Принц Спиркреста

Глава 32 Заблуждение

Северен

Когда я последовал за Анаис в дендрарий, я даже не знал, что собираюсь делать.

Я шел за ней импульсивно, как будто меня куда-то занесло взрывом. Я ни о чем не думал, и чем ближе я подходил к ней, тем меньше смысла было в моей голове.

Прикосновение к Анаис вызывает короткое замыкание в моей голове.

От этого мои мысли шипят и обрываются, оставляя после себя только сырые эмоции. Когда я нахожусь рядом с Анаис, я должен лучше всего себя контролировать, но этого никогда не происходит.

Анаис всегда выводит меня из-под контроля.

Иначе зачем бы я сказал ей что-то подобное? Обвинять ее в том, что