Любовь и другие слова

Сейчас: Среда, 8 ноября

После того единственного сообщения во время обеда с Сабриной, отношения с Эллиотом превратились в снежный ком, и мы делаем то, чего не делали даже в средней школе: разговариваем почти каждый день. Может быть, всего несколько минут. Иногда просто по смс. Но я чувствую его присутствие почти постоянно, и как бы я ни хотела отговорить себя от этого, я знаю, что нежный гул облегчения в моих мыслях — это из — за него.

Возможно, с этим связано то, что отношения с Шоном… в лучшем случае странные. У нас не было ни одного спора. У нас не было разговоров о том, что мы делаем. Когда я случайно застаю их бодрствующими, Фиби кажется счастливой видеть меня, Шон кажется счастливым видеть меня. Я уверена, что если бы я запланировала на завтра большую свадьбу, Шон все равно с радостью пришел бы. Я уверена, что если бы я отложила планирование на неопределенный срок, Шон никогда бы не спросил об этом.

Я также уверена, что могу уехать, и он тоже не будет против.

Это самая странная вещь, в которой я когда — либо принимала участие, и все же, это может быть так чертовски просто. Это ничего не требует от меня, не требует участия моего сердца, и я знаю без сомнения, что я ему не нужна. У нас могут быть отношения, которые дают нам обоим секс, финансовую безопасность, крышу над головой и стимулирующие разговоры за обеденным столом, но в остальном мы живем совершенно разными жизнями.

Но критические истины — что мы на самом деле не любим друг друга, никогда не любили и отсутствие любви беспокоит меня — не приходят маленькими капельками осознания. Они внезапно появляются там, в черно — белом свете, крича об окончании отношений каждый раз, когда мы вежливо улыбаемся, обходя друг друга у раковины в ванной.

Меня тошнит от этого. Я отчаянно пытаюсь найти лучший выход. К сожалению, я боюсь, что главной реакцией Шона будет разочарование. Я для него такой же удобный любовник, как и он для меня; но в его случае ему, возможно, не нужно большего: у него уже есть любовь всей его жизни в виде шестилетней дочери.

Хорошим началом кажется убедиться, что я могу позволить себе жить самостоятельно в городе. Я беру редкий день отпуска и еду в Эль — Серрито, чтобы сделать то, что откладывала уже несколько месяцев: встретиться со своим финансовым консультантом. Дейзи Миллиган — старый папин финансовый эксперт, и я оставил ее у себя скорее из сентиментальности и лени, чем из — за каких — то особых знаний о ее навыках.

Несмотря на то, что ей уже за семьдесят, ей почти не приходится обращаться к моему досье, когда она читает мне лекции о том, что у меня есть в трасте (достаточно, чтобы покрыть ремонт дома и налоги, но не намного больше) и почему мне следует продать один из моих домов (пенсионный счет мне нужен больше, чем две недвижимости). Я не смею упоминать, что живу в Сан — Франциско и даже не получаю доход от аренды дома в Беркли.

Я ненавижу говорить о деньгах. Еще больше я ненавижу видеть, как сильно я нуждаюсь в финансовой организации. После этого я вроде как взвинчена и бодра, и когда Эллиот пишет смс с вопросом, как прошел мой день, и я отвечаю, что нахожусь на его стороне залива… встреча кажется вполне очевидным выбором.

Он предлагает Fatapple's в Беркли, не имея ни малейшего представления о том, как близко это находится от моего дома. Поэтому вместо этого я предлагаю встретиться на вершине холмов Беркли, в парке Тилден, у входа на тропу Wildcat Creek.

Я приезжаю туда раньше него, и возле машины натягиваю флиску повыше на шею, чтобы бороться с ветром. Туман накатывает на холмы, и кажется, что серый горизонт опускается в долину на дюйм.

Я люблю Тилден, и у меня столько воспоминаний о том, как мы приезжали сюда с мамой, катались на пони, кормили коров на Маленькой ферме. После смерти мамы мы с папой приезжали сюда почти каждые выходные, чтобы покормить уток на пруду. Мы сидели в тишине, бросали в воду оторванные кусочки хлеба и смотрели, как утки подхватывают их, соревнуясь друг с другом в кряканье.

