Одно сообщение — от Джулии Кроу, просит перезвонить немедленно. Рука опускается на мое плечо — позади стоит Паллас, заинтересованная и сочувствующая.
— Ты плачешь.
— Разве?
Она открыла дверь ванной комнаты, которая на самом деле вовсе не была снабжена ванной.
— Это мужская, — заметил я, когда она заглянула внутрь.
Паллас кивнула, взяла меня за руку и поволокла за собой. Она достала бумажный платок из сумочки, вытерла мои глаза и поцеловала в лоб. Я совершенно растаял. Она обняла меня, окутала своими мягкими формами, ее рука гладила мою спину.
— Та-а-ак. Та-а-ак. Уау! Что это? Кто-то почувствовал себя лучше…
Она целовала мою шею, пока ее руки искали ширинку, а потом пуговицы на моих трусах, а после… О боже!.. о, да!.. Я не должен был делать этого, хотя я ничего, в общем-то, и не делал, разве что подчинился этим сладким движениям. Было уже слишком поздно сопротивляться настойчивому ритму, заданному обжигающей рукой Паллас… Она отпустила меня лишь на мгновение, чтобы лизнуть руку (здесь полагается еле слышный стон удовольствия). Когда же она снова принялась за работу, меня осенило: в сексе, как и в жизни, существует очень тонкий (и в некоторых случаях рискованно-острый) баланс между смазкой и трением, между действием и противодействием.
— Паллас, пожалуйста!
Несомненно, это мой голос, молящий — только вот я не очень уверен о чем. Продолжать? Или, может, я прошу ее о том, чтобы этот переполняющий меня поток восторженных ощущений не прекращался, или чтоб боль не обрушивалась сразу, как он прекратится. В любом случае, Паллас нежно укусила меня в губы, пока ее руки продолжали творить чудеса. Я подозреваю, что она тренируется иногда. По крайней мере, она делала это лучше, чем я сам.
Но самая странная вещь заключается в том, что с того момента, как Паллас опустилась на колени, и до окончания, я представлял себе Филомену.
— Спасибо тебе, спасибо-спасибо-спасибо, — простонал я, пока Паллас — да благослови ее Господь — аккуратно сплевывала в раковину и мыла руки.
— Тебе это было необходимо, — объяснила она.