Под звездами

28 Мэддокс

Мы стояли здесь уже почти полчаса, пока мои бабушка с дедушкой умилялись Джорджии. Они были в восторге от неё. Я не удивился. Она была глотком свежего воздуха, особенно на фоне всей этой чопорной публики.

Она смеялась, размахивала руками, что-то оживлённо рассказывала — и все вокруг тянулись к ней.

Она была как солнце, как воплощение всего доброго.

Что-то, чего я никогда не считал, что заслуживаю.

Но, будучи жадным ублюдком, я всё-таки рискнул.

И всё начало меняться.

Находиться на банкете по случаю свадьбы моего отца обычно было бы для меня настоящей пыткой, но я, чёрт возьми, отлично проводил время. Слова Джона прокручивались у меня в голове снова и снова, пока я наблюдал, как моя девушка с бабушкой болтают обо всём подряд — от подарочной упаковки до любимых цветов.

— БАС — это болезнь. Она и забрала её. А носить в себе столько злости — только себе хуже.

В этих словах было много правды. Но что я никак не мог принять — так это то, что она прошла через эту страшную болезнь одна. Без человека, которого любила. И эта боль казалась мне не меньшей, чем та, что причиняло ей тело. Я злился на отца за это. И не знал, как переступить через это.

После последнего кошмара пару дней назад я согласился поговорить с мамой Джорджии. Для меня это было противоестественно.

Я не привык просить о помощи. Всю жизнь сам со своими проблемами разбирался, и идти против этого казалось неправильным.

Я встречался с Джорджией. А её мама — мой терапевт? Ну, звучит как полный бред. Но, по мнению этого солнечного шарика, с которым я встречаюсь, обращаться за помощью — никогда не стыдно.

С Джорджией я говорил о своей матери — а это уже само по себе выходило за рамки привычного. А теперь предстояло пустить в свои воспоминания ещё кого-то, и я не знал, готов ли к этому.

— Прошу всех пройти к столам. Ужин скоро начнётся, — женщина, что всё время приносила нам коктейли, подошла и вместе с другими официантами провела нас к нашим местам.

Мы сидели за главным столом — вместе с моими бабушкой и дедушкой, Уайлом и Бренди, которая пару минут назад пыталась сделать с нами селфи, но я быстро прикрыл её телефон своей огромной лапищей. Здесь не было шоу для прессы. Мы согласились на фото у входа — и на этом, как по мне, точка. Уайл в итоге выхватил у неё телефон и засунул в карман пиджака. Она кивнула и извинилась.

Мой отец с Клэр тоже сидели за нашим столом. Как и её родители.

Мы расселись, я с Уайлом — по обе стороны отца. Джорджия была звездой вечера, и я откинулся в кресле, усмехаясь, как она без умолку болтала со всеми, словно знала их всю жизнь.

И тут меня накрыло. Моя мама была такой же. Никогда не вписывалась в подобные сборища. Простая, весёлая, настоящая. К ней тянулись точно так же.

Джорджия держала всё под контролем. А я, как обычно, зря парился.

Даже очередная дурацкая шуточка отца не сбила её с толку. Она знала, кто она, и плевать хотела на мнение окружающих.

Потому что весь мир был, чёрт подери, её устрицей. Ей не нужно было ни богатство, ни дорогие побрякушки. Ей просто было комфортно в собственной шкуре.

Наверное, именно это меня к ней и притянуло.

С ней рядом было легко, спокойно. Как будто я наконец-то нашёл своё место после долгих лет, когда после смерти матери чувствовал себя чужим.

Джорджия Рейнольдс была как дом.

И мне это чертовски нравилось.

Мы ели.

Мы пили.

Мы смеялись.

А когда Джорджия уговорила группу сыграть какую-то безумную песню из семидесятых, она вытащила меня на танцпол.

Я думал, мой брат сейчас свалится от смеха — так он ухохатывался, глядя на это зрелище.

Ведь именно я был вечно мрачным засранцем на семейных мероприятиях. Не тем парнем, что веселится и танцует на свадьбе собственного отца.

Похоже, Джорджия Рейнольдс записала себе ещё один первый раз.

Мы вернулись из города пару дней назад, а интернет уже успел взорваться фотографиями со свадьбы моего отца. То, что я впервые публично признал, что у меня есть девушка, оказалось куда большим событием, чем сам праздник по поводу женитьбы моего отца на новой, куда более молодой жене.

Джорджия ни капли не смутилась. Она даже не читала, что про нас писали, и только смеялась, когда в городе начали звать её звездой.

Она из тех редких женщин, которые могут выдержать всё это, не моргнув глазом.

