиза поняла, по какому краешку прошла в этом сентябре. Её от смерти отделяло всего ничего.

Потом… Потом внезапно началась грызня между родами, в которую пытались втянуть Лизу — её руками собирались уничтожить Дашкова и Волкова.

Она снова посмотрела на бумагу. Чего-то не хватало. Какого-то важного зубчика, шестеренки, факта, заставлявшего оживать всю странную, зиявшую дырами теорию Лизы.

Почему после сентября жизнь Лизы и её кровь стала неважна? Лиза стала разменной монетой, которой пытались уничтожить неугодных. Почему? Она же уникальна — и живая, и мертвая. Другой такой…

— Алешка… — внезапно поняла она. Хорошо, что в управе было пусто — никого её разговоры вслух не смутят. — Алешка и Наташа. Голицын думал, что в любой момент может снова получить и живую, и мертвую кровь в одном ребенке. Ребенке от Алексея и Наташи.

Вот почему Лизой стали спокойно играть, натравливая на Волкова. Голицын не боялся потерять уникальную жертву. Он знал, как снова получить нужное дитя. А император настолько боялся Лизы и Опричнины, что был готов на все, чтобы избавиться от них. Он жаждал одного — Агриков меч.

Лиза испепелила лист с записями — такое нельзя доверять бумаге.

Она ладонями потерла глаза. В них словно песка насыпали — последнее время сон бежал от неё. Часы на стене показывали девять вечера. Наверное, все же надо домой — Ларисе нельзя нервничать.

Света лампы на столе не хватало, чтобы полностью осветить кабинет. В его углах клубилась тьма. За окнами шумел вечерний город. Надо было собраться с мыслям и как-то все обсудить с Сашей. И Алексеем, конечно. Вряд ли только его обрадуют планы княжеских родов на его неслушившегося ребенка. Лиза уже поняла, что у кромешников дети — больная тема, которую стоит задевать очень аккуратно.

Из кромежа без предупреждения вышел Соколов — вот уж кого она совсем не ожидала увидеть. Он был мрачнее тучи, хотя Лизе казалось, что он сейчас, обзаведясь внезапной дочкой или внучкой должен был радоваться жизни. Закованный, как в броню, в свой расшитый серебром кафтан он угрюмо сказал:

— Добрый вечер, Елизавета Павловна…

— И вам, Аристарх Борисович, — Лиза откинулась на спинку стула, чтобы удобнее было смотреть главе опричнины в глаза. Машинальный жест заслониться, складывая руки на груди, она с трудом подавила. Все же недолюбливала она Соколова. С ним сложно ужиться. — Что-то случилось?

Он замер чуть ли по стойке смирно перед ней — страннее не бывает:

— Елизавета Павловна… Я посовещался с Калиной и Громовым, и мы пришли к выводу…

— Сядьте, — старательно мягко сказала Лиза, переступая через неприязнь. Иногда нельзя идти на поводу своих чувств. Это ни к чему хорошему не приводит. Никто не идеален — кому-то сложно общаться с ней, но её же терпят. Потерпит и она Соколова. Он грузно опустился на стул — тот даже печально заскрипел под ним.

— Нет никаких сомнений, что Великая княжна Наталья мертва. Опознать тело с полной достоверностью не представляется возможным — разложение зашло слишком далеко, не как в случае с Марией или вами…

— И?

Она понимала, что рано или поздно кто-то все же это скажет. Скажет, что останки придется захоронить, не удостоверившись окончательно.

— Громов говорит, что не надо Калине рвать душу — он же из покойницкой не вылазит уже которую ночь…

Лиза уперлась взглядом в столешницу. Вот почему Саша почти не бывает дома — он рядом с другом.

— …Молится. Русалок не отпевают. Доказать, что это не русалка, мы не можем — слишком много свидетелей Майского хоровода. Общество еще взбудоражено похоронами Марии и «Елизаветы», скоро будут похороны Федора Васильевича, а потом еще как-то объяснять ваше оживление…

Она замедленно кивнула:

— Лишние волнения ни к чему.

