Когда Коннор не упал в обморок от заявления Джереми, тот спросил:
— Что ты имеешь в виду, говоря «хватит баб на сегодня»? Филомена вернулась?
Тут у Коннора возникло какое-то смутное подозрение.
— Ты знаешь про Филомену что-то, чего не знаю я? — Он был готов услышать все что угодно, может быть, даже самое худшее, что можно предположить. — Или ты просто пытаешься меня так подбодрить?
— А что я должен знать?
— Ну, может, что она отсасывает мужикам в переходе Линкольна. Или что спит с четвероногими. Я имею в виду, не обманываюсь ли я, думая, что она была мне верна и у нас были довольно хорошие отношения с ней, учитывая произошедшую довольно нетипичную историю.
Джереми колеблется, делает серию вдохов и выдохов, по дзен-методике.
— Слушай, я давно хотел тебе сказать. В новом сборнике будет история «Модельное поведение». Это беллетристика. Художественный вымысел. Но я хотел тебе рассказать прежде, чем ты прочитаешь.
— Рассказать что?
— Ну, по сути это история об иллюзиях и реальности, о поклонении ложным идолам. Часть общей метафорической конструкции сборника — клаустрофобическое сумасшествие большого города. — Он с надеждой смотрит на меня, как будто спрашивая: «Кто поспорит с обоснованностью этой темы?» — Это история о модели и писателе. — Он вздыхает. — Это история о парне, который переспал с девушкой лучшего друга. Что может тебе, в твоем параноидальном состоянии, показаться основанным на реальных событиях. Но я клянусь, что этого никогда в действительности не было. Это то, что Рот называет «контржизнь». Ну, типа, «если бы», «могло бы произойти», версия. Вот и все, что я хотел тебе сказать, прежде чем ты прочтешь этот рассказ.
Чувствуя неверие Коннора, Джереми продолжает:
— То есть я не знаю, зачем я все это тебе объясняю, ты же и сам понимаешь разницу между реальностью и вымыслом. Конечно, можешь ненавидеть меня за мою фантазию, но я просто не хотел, чтобы ты мог подумать, что… ты понимаешь, что я имею в виду.
Он делает большой глоток пива, глядя поверх бокала Коннору в глаза.
Несмотря на все удары по самоуважению в последние годы, Коннору никогда даже и в голову не приходило, что Филомену может интересовать кто-либо кроме него.
— Что произошло?
— Я же тебе сказал — ничего. Моя история — лишь проекция.
— Джереми, это я, Коннор. Я знаю, что такое твой так называемый художественный вымысел.
— Это вымышленная жизнь.
— Черт, Джереми!
— Да ничего не произошло. Конечно, может, я бы и хотел… Но ничего не было, — он снова тяжело вздохнул, аккуратно поставил бокал на стол, — ты ездил в Лос-Анджелес… не знаю, примерно год назад. Мы столкнулись с ней в кино, а потом пошли выпить по стаканчику.
— По стаканчику!
— Я рассказывал ей о своей книге. Не знаю, что-то в фильме напомнило мне о Джиме Сальтере, и мы зашли ко мне, чтобы я дал ей книжку.
— Вот оно что. Сальтер. Замечательно. «Спорт и забавы», может быть?
— Ну, да, — пожал он плечами.
— Ушам своим не верю!
— Я не пытаюсь оправдаться. Думаю, я знал… я думаю, что немного влюбился.
— И что произошло?
— Мы поцеловались. Один раз. И все.
— Поцеловались? — задрожал Коннор. Ему захотелось представить, как все было, чтобы мучительно пережить каждую деталь. — Кто начал первый?
— Не знаю, просто так получилось.
— Что получилось?
— Ну, какое-то время мы говорили о «Спорте и забавах», а потом, потом… мы поцеловались. Минуту. То есть мы остановились до… ну ты понимаешь.
— Нет, не понимаю, меня там не было. Она разделась? Ты мял ее груди? Совал палец ей между ног?
Джереми зашикал на друга, потому что бармен стал с видом полицейского приглядываться к парочке.
— Ничего не произошло. Мы остановились, понимаешь?
— Кто остановился?
— Какая разница? Я не знаю.
— Кто остановился? И кто не хотел останавливаться?
— Коннор, брось. Тебе не нужно всего этого.
— Нет, мне нужно. Ты брось. Кто остановился?
— О’кей, я остановился. Доволен? Я остановился.
— Мой друг.
— Именно так.
Странный вопрос мучил Коннора. Он никак не мог решить, что ему было бы приятнее: быть преданным своим лучшим другом или возлюбленной? Бывшей возлюбленной. Потерянной возлюбленной.
— Я сожалею, Коннор. Я очень переживал. Было бы проще сразу тебе все рассказать. Все могло бы быть и хуже. Но ничего не было. Мы напились. И это был всего лишь поцелуй — и все. А потом из чувства вины и ради красного словца — я ведь писатель — я приукрасил немного эту историю в книге.
— Историю, которую каждый прочитавший посчитает невымышленной.