Её братья сказали, что устроят себе мужскую вечеринку в день после нашего возвращения, но вместо этого они увезли меня к пруду, где я собирался сделать Джорджии сюрприз на день рождения. Я бы, конечно, выбрал какой-нибудь отель в центре, но это же Джорджия — сидеть на улице в промозглый холод, жевать рёбрышки с тортом, пока она устраивает мне ледовое шоу — вот это по ней. Так что я заказал кучу всяких штук, чтобы сделать всё особенным. Двое парней поедут туда заранее и всё подготовят, а когда мы приедем, место будет светиться, как в чёртов День независимости.

— Я пошёл на встречу, — сказал я, остановившись в дверях.

Она, не отрываясь, смотрела в монитор. Джорджия продолжала работать за своим столом, пока я проводил собеседования на должность, которая освободилась после ухода Вирджинии. Мы как раз занимались тем, что переводили всех на новые позиции, но Джорджия умудрялась совмещать и обязанности моего помощника, и обязанности нового креативного директора.

Никто не говорил ни слова про её повышение и про то, что она встречается с боссом. Потому что все знали, как она пашет, да и, наверное, понимали, что если кто-то осмелится сказать про неё что-то гадкое, я первым выкину его за дверь.

Она усмехнулась:

— Передавай маме привет.

Я приложил палец к губам. Последнее, чего мне хотелось — чтобы все в офисе узнали, что я иду к психотерапевту. Но я дал ей слово, что схожу хотя бы раз, а я человек слова, даже если с утра ходил, как в воду опущенный.

— Скоро вернусь. — Я наклонился над её столом. — И скажи этому грёбаному Крэйгу, чтоб перестал нарываться на реванш в пинг-понг. Он проиграл. Всё, вопрос закрыт, — прошипел я.

Моя девочка вернулась из поездки и разнесла его в пух и прах, и мне каждую секунду этого зрелища хотелось пересматривать. Этот парень всю свою отпускную неделю, блин, тренировал пинг-понг, чтобы обыграть её и попытаться пригласить на свидание. Теперь она снова на вершине, и ему пора бы это принять.

— Может, тебе стоит упомянуть свою агрессию по поводу пинг-понга на сеансе у моей мамы? — вскинула бровь Джорджия.

Я обхватил её за шею и поцеловал так, что у неё дыхание сбилось, а потом вышел.

Кабинет Аланы был недалеко от моего, но на улице было чертовски холодно, так что я всё равно поехал. Как только я припарковался, снег повалил снова. Вот к чему я до сих пор никак не мог привыкнуть — пронизывающий до костей холод тут явно собирался задержаться.

Я бегом добрался до здания, поднялся по лестнице и постучал. Она открыла дверь и обняла меня.

Алана Рейнольдс была прямо как мама из книжки. Готовила воскресные ужины, с радостью выбирала подарки для своих детей, любила каждого из них до последней клеточки. Когда бываешь у них дома, невозможно этого не заметить. Она с Брэдфордом — лучшие, какие только бывают.

Вот почему меня до сих пор удивляло, что они меня приняли.

Меня не так-то просто полюбить. Мне нужно время, чтобы к людям привыкнуть.

И целая жизнь, чтобы кому-то довериться.

Алана подвела меня к дивану напротив своего кресла, и всё выглядело ровно так, как я видел в фильмах. Мой брат после смерти мамы ходил к психотерапевту — настояла бабушка. Но он никогда об этом не говорил, так же как я никогда не говорил о своих кошмарах. Мы оба всегда отмахивались: мол, всё нормально.

— Это вообще нормально — приходить к вам, если я встречаюсь с вашей дочерью? — спросил я, усевшись на край дивана и сцепив руки у себя на коленях.

— А вот скажи, если бы мама твоей девушки не была психотерапевтом, ты бы вообще пришёл?

Я задумался.

— Нет.

— Ну, вот и ответ. Это может помочь. А если это единственный способ тебя сюда заманить — считай, повезло. — Она улыбнулась, её светлые волосы, один в один как у Джорджии, мягко лежали на плечах. — Для меня в этом ничего странного нет. И всё, о чём мы тут говорим, останется в этих четырёх стенах, договорились?

Я кивнул. И следующие сорок минут мы разбирали моё детство, отношения с родителями и ту ужасную ночь, когда я нашёл свою мать. Я и не думал, что зайду так глубоко так быстро, но вот ведь как вышло.

Погружение в здоровенную кучу дерьма из старых травм.

— То есть ты был зол на отца ещё до смерти матери? — спросила она, поправив очки в чёрной оправе, глаза полные сочувствия.

— Блядь... Извините. Да.

— Мэддокс, у меня пятеро детей. Ты можешь выражаться здесь как угодно. Здесь тебя никто не осудит. Мы обсуждаем тяжёлые темы, так что не стесняйся из-за меня.