Ностальгия по Тилдену, кажется, смешивается с ностальгией по Эллиоту и образует мощное варево в моей крови, пронизывая меня насквозь. Несмотря на то, что мы с ним никогда не были здесь вместе, мне кажется, что мы были вместе. Такое ощущение, что он — часть моего ядра, вплетенная в мою ДНК.

Поэтому, когда он появляется из тумана парковки и движется ко мне своей длинной, неспешной походкой и в обтягивающих черных джинсах… это заставляет мою тревогу просто… испариться.

В порыве очевидного прозрения я понимаю, что Сабрина была права: я не жила без него. Я просто выживала.

Я хочу как — то разделить с ним эту жизнь. Я просто… не представляю, как это будет выглядеть.

Он, кажется, читает мое настроение, когда опускается на скамейку рядом со мной, скользит рукой по спинке. — Эй, ты. Все в порядке?

Импульс обнять его почти изнуряющий. — Да, просто… длинный день.

Он смеется над этим, протягивает руку, чтобы нежно обхватить мой хвост и потянуть за него. — И это только полдень.

— Я встречалась со старым финансовым консультантом отца.

Другой рукой он тянется вверх, почесывая бровь. — Да? И как все прошло?

— Она хочет, чтобы я продал один из домов.

Эллиот молчит, переваривая сказанное. — Как ты к этому относишься?

— Не очень. — Я смотрю на него. — Но я знаю, что она права. Я не живу ни в одном из них. Просто я не хочу избавляться от них.

— Они оба несут в себе много воспоминаний. Хороших и плохих.

Вот так, он прорезает все насквозь. Даже с того момента, когда он впервые спросил о моей маме, он был мягко неумолим.

Я подтягиваю ногу и поворачиваюсь к нему лицом. Мы так близко, и хотя мы на улице, в общественном парке, вокруг нас никого нет, и это кажется таким интимным. Его глаза сегодня скорее зеленые, чем карие; он немного щетинистый, как будто не брился сегодня утром. Я засовываю руку между коленями, чтобы не дотянуться до его челюсти.

— Могу я задать тебе вопрос?

Глаза Эллиота ненадолго опускаются к моему рту, а затем возвращаются обратно. — Всегда.

— Ты думаешь, я держу все в себе?

Выпрямившись, он оглядывается вокруг, как будто ему нужен свидетель. — Это серьезный вопрос?

Я игриво толкаю его, и он притворяется обиженным. — Сабрина сказала, что у меня есть привычка держать людей на расстоянии.

— Ну, — говорит он, тщательно подбирая слова, — ты всегда разговаривала со мной, но у меня было ощущение, что ни с кем другим ты так не поступаешь. Так может быть, это все еще правда?

Мимо проезжает машина, и ее дизельный двигатель громко тарахтит на парковке, на мгновение отвлекая наше внимание друг от друга и обращаясь к заросшей травой площадке. Слабые звуки жизни животных доносятся до нас с Маленькой фермы, расположенной вверх по гравийной дороге.

Когда я не отвечаю, он продолжает. — Я имею в виду, может быть, я предвзято отношусь к нашим нынешним обстоятельствам, но мне кажется, что ты не очень — то… говоришь о вещах. И, возможно, я нагнетаю обстановку, но у меня такое чувство, что Шон тоже такой.

Я решила проигнорировать эту часть, желая полностью избежать разговора о Шоне с Эллиотом. Теперь я знаю, что мне нужно делать, но я достаточно обязан Шону, чтобы сначала обсудить это с ним. — Я разговаривала с папой, — говорю я, уклоняясь в сторону, как профессионал. — Не так, как с тобой, может быть, но о школе. И о маме.

— Да, но мы говорим о сейчас, — говорит он. — Ты всегда была довольно замкнутой, но есть ли у тебя кто — нибудь? Кроме Сабрины?

— У меня есть ты. — После неловкой паузы я добавляю: — То есть… теперь есть. — Еще одна пауза. — Опять.

Выражение его лица выпрямляется, и Эллиот подбирает с земли веточку, упираясь локтями в колени и вертя палочку между пальцами и большим пальцем. Суетится.

Я знаю…

Я знаю…

Я знаю, что сейчас будет.

— Мейси, — Он смотрит на меня через плечо. — Ты любишь Шона?

Я знала, что это произойдет, да, но тяжесть его вопроса все равно заставляет меня подняться со скамейки и отойти на два шага.

