Принц Спиркреста (Аврора Рид) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 11 Сокровище

Анаис

Северин ждет меня на студенческой парковке Спиркреста, прислонившись к своей машине с видом элегантной скуки. Солнце еще не взошло, но стоянка освещена двумя старыми фонарями. В этом тусклом свете Северин одет в рваные черные джинсы, элегантный черный джемпер и свои обычные золотые украшения.

Я замешкалась. Хотя он дал мне четкие указания "не надевать ничего глупого", его мнение не было главным в моей голове, когда я одевалась сегодня утром. Вместо этого меня вдохновлял тот факт, что нам предстоит восьмичасовая поездка.

Исходя из этого, я решила надеть самую удобную одежду: свободные хлопчатобумажные брюки, свои старые кроссовки и одну из старых спортивных футболок Ноэля, которая стала мягкой от времени и использования. Сверху я надел большую синюю толстовку с большими рукавами, в которые можно заправить руки, и белую бейсболку.

Увидев меня, Северин недоверчиво поднимает бровь.

— Это пижама, может тебе еще нужно переодеться?

Я вздыхаю.

— Прости, я оставила бальное платье и бриллиантовые туфли в своей комнате. Не знала, что буду путешествовать с французским Джеймсом Бондом.

— Джеймс Бонд ездит на Aston Martin. А это Porsche.

Подойдя ближе, я разглядываю элегантный черный автомобиль с тонированными стеклами и блестящими колесными дисками. — Это похоже на машину, которую покупают богатые папочки, когда у них наступает кризис среднего возраста и они решают бросить своих жен ради молоденьких моделей из социальных сетей.

— И все же ты здесь, Анаис. — Он ухмыляется. — Напомни мне, чтобы я попросил вернуть деньги.

Северин забирает у меня сумки и укладывает их в небольшой багажник на передней панели своего автомобиля. Она безупречно чистая, что резко контрастирует с тем, в каком состоянии была машина Ноэля. Хотя, если честно, Ноэль ездил на машине повсюду — не могу представить, чтобы у Северина, принца из школы-интерната, было много возможностей пользоваться его нелепой машиной.

Уложив мои вещи, Северин подходит к пассажирскому сиденью и открывает дверь. Я наклоняю голову.

— Какой джентльмен.

Он закатывает глаза. — Просто скажи спасибо.

— О, спасибо. — Я делаю насмешливый реверанс. — Большое спасибо, милорд.

Я собираюсь сесть в машину, но Северин кладет руку мне на плечо и отталкивает меня. Я удивленно поднимаю на него глаза. Не сводя с меня взгляда, он захлопывает пассажирскую дверь.

— Тогда открой свою собственную дверь, Жанна д'Арк. — Он обходит машину. — Мои манеры тебе ни к чему.

Если бы не то количество раз, когда он бросал мне оскорбления в лицо, я бы, возможно, почувствовала себя немного неловко. Но я знаю, что лучше. Северин, как и любой богатый ребенок, получивший частное образование, не является хорошим человеком, он просто умеет казаться вежливым и учтивым, чтобы скрыть свое пренебрежение ко всем, кроме себя.

Мы оба садимся в машину. Салон такой же гладкий и полированный, как и внешний вид, и даже я вынуждена признать, что путешествовать в таком автомобиле гораздо удобнее, чем в автобусе. Как только я сажусь, я снимаю туфли и сворачиваюсь калачиком на своем сиденье. Северин бросает на меня взгляд, но ничего не говорит.

Мы отправляемся в путь, машина едет так плавно, что двигатель едва слышно гудит.

Я сижу, положив щеку на кулак, и смотрю в окно. Небо еще темное, солнце — серая бледная дымка низко в небе. Силуэт Спиркреста с его башенками, дымовыми трубами и остроконечными деревьями постепенно исчезает из виду, сменяясь узкими проселочными дорогами, обрамленными кустарником. Вместо дождя с ветвей деревьев печально трепещут мертвые листья. Они собираются в кучи по обочинам дорог и вихрем проносятся мимо нас.

— Если хочешь, можешь поспать, — говорит Северин через некоторое время. — Я не против.