— Именно. Алешка попросил похоронить княжну в его деревне, в деревне, где он рос. Он очень просил — постарайтесь его понять. Иногда бывают на свете однолюбы. Алешка оказался внезапно из них.

Было странно слышать, как Соколов назвал Калину и Сашу — как будто своих непутевых детей. И этот человек орал на Сашку когда-то, а еще, по словам Калины, императора без зазрения совести гонял. Хотя странно — Федор Васильевич показался Лизе не тем, кого Соколов мог гонять.

— Аристарх Борисович, я не против. И когда?

Он вздохнул, вставая, и бросил в пол:

— Одевайтесь теплее, там сейчас очень холодно. И еще… Не ждите Сашку ближайшее время дома — Алексей его друг, он ему тоже очень важен.

— Аристарх Борисович, я не… — она не успела договорить. Тот опередил её, глянув прямо в глаза:

— Простите, все никак не могу привыкнуть, что есть кто-то на свете, кто понимает нас.

Лиза встала и молча надела на себя шинель, шапку и башлык, заправляя его длинные концы под погоны. Соколов терпеливо ждал. Слез не было. Предчувствия истерики тоже. И ноги не были ватными. Это хорошо — сейчас не дело доставлять ненужные переживания Саше и Алексею.

Кромеж вынес ее на берег все так и незнакомой речки. Было темно. Небо плотно заволокло тучами, скрывая Луну и звезды. Насколько хватало глаз ни одного живого огонька. Только свет фонаря у разверзшей свой голодный черный зев могилы среди белоснежных девственных сугробов. Тут все свои. Тут все пришли кромежем.

Саша и Алешка замерли у закрытого крышкой гроба — тело Наташи было не том состоянии, чтобы прощаться.

Было странно. Жить на самой вершине мира, танцевать на балах, готовиться к долгой и счастливой (счастливой ли без любимого мужчины рядом?) жизни, и уходить вот так, в тишине и мраке, без помпы, плача и показной роскоши. Зато с самыми близкими людьми. Наверное, ближе Алешки у Наташи никого и не было — она не позволила ему прийти и умереть за её свободу на дне Идольменя. Как же она ошибалась, защищая его. С другой стороны, Лиза тоже бы не рискнула Сашей, взяв всё на себя.

Лиза молча подошла к гробу. Алеша послушно отошел в сторону, давая ей место проститься. Она лишь перекрестила гроб — больше ничего поделать было нельзя. Даже не поцеловать на прощание. Она поймала холодную руку Алексея и тихо сказала:

— Прими мои соболезнования.

Он посмотрел на неё с укором — его глаза были сухи и красны от недосыпа:

— Лиза, это ты прими мои соболезнования.

Слез не было. Наверное, это было неправильно, но в таком сдержанном прощании тоже есть своя правда. Когда не могут плакать глаза — плачет сердце. Лиза опустила глаза вниз, в темноту могилы — иногда в голову лезет высокопарная глупость, она ничего не могла с этим поделать.

Саша эфиром опустил гроб в могилу. Алексей стащил перчатку с руки и, наклонясь, взял мерзлую землю, бросая её в ненасытный зев. Никто не отрицал его право сделать это первым.

На крышку гроба с грохотом падали комья мерзлой земли — Лиза, Саша и Аристарх Борисович каждый бросил по горсти. Потом земля сомкнулась, послушная Саше.

— Спи спокойно, милый мой ангел, — прошептал Алеша, отходя в сторону. Иногда и мужчины плачут. Имеют право.

Кромеж протянул Лизе цветы, которые она положила ко временному деревянному кресту.

Вот и все, Лиза осталась одна на этом свете. Больше у неё нет кровных родственников. Впрочем, она напомнила себе, Алеше хуже.

Саша резко обнял Лизу, притягивая к себе.

— Лиза… — Его голос звучал хрипло — кажется, он умудрился простыть. Где бы, интересно? Не в бассейн же в купальном домике он нырял в поисках артефактов? Там хоть и теплая вода, но не горячая же.

Она знала, о чем он будет просить и потому первой сказала:

— Саша, будь с Алешкой, хорошо? Ему сейчас тяжело.