— Я видел тебя влюбленной, — мягко говорит он, не вставая. — Не похоже, что ты влюблена в него.

Я не отвечаю, но он все равно читает меня.

— Я не понимаю, — рычит он. — Почему ты с ним?

Я оборачиваюсь, чтобы поймать его выражение лица: брови нахмурены, рот сжался от эмоций. Мне требуется несколько вдохов, чтобы подобрать слова так, чтобы это не выглядело мелодраматично.

— Потому что, — говорю я ему, — у нас есть совершенно хреновое соглашение эмоционально испорченных людей — негласное, я думаю, до недавнего времени, — что мы отдаем друг другу только часть себя. Потеря его никогда не разрушит меня. — Я качаю головой и смотрю вниз на свой ботинок, носком которого я вытираю грязь. Я чувствую, как прозрение, которое я испытала ранее по поводу крепкой, совместной жизни, начинает угасать по мере того, как Эллиот укоряет мои инстинкты самосохранения. Я ненавижу, что Сабрина была права. Ненавижу, что отступление в свой кокон — мой первый рефлекс. — Я понимаю, как трусливо это звучит, но я не думаю, что смогу снова потерять любимого человека.

— Это было так больно, — тихо говорит он, и это не совсем вопрос. — То, что я сделал. Когда мы поговорим?

— Я не просто потеряла тебя, — напоминаю я ему.

Я останавливаюсь, мне нужна секунда, чтобы отдышаться. Воспоминания о последней встрече с Эллиотом вызывали у меня физическую тошноту. Теперь они просто вызывают дрожь в моем теле.

Я вижу, что он переваривает это. Он изучает мое лицо, мысленно переворачивая слова и рассматривая их под разными углами, как будто знает, что что — то упускает.

Или, может быть, я просто параноик.

— Какова его история? — спрашивает он.

— Ты имеешь в виду Шона?

Эллиот кивает, собирая очередную веточку. — Он был женат?

— Да. Она занималась финансами и пристрастилась к кокаину во время рабочей поездки.

Его голова вскидывается, глаза потрясены. — Серьезно?

— Да. Ужасно, правда, — Я смотрю мимо него, на парковку. — Так что, я думаю, часть этого для него в том, что у него есть дочь, и он так и не смог забыть Эшли. Это было… очень легко для нас обоих просто впасть во что — то постоянное, не нуждаясь друг в друге.

Эллиот наклоняется вперед. — Мейси.

— Эллиот.

— Ты остаешься из — за Фиби?

Я смотрю на него, искренне смущенная. — Что?

— Фиби.

— Нет, я слышала это имя. Я просто не понимаю, как… — О. — Я поняла, что он хочет сказать. — Нет.

— Я имею в виду, она такая милая маленькая девочка без мамы… — Он говорит это так, как будто очевидно, почему я останусь здесь, и ладно, со стороны я могу понять, почему он так думает. Но он их не знает.

— Я ей не нужна, — успокаиваю я его. — У нее потрясающий, вовлеченный отец. Я — это… — Я машу рукой вокруг, неуверенно. — Этот аксессуар. Я имею в виду, давай будем честными: я не знаю, как… 'мама' в любом случае, так что, похоже, ей ничего от меня не нужно.

Он немного ворчит, глядя вниз на веточку, которую он медленно и методично измельчает. — Хорошо.

Я сверкаю глазами. — Что значит 'хорошо'?

— Это значит хорошо.

— Ты не можешь так долго думать, прежде чем сказать мне 'хорошо'. Это снисходительное 'хорошо'.

Он смеется и бросает палку на землю, прежде чем посмотреть на меня. — Хорошо.

Вызов. Он хочет со мной пообщаться, я вижу.

— Черт побери! — Я поворачиваюсь и смотрю на образовательный центр и серые облака, проплывающие за ним.

— Ей может понадобиться мама, когда у нее начнутся месячные, — тихо говорит он. — Или когда ее друзья будут придурками.

— Может быть, у нее будет друг, который будет ее слушать, — возражаю я, а затем поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него с подозрением. — Почему мне кажется, что ты пытаешься уговорить меня остаться с Шоном? Ты что, проводишь обратную психологическую обработку?

Ухмыляясь, он сдается. — Да ладно, давай поговорим о чем — нибудь другом. Любимое слово?

