Лекс не появляется в офисе ни в понедельник, ни во вторник, ни даже в пятницу.
То есть, всю неделю я хожу на работу как стойкий оловянный солдатик без опозданий и при полном параде, чтобы, в случае чего, сразить его своей неземной красотой, а он, блин, просто не дает мне шанса это сделать! А ведь я, на минуточку, ради этого встаю в пять утра! В ПЯТЬ! Да в такое время даже сумасшедшие жаворонки не чирикают! Но мне приходится, потому что именно это время я высчитала путем тренировок всю неделю, пока была «на больничном». Час чтобы принять душ (дождаться, пока стечет ужасная ржавая вода!), высушить и уложить волосы, наложить макияж, позавтракать, одеться и потом еще выдержать сорокаминутные разъезды в метро, в давке и густом «амбре» чьего-то вчерашнего застолья и несвежей рубашки.
И все это я делаю каждый день из пяти, чтобы не дай бог не опоздать хотя бы на пять минут, потому что, по закону подлости, так бы и произошло именно в тот день, когда Лекс бы оказался около проходной. Но Лекса не оказалось. Ни в один дней из пятидневной сорокачасовой рабочей недели.
С другой стороны — я хотя бы не сидела сложа руки.
Покопалась в бумагах, прошерстила подшивку с договорами, которую моя «чудесная» секретарша принесла мне с таким видом, будто для этого ей пришлось спуститься в ад. К концу первой рабочей недели мы обе окончательно укрепились в мысли, что работать бок-о-бок нам категорически неприятно. Думаю, если бы Лекс вдруг появился на пороге моего кабинета, Валентина Григорьевна под карандаш слила бы ему каждый мой поход на обед до секунды, даже если я подчеркнуто выходила на пять минут позже и возвращалась на пять минут раньше. Не сомневаюсь, что хоть я нигде и не косячила, она наверняка нашла бы за что пожаловаться.
В целом, не считая того, что мой план демонстрации Лексу серьезности моих деловых намерений с треском провалился, неделя прошла относительно спокойно и даже в чем-то плодотворно. Я до сих пор ни черта не понимаю почти в каждом документе и договоре, который попадает мне в руки, но теперь, благодаря всезнающему гуглу, там стало на порядок меньше незнакомых слов.
— Виктория Николаевна, я закончила. — Моя «милая» секретарша широко распахивает дверь кабинета, чтобы я наверняка увидела всю ее пафосно разодетую фигуру.
— Шестнадцать ноль семь, Валентина Григорьевна, — демонстративно бросаю взгляд на огромные часы в приемной прямо у нее за спиной.
— В пятницу, Виктория Николаевна, у нас на час сокращенный рабочий день. Это указано в коллективном договоре, и если бы поинтересовались его содержанием, то…
— Хороших выходных, Валентина Григорьевна, — перебиваю попытку паучихи всадить в меня свои ядовитые хелицеры, — хороших выходных.
Она даже не считает нужным сказать что-то вежливое в ответ.
Подождав немного и убедившись, что обратно она не вернется, захожу в приемную, включаю ее компьютер. Он, к счастью, без пароля. Видимо для такого архаичного сотрудника эта мера безопасности оказалась слишком трудозатратной и сложной.
На всякий случай, еще раз проверяю, нет ли кого-то в коридоре, но там тоже тихо. Если бы сотрудники так же с той же ответственностью относились к выполнению своих обязанностей, как они относятся к уходу на час раньше, «Гринтек» вряд ли оказался бы в таком бедственном положении.
В папках у этой грымзы целая куча всяких документов — их я сбрасываю на телефон, как научил Хасский, заранее прихватив с собой нужный шнур, который пронесла мимо охраны в термокружке. В тот момент, когда делала вид, что обожглась горячим кофе, чувствовала себя прилежной ученицей Бонда — не меньше. Что из этого пригодится, а что — просто мусор, буду разбираться уже на выходных.
Кстати, еще одна обязательная задача на субботу и воскресенье — дозвониться, наконец, до Дианы, потому что за всю неделю она прислала мне только одно ультракороткое сообщение, состоящее всего из двух слов — «процесс идет». Было это в понедельник, после трех моих настойчивых звонков, оставшихся, кстати, без ответа. И с тех пор, сколько бы раз я не пыталась дозвониться — абонент оказывался просто вне сети. Неважно, звонила я в шесть утра, в обед, вечером или даже перед сном.
Ни разу с тех пор Диана так и не вышла на связь.
Как не вышел на связь менеджер фабрики, которому я подробно изложила проблему и который пообещал разобраться, что с моими тапулями, потому что в его служебные обязанности, якобы, не входит контролировать каждый процесс производства, которых, по его словам, на фабрике не меньше десятка каждый день. Пообещал — и тоже исчез с радаров. Как будто каждый мой звонок превращался в мини-версию Бермудского треугольника.
Разобравшись с документами, еще раз проверяю компьютер на наличие следов постороннего вмешательства — как учил Хасский. Он раз десять повторил, как нужно сделать, чтобы моя секретарша не заметила, что в ее компьютере копался посторонний. Потому что, если кто-то узнает, что я вынесла из «Гринтек» хотя бы одну бумажку, а тем более — все и на электронном носителе, меня тут же обвинят в промышленном шпионаже, а это грозит даже целым тюремным сроком, даже если я беру документы для личного использования и не собираюсь показывать их ни одному постороннему глазу. Ну, кроме Хасского, но какой же он посторонний?
Мысль о тюремном сроке вызывает у меня нервное веселье. Интересно, а можно будет попытаться скостить срок на то количество дней, которые я проживаю в старой коммуналке с сумасшедшим котом? Сомневаюсь, что в наших тюрьмах условия проживания намного хуже.
