Любовь и другие слова

Мой отец был намного выше моей матери — я имею в виду намного. В нем было шесть футов пять дюймов (прим. переводчика: 195 см), а в моей маме — чуть больше пяти футов трех дюймов (прим. переводчика: 160 см). Датчанин большой, а бразильянка маленькая. Когда они познакомились, она ни слова не говорила по — английски. Но к моменту ее смерти, когда мне было десять лет, они как будто создали свой собственный язык.

Я помню, как он обнимал ее, когда приходил домой с работы. Он обхватывал ее за плечи, зарывался лицом в ее волосы, а его тело изгибалось над ее телом. Его руки стали скобками, заключающими в скобки самую сладкую секретную фразу.

Когда они прикасались друг к другу, я исчезал на заднем плане, чувствуя, что являюсь свидетелем чего — то священного.

Мне никогда не приходило в голову, что любовь может быть не только всепоглощающе. Даже будучи ребенком, я знала, что никогда не хотела ничего меньшего.

Но потом то, что началось как скопление злокачественных клеток, убило мою мать, и я не хотела ничего подобного, никогда больше. Когда я потеряла ее, мне казалось, что я тону во всей любви, которая у меня еще была и которую я никогда не смогу отдать. Она переполняла меня, душила, как тряпка, облитая керосином, выплескивалась в слезах и криках, в тяжелой, пульсирующей тишине. И почему — то, как бы мне ни было больно, я знала, что для папы это еще хуже.

Я всегда знала, что после мамы он никогда больше не влюбится. В этом смысле моего отца всегда было легко понять. Он был прямым и спокойным: он тихо ходил, тихо говорил; даже его гнев был тихим. Его любовь была громогласной, ревущей. И после того, как он любил маму с силой солнца, и после того, как рак убил ее с легким вздохом, я подумала, что он будет хрипеть до конца жизни и никогда не захочет другую женщину так, как хотел ее.