— Я не могу спать, если рядом есть другой человек, — бормочу я, прижимаясь к запястью.

Он хмурится.

— Что ты имеешь в виду? Ты никогда раньше не оставалась на ночь? Не спала в одной постели с парнем?

— У меня были ночевки раньше. Но я не сплю. Обычно я просто не сплю и рисую или лежу с открытыми глазами.

Он смотрит на меня. — Это так странно. Чего ты боишься? Что кто-то зарежет тебя, пока ты спишь?

— Я ничего не боюсь.

Даже когда я говорю, я вдруг вспоминаю, как была совсем маленькой, как спала на диване и просыпалась от голосов родителей. Сейчас они не так часто ссорятся, почти не разговаривают, но когда я была маленькой, они ссорились постоянно.

Может быть, Северин все-таки прав.

— Все чего-то боятся, — говорит он, не обращая внимания на мои внутренние откровения.

Я поднимаю голову от руки и смотрю на него. — Правда? Даже ты?

— Конечно.

— Чего же ты тогда боишься?

Я думаю, сколько бы стоила эта информация, если бы я продала ее какому-нибудь блогу сплетен. Я наполовину ожидаю от него претенциозного, втайне самодовольного ответа. Что-то вроде страха перед неудачей или страха перед самим страхом.

Но он не отвечает.

— Угрей, — выпаливает он.

— Угри?

Он вздрагивает. — Anguilles.

— Я знаю, что такое угри. Почему угри? У тебя был случай с угрями?

Он качает головой. Его красивое лицо исказилось в гримасе отвращения и ужаса. — Нет. Я даже никогда не видел угря. И я сделаю все возможное, чтобы никогда его не увидеть.

— А стоит ли тебе говорить мне об этом? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь подавить улыбку.

— А что ты собираешься делать? Вывалить ведро угрей в мою постель?

Я смеюсь, но ничего не говорю. Он поворачивается и смотрит на меня.

— Это даже не смешно. Ты маленькая извращенная сучка. Знаешь, мои родители описывали тебя как милую, артистичную девушку. Либо они врали сквозь зубы, либо ты всех одурачила.

Я пытаюсь вспомнить, как мои родители описывали Северина, но они никогда этого не делали. Они просто сказали мне, что я обручаюсь с ним и что это просто то, что я должна сделать для семьи.

Потом они сказали, что в этом виноват Ноэль. Если бы Ноэль не предал семью и не уехал, он мог бы взять в невесты любую из красивых девушек французской аристократической элиты, а я могла бы свободно заниматься своим творчеством и выбирать, кого хочу.

Однако их попытка настроить меня против Ноэля не просто не получилась. Она провалилась.

Я вздохнула.

— На самом деле я очень милый человек. Ты знаешь, что есть очень распространенное японское блюдо, которое называется унадон?

Он поднимает одну руку и трясет ею. — Я не хочу об этом слышать.

— В основном это рис и жареное филе...

Его рука ложится мне на лицо, закрывая рот. Его кожа удивительно мягкая, а металл его колец теплый от моих губ. Он бросает на меня опасливый взгляд. — Просто. Прекрати.

Хотя было бы забавно лизнуть или укусить его руку, в моей голове вдруг пронеслись воспоминания, которых я изо всех сил старалась избежать. Воспоминания о моей первой встрече с ним — воспоминания, в которых очень часто фигурируют его руки и то, что он с ними делал.

Я отталкиваю его.

— Ладно. Я перестану.

Мы оба на мгновение замолкаем — я уверен, что Северин занят тем, что собирается с мыслями после того испытания, которому я его подвергла, навязывая ему мысленные образы. Я делаю то же самое, быстро изгоняя воспоминания, которым не место в моей голове.

— Чего же ты боишься? — спрашивает он. — Я рассказал тебе о своем страхе. Будет правильно, если ты расскажешь мне о своем.

Как будто я когда-нибудь расскажу ему о своих страхах. Я даже не хочу думать о своих страхах — все они связаны с потерей брата. Я притворяюсь, что думаю, постукивая пальцем по подбородку.

— Хм... Я бы сказала... страх перед самим страхом.