— Спасибо за понимание, Лиза. А ты как же? — он отстранился и заглянул ей в глаза.

— У меня леший есть — мне надо с ним переговорить, — легко солгала она ради Алеши. — И Баюша у меня есть, и линорм, и Лариса. Не волнуйся за меня — у Алешки-то кроме тебя нет никого.

Саша почему-то нахмурился, поджал губы и… ничего не сказал. Только поцеловал на прощание. Целомудренно и горько в лоб. Он еще боялся её потерять, потерять право быть рядом с ней на троне. Судьба Алеши горечью отдавала в сердце Лизы — ни одного дня счастья. Это просто невыносимо!

Кромеж подхватил её и вынес почему-то обратно в кабинет магуправы, когда Лиза хотела уже домой. Этой ночью тут по-прежнему было пусто — поиски в «Змеевом доле» не прекращались даже ночью.

Встревоженный Вихрев посадил Лизу на диван. В руках у него были фотографии. Он их так яростно сжимал, что даже пальцы побелели.

— Елизавета Павловна, мне нужно с вами поговорить. Правда, разговор немного неприятный и даже неприличный…

Она кивнула на место рядом с собой:

— Садись, Иван. Что случилось?

— Я слышал ваши рассуждения о ребенке Алексея и… Великой княжны Натальи.

— Ваня, прости. Я знаю, что…

— Вы просто посмотрите.

Он протянул фотографии Лизе. Она принялась внимательно рассматривать старые, пожелтевшие от времени снимки, с которых на неё смотрели то Наташа лет восьми-девяти, то незнакомый мальчишка в пажеской форме того же возраста, хотя если представить, что его волосы ярко-рыжие, то не так и незнаком мальчик — это был Калина. Последней фотографией был внезапно Петер. Он серьезно смотрел на Лизу с фотокарточки, словно пытался что-то сказать.

— Это фото для документов в воспитательный дом, — пояснил Вихрев.

— Ваня, я не совсем тебя понимаю.

Она снова принялась пересматривать фотографии со смеющейся Наташей. Вот сейчас почему-то подкатили слезы, слишком поздно, наверное.

— А вы вспомните, как улыбается Петер.

Лиза его не видела улыбающимся. Она взяла фотографию Наташи, пальцами прикрыла её платье, оставляя только лицо…

— Надо же… А я уже и забыла, как выглядела Наташа на фотографиях… Анна и Елена на неё не походили в детстве. Ваня… А Алексей видел Петера? Он с ним хоть раз сталкивался?

Вихрев отрицательно качнул головой:

— Нет. Я знал, что Алешка безбашенный, но не до такого же… — Его палец уткнулся в фотографию Петера. — Или я мерзкий тип, что про лучшего друга гадости думает? Это же прелюбодеяние… Мальчик — бастард от запретной связи… Это клеймо на всю жизнь.

Ресторан шумел; даже сюда, в отдельный кабинет доносились звуки разговоров, разбитная цыганская песня и рыдающая скрипка. Жизнь продолжалась.

Алешка, расстегнув свой черный, удушающий чувства и порывы кафтан, задумчиво крутил в руках стопку с водкой. Не пил. Он никогда не пил, но сейчас это было бы выходом. Наверное. Александр тоже никогда не пробовал водку, и дело было совсем не в обетах.

— Алешка, можно я задам тебе один важный вопрос? — Он оторвал свой взгляд от кутьи, к которой так и не прикоснулся, и посмотрел на друга. Тот лишь угрюмо кивнул, а потом внезапно сказал невпопад:

— Я в порядке. Честно.

Его глаза продолжали сверлить ненужную стопку водки.

— Я не об этом. У тебя что-то больше, чем поцелуи, было с Наташей?

Алешка вскинулся, гневно прищурился и выдавил:

— А вот за такой вопрос, Сашка, между прочим, в морду бьют.

— Если не ответишь честно, то можешь не узнать, есть ли у тебя ребенок.

Саша все же вспомнил, кто так заразительно умел улыбаться, как Петер. И стало понятно, откуда на подоконнике гостиничного номера возник мальчишка — в нем манифестировал дар кромешника.