По моей коже пробегает жар. Я настолько не готова к этому, что мой разум замирает и внезапно не находится слов, нигде. — Мне нужно подумать… А тебе?

Его смех звучит как низкий гул. — Меллифлюи.

Я сморщила нос. — Это слишком громко сказано.

— Это точно, мэм, — рычит он с многозначительной интонацией.

За это в него бросают камешек.

— У тебя приятный голос, — пробормотал он, оттолкнувшись от скамейки, чтобы встать и подойти ко мне. — И давай. Твоя очередь. Ты не должна слишком много думать об этом, мошенница. Ты знаешь правила.

Я смотрю, как его губы раздвигаются, когда он смотрит на мой рот. Смотрю, как его язык высунулся.

— Лимеренция.

Нет другого такого слова: Состояние влюбленности в другого человека.

Глаза Эллиота поднимаются к моим, зрачки расширяются, как капля чернил в пруду. — Ты ужасна.

— Я и не пытаюсь ей быть.

Он кивает на указатель тропы, приглашая меня следовать за ним. Мы идем по тропинке, и это напоминает мне прогулки с ним по лесу Армстронга или по сухому руслу ручья летом. Это так странно, что кажется, будто прошла целая жизнь, и в то же время кажется, что это было две недели назад. Медленно наши шаги сходятся в хруст… хруст… хруст ног по гравию, двигающихся в тандеме. Он укоротил свои шаги, чтобы соответствовать моим.

— Ты счастлив, — спрашиваю я его.

Вопрос прозвучал так резко, что я ожидала, что он немного поколеблется, но он не поколебался. — У меня были моменты, когда я был счастлив, да.

Мне не нравится этот ответ. Я хочу, чтобы он был радостным, любимым, обожаемым, полным всего и всегда.

— Признаюсь, — добавляет он, — я чувствую больше этого рядом с тобой.

Это пьяняще, знать, что у меня есть сила, чтобы передать это.

— Ты счастлива? — спрашивает он.

— Я не была счастлива, — говорю я ему и чувствую, как он поворачивается, чтобы посмотреть на мое лицо. — И то, что ты снова рядом со мной, заставило меня это понять. — Мы останавливаемся на маленьком, скользком мостике посреди леса и смотрим друг на друга. — Ты заставляешь меня чувствовать так много всего, — признаюсь я, замявшись.

Он поднимает руку и осторожно натягивает мой хвост на кулак. — Меня тоже. Это всегда было правдой. — Переместив руку, чтобы провести ладонью по моим волосам, он пробормотал: — Кстати, я не пытался уговорить тебя остаться с Шоном. Я просто думаю, что ты слишком строга к себе.

Мои глаза скептически сужаются. — Я?

Кивнув, он сказал: — Я думаю, ты коришь себя за то, что была с Шоном. Именно поэтому я спросил о Фиби и…

— Эшли?

— Да. Эшли. — Он использует кончик указательного пальца, чтобы приподнять очки, и смотрит на густые деревья перед нами. — Ты ведешь себя так, будто ты с ним только потому, что это легко. Но в каком — то смысле он твой отец в этом сценарии, а ты — женщина, которая пришла после твоей мамы. Шон не так много может дать, но ты понимаешь, почему. В конце концов, ты бы не хотела пытаться заменить кого — то.

Я в шоке смотрю на него. Всего за несколько предложений Эллиот только что объяснил, почему мне имеет смысл быть с Шоном, и одновременно доказал, что он — Эллиот — единственный человек, который по — настоящему понимает меня. До этого момента я даже не замечала этой истины.

— Почему ты так добр ко мне? После всего?

Эллиот наклоняет голову, оглядывая меня. Конечно, он не видит все в таком свете. Он знает только о своем предательстве, но не о моем. — Потому что я люблю тебя?

Эмоции забивают мне горло, и мне приходится несколько раз сглотнуть, чтобы вымолвить слова. — Не думаю, что раньше я действительно замечала, насколько я оцепенела. Или заботилась, может быть.

Я вижу, как это задевает его, физически. — Мейс…

Я мрачно смеюсь над этим, над тем, как чертовски ужасно это звучит. — Это ужасно, не так ли?

Он резко делает шаг вперед, притягивая меня к своей груди. Одна рука гладит мой затылок, другая обхватывает мои плечи, и мне кажется, что я не плакала уже десять лет.