Солнце только-только показалось над горизонтом, расплывчатый шар молочного света, когда мы выехали на автостраду. Над нами — глубокое, сердитое серое небо грозовых туч, темное, но без дождя. Северин молча ведет машину, положив одну руку на руль, а другую — на консоль между нами. Краем глаза я замечаю, что он продолжает крутить кольца на пальцах. Может быть, он не так уж расслаблен и беспечен, как кажется по его сгорбленной позе.

Я отворачиваюсь и снова обращаюсь к своему этюднику, выводя на страницах бездумные каракули. Узоры из листьев и виноградных лоз расползаются по странице, нечеткие, где я подушечкой среднего пальца втираю в них тени.

— Почему на твоей одежде так много краски?

Голос Северина едва ли громче музыки, тихо играющей из его автомагнитолы. Когда я поднимаю голову, его глаза твердо смотрят на дорогу. Он слегка хмурится, как будто вопрос о моей испачканной краской одежде вызывает у него особое раздражение.

Но недовольство ничуть не омрачает красоты его силуэта. Его профиль горд. Я сжимаю карандаш, верчу его в пальцах, подавляя желание запечатлеть изящные очертания его лица в своем этюднике.

— Потому что живопись — это грязно, а акрил особенно трудно вывести с одежды.

— Я не знал, что ты рисуешь, — сказал он. — Ты собираешься нарисовать тот портрет, который ты мне нарисовала?

— Мой портрет на память? — Я пролистала свой этюдник и усмехнулась, глядя на его набросок. — Нет. Мне не нравится рисовать людей, которых я знаю.

Это лишь полуправда. Северину не нужно знать, что я не хочу рисовать именно его.

— Почему? — спрашивает он, все еще хмурясь.

Потому что, чтобы написать настоящий портрет, нужно, чтобы объект сидел с тобой. Нужно внимательно наблюдать за ним, за тем, как складываются его черты, за костями, скрытыми под плотью. Нужно наблюдать за тем, как одежда облегает форму тела, как свет падает на кожу, где течет и скапливается кровь.

И более того, ты должна почувствовать их.

Их улыбки, их выражения. Движение глаз, рук, кистей, как поднимается и опускается грудь. Как смягчается или застывает их взгляд, как они оттягивают зубами губы, какие крошечные подсознательные тики у них есть. Это может быть то, как они обкусывают кожу вокруг ногтей, как они играют со своими волосами или дрыгают ногой, когда им скучно или неспокойно.

Когда вы пишете портрет, именно эти вещи вы хотите заметить. Именно из них складывается образ человека. Картины — это не фотографии: они не просто фиксируют поверхностный уровень того, как человек выглядит в данный момент. Нарисовать человека — это как поймать его сущность, поймать ее в руки, как бабочку.

Если держать ее слишком крепко, она может разбиться. Если держать ее слишком свободно, она улетит с картины, оставив ее пустой.

— Потому что труднее рисовать людей, которых знаешь, — говорю я.

Если бы я долго сидела и смотрела на Северина, мне бы показалось, что это я была бы запечатлена, а не он. Прекрасный, как сказочный принц, он наложил на меня чары. Такие чары, которые заставляют человеческих дев голодать ради вкуса плодов фей и вырезать рубиновое сердце из груди в обмен на жестокий поцелуй феи.

— Значит, ты не очень хороший художник, — говорит Северин. Он поворачивается на долю секунды, достаточную для того, чтобы улыбнуться мне.

Я пожимаю плечами. — Нет.

— Значит ли это, что я выиграю задание? — спрашивает он.

— Что ты имеешь в виду?

— Это ведь соревнование, не так ли? Что правдивее, искусство или фотография.

— Это не соревнование. Это дебаты.

Он пожимает плечами. — В чем разница?

— Дебаты — это обмен идеями и мнениями. Здесь нет победителя или проигравшего.

— Это реальная жизнь, нищая. Всегда есть победитель и проигравший.

— Я не нищая, — говорю я.

— Нет, ты права, не нищая. Ты наоборот, не так ли? Le trésor des Nishihara. Mon trésor, maintenant. ²¹

В его голосе звучит сарказм. Он наблюдает за мной с легкой ухмылкой, как бы ожидая моей реакции.