— Ладно. — Я пожал плечами. — Блядь, да. Его не раз ловили на изменах, пока она болела. Причём он даже не пытался скрываться. Всё было в лоб. Бездумно. Он причинил ей такую боль... И я, блядь, ненавижу его за это.

— Понимаю. Это было предательство и по отношению к тебе, и к Уайлу. А видеть, как твоя мама страдает, особенно когда она борется с тяжёлой болезнью, — для ребёнка это огромное испытание. — Она замолчала, постучала ручкой по губам. — Шла ли когда-нибудь речь о том, чтобы в конце её перевезли в специальное учреждение? Довольно травматично для двух подростков самим справляться со всем этим, когда отец отсутствовал и не поддерживал вас.

Я провёл рукой по лицу. Это была одна из тем, которых я терпеть не мог.

— Она не особо горела желанием покидать наш дом, и с теми возможностями, что у нас были, она получала лучшее лечение, какое только можно было купить за деньги. Но мне кажется, отец сыграл роль в этом решении. По крайней мере, судя по тому, что я как-то подслушал.

— Что именно ты слышал? — мягко спросила она.

— Как-то раз, за пару месяцев до её смерти, он снизошёл до того, чтобы появиться дома, и, увидев, насколько она изменилась с тех пор, как видел её в последний раз, буквально поморщился. Они спорили. Она говорила, что не хочет, чтобы мы видели её в таком состоянии. Думаю, она понимала, что конец близок... Но в то же время хотела быть с нами до самого конца. Если это имеет смысл.

— Конечно. Она хотела быть с вами каждую оставшуюся минуту. Я её понимаю. Но при этом она пыталась вас защитить, обдумывая и другие варианты?

— Да. Она упомянула больницу, но отцу эта идея не понравилась — слишком на виду. Её держали дома, болезнь тоже держали в тени. Думаю, если бы люди знали, насколько всё плохо, им бы не понравилось, что отец при этом разгуливает по светским раутам и публично крутит романы, пока его жена дома борется за жизнь.

— Значит, он нанял лучших медсестёр и оставил вас с Уайлом рядом с ней до самого конца. Это был его способ дать ей то, что она хотела, лишь бы самому в этом не участвовать?

— Именно. — Я прочистил горло. Ком в нём становился всё ощутимее, говорить было тяжело. Я никогда раньше не думал об этом именно так.

— Ты когда-нибудь спрашивал отца, почему он не был рядом?

— Мы с ним ссорились об этом много раз. Суть в том, что он эгоист. Он не хотел видеть, как она угасает. Её болезнь была для него неудобством. Когда она заболела, она перестала быть ему нужна.

Она кивнула:

— Ты винишь его в её смерти?

— В каком-то смысле — да. Думаю, он как минимум добавил ей страданий, — ответил я, поднявшись на ноги. Меня начинало трясти. Я подошёл к окну и уставился на падающий снег. Машины ползли медленно, а лужайка перед её офисом уже укрылась свежим белым покровом.

— Он ведь и вас с Уайлом оставил один на один со всем этим. Ты злишься на него за это?

Я медленно выдохнул:

— Нет. Я благодарен, что был с ней до конца.

— Но ведь большая часть ответственности легла именно на тебя, так ведь? Ты пытался оградить Уайла, как мог, и всё тащил на себе. Не самое типичное положение для школьника.

— У нас были хорошие медсёстры. В старших классах я тоже успевал веселиться. Болезнь забрала её довольно быстро, всё стало совсем плохо только в самом конце. Так что, думаю, я справился.

— Но ты был ребёнком. А видеть, как твоя мать делает последний вдох — это травма. Верно? Ты был там один в тот момент.

— Ну да. — Я обернулся к ней, засунув руки в карманы.

— Мне кажется, вся эта травма и вся злость на твоего отца продолжают гнить внутри тебя. Именно из-за этого снятся кошмары. Но если ты будешь об этом говорить и потихоньку отпускать, ты сможешь двигаться дальше. Но придётся часть этого всё-таки отпустить, Мэддокс.

— То есть я должен просто простить отца за то, что он с ней сделал? И тогда мы все будем жить долго и счастливо? — В голосе было больше яда, чем я хотел. Но почему все так легко его прощают? После всего, что он натворил, он этого не заслуживает.

— Я вовсе не это предлагаю, Мэддокс. — Она вскинула бровь, и я вернулся к дивану, снова усевшись напротив неё.

— Ладно. Давайте, выкладывайте.

Её губы едва заметно приподнялись в уголках, а глаза были полны сочувствия, пока она смотрела на меня.

— Думаю, нам стоит поговорить о твоей злости. И поставить её туда, где ей место. Понимаешь, о чём я?

Я провёл рукой по лицу. Меня уже до чертиков вымотал этот разговор. Я терпеть не мог копаться во всём этом дерьме.

— Не особо.

— Честно. — Она усмехнулась. — Смотри, болезнь твоей матери и забрала у неё жизнь. Так ведь?

— Да. — Я изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться, но эти вопросы выводили меня из себя.

— Значит, мы можем ненавидеть БАС за то, что он забрал такую прекрасную женщину так рано. Это справедливо, злиться на это — нормально.

— Согласен.

— И мы можем быть разочарованы в твоём отце за то, что он был никчёмным мужем и таким же никчёмным отцом в момент, когда вы все трое нуждались в нём больше всего.

Я прищурился.

— Меня злит то, что он сделал с моей матерью. Мне плевать на этого человека.

— Это правда, Мэддокс? Ты бы продолжал ходить на его приёмы и семейные собрания, если бы тебе было на него наплевать?

— У меня нет выбора. Он семья.

— Выбор есть всегда. — Она подняла ладонь, когда я уже собирался выпалить что-то резкое. — Я к тому, что он подвёл тебя. Подвёл твою мать. Подвёл твоего брата. Но он не виноват в том, что твоей матери не стало. Он не был рядом — ни с ней, ни с тобой, — но он не причина её смерти. А мне кажется, ты всё это смешал и возложил на него вину за её смерть. Но правда в том, что даже если бы он был хорошим мужем и достойным человеком, её всё равно не было бы с нами. Верно?

Я откинулся на спинку дивана, запрокинул голову и уставился в потолок.

— Это правда. Но это не облегчало её страдания.

— Согласна. Но ты ведь говорил, что твоя мама ни разу не сказала о нём плохого слова? Она любила его, несмотря на его предательство.

— Потому что она была хорошим, чёрт побери, человеком, — прошипел я. — А он — нет.

— Вот именно. У тебя был родитель, который всегда ставил тебя на первое место. И её теперь нет. А я думаю, ты злишься на него не только за то, как он обошёлся с твоей матерью, но и за то, как он обошёлся с тобой и с Уайлом. Ты остался. Ты был рядом с ней. А кто был рядом с тобой?

— Всё нормально. Я ведь выжил, правда? — Мой голос стал почти неузнаваемым — сплошная боль, злость и горе.

— Выжил. Но ты был ребёнком. И не должен был тащить на себе весь этот груз. Так что ты имеешь полное право злиться на отца за то, что он не поддержал вас с братом. За то, что предал твою мать. За то, что не был отцом, в котором вы нуждались. Все эти эмоции справедливы, и ты сам решаешь, что с ними делать. Но мне кажется, маленькая часть тебя всё равно не хочет полностью вычеркнуть его из жизни.

— Я не могу. Я вынужден его видеть на семейных встречах.

— Правда? А что будет, если ты не придёшь? — спросила она, а я сжал переносицу пальцами.

— Разочарую бабушку с дедушкой. Они были хороши со мной, с братом, с мамой. Я ради них туда хожу.

— А есть ли в тебе хоть малая часть, которая хочет отношений с ним?

— Нет, — огрызнулся я, отворачиваясь, но всё же договорил: — Хотя теперь я и вовсе к нему привязан, у него будет ребёнок. Я не могу отвернуться от своей сестры или брата.

— Мэддокс, ты вправе делать всё, что делает тебя счастливым. А судя по тому, что я вижу между тобой и Джорджией, вы оба действительно счастливы.

— Абсолютно, — сказал я. — Без вопросов. Она лучшее, что со мной случалось.

— Ты ведь говорил, что она твои первые серьёзные отношения. Первая женщина, которую ты полюбил с тех пор, как не стало твоей мамы. Так?

— Так.

— Думаю, это знак, что ты готов двигаться дальше. Отпустить часть этой грусти. Ты это заслужил. И продолжать ли тебе отношения с отцом — решать тебе. Но ты должен знать: у тебя также есть право перестать его ненавидеть. Это не будет предательством по отношению к твоей матери. Я хочу, чтобы ты подумал, чего ты сам хочешь дальше. Не беспокойся о бабушке с дедушкой. Они будут любить и его, и тебя, что бы вы ни делали. Думаю, они это доказали, раз смогли простить его поступки. — Она встала и протянула мне руку, дожидаясь, пока я подниму на неё глаза. — Ты имеешь право быть счастливым, Мэддокс. Твоя мама бы этого хотела для тебя.

Чёрт.

Каждое её слово било точно в нервы.

Я кивнул, с комом в горле, таким плотным, что трудно было не то что заговорить — глотнуть.

Поэтому я и не стал.

Просто встал и крепко её обнял.

И сегодня — этого было достаточно.

Я хотел выкинуть всё это из головы и вернуться домой, к своей девочке.

Она — всё, что мне нужно.

А это и есть моё счастье.