Когда выхожу из кабинета, то в коридоре, да и на всем этаже, уже нет ни единой живой души. Вообще. Как будто за то время, что я ковырялась в компьютере моей «очаровательной секретарши», случился локальный апокалипсис и всех работников срочно эвакуировали на Луну. В предыдущие дни такого массового исхода я не наблюдала, но пятница, видимо, умеет открывать локальные черные дыры, которые засасывают абсолютно все, что находится на расстоянии нескольких метров.
Кроме меня.
Когда спускаюсь на первый этаж к проходной, охранник таращится на меня как на привидение — так и хочется скорчить ему злую рожу. Но когда до главного входа несколько метров, оттуда, прямо мне навстречу идет Лекс собственной персоной.
Я стараюсь делать вид, что не замечаю его, но это довольно проблематично, потому что мы буквально на одной прямой. Но все равно задираю нос и в самый последний момент, когда мы должны буквально пройти друг напротив друга, слегка поворачиваю голову, как будто замечаю его только сейчас. Легко киваю без намека на улыбку. Я зла на него страшно! Целую неделю укладок, полного макияжа и траты дорогой косметики только ради вот этих нескольких секунд! Да мне плюнуть в него хочется, а не улыбками разбрасываться или глазки строить!
Но то, что происходит потом, ввергает меня в ступор.
Лекс просто проходит мимо.
То есть он в прямом смысле слова проходит и… все. Даже не поворачивает голову! Даже бровью не ведет, глазом не дергает! Как будто там, где я нахожусь, пустое место. Если бы пару секунд назад я не видела реакцию охранника на свое появление, но подумала бы, что тоже стала невидимым бестелесным существом, как и остальные сотрудники, которые просто исчезли.
Поверить не могу, что это происходит в реальности.
Да никто в жизни не устраивал мне такой тотальный игнор!
Никогда!
Да мне даже полицейские на перекрестах честь отдают!
Я в сердцах так вколачиваю каблуки в пол, что, кажется, за мной остаются дыры даже в непробиваемом граните. Но выдерживаю лиц и даже бровью не веду в ответ на его хамское поведение. Если это была проверка на мою реакцию, то я не дала повода думать, что меня можно задеть такими глупостями. Внутри, конечно, буря и торнадо, и даже колени подкашиваются от злости, но Лекс же не рентген, в конце концов.
И как только я выхожу на крыльцо, надеясь вдохнуть полной грудью и расслабиться, оказывается, что на этом у Вселенной сюрпризы для меня еще не закончились.
У входа, на фоне пафосного белого кабриолета, с цветами и игрушечным зайцем, стоит Егор. И вид у него при этом такой, будто он собирается засадить меня в свою машину даже если для этого придется заарканить как дикую козу.
Но, к счастью для него, я настолько зла на Лекса, что мой мозг перестает думать рационально и врубает режим «обиженной стервы», в котором я обычно совершаю всякую дичь, как это было когда я демонстративно разбила всю посуду, которую Марат собирался продать вместе с моей квартирой. Был ли это разумный взвешенный поступок? Нет. Сожалела ли я о нем? Пф-ф-ф-ф!
— Извини, что… — начинает было Егор, как только я спускаюсь к нему, но закончить ему не дает моя ладонь, которую я киношно кладу ему на щеку и притягиваю к себе как будто собираюсь поцеловать.
Конечно, блин, я не собираюсь этого делать, но на крыльце дежурит пара залетных сотрудников и я — можете назвать это самообманом или предчувствием — точно знаю, что как раз сейчас Лекс на меня оглянулся.
— Виктория… — бормочет Егор, явно сбитый с толку такой резкой сменой моего отношения.
Да плевать вообще.
В свое время он для каких только манипуляций меня не использовал — имею полное моральное право на сатисфакцию путем аналогичных манипуляций.
Блин, и почему меня так задевает этот придурок Яновский? Ну не посмотрел, подумаешь? Главное, чтобы выполнил свои обязательства по договору, а будет он оглядываться на мою пятую точку, которая упорхнула к другому — какая, блин, разница?
Но все равно цепляет. Дергает тот единственный больной нерв, который продолжает реагировать на этого мужика несмотря на все мои аутотренинги по отсечению эмоциональных привязок.
— А-ну быстро убрал граблю, — шиплю в лицо Егору, когда чувствую его ладонь на своей талии. Сохранять при этом счастливый вид вообще нифига не просто.
— Вика, я же просто…
Отодвигаюсь ровно в тот момент, когда он, вместо того, чтобы убрать руку, как ему сказано, пытается подтянуть меня ею еще ближе.
— Есть хочу, — шиплю сквозь зубы, потому что неприятная близость этого типа начинает затмевать все прочие «плюсы» моего маленького представления.
— Конечно, я как раз собирался пригласить тебя на ужин.
Я позволяю усадить себя в машину, кладу на колени букет и зайца, в очередной раз чувствуя себя экспозицией на чьем-то надгробии, и огромным усилием воли улыбаюсь Егору во все тридцать два, как будто весь день только этого и ждала. Не оглянуться при этом на крыльцо вдесятеро сложнее, потому что так и подмывает посмотреть, там ли Лекс и какая рожа у него в эту минуту.
Буквально до болезненных спазмов фиксирую шею ровно, в одном положении, как будто от малейшего отклонения от курса зависит моя жизнь.
А потом мысленно посылаю Лекса к черту и делаю пометку в следующий раз, когда ему вздумается опять протянуть ко мне руки, не терять головы и вмазать ему по «бубенчикам» — пусть потом объясняет своей драгоценной Эстетке, почему они уже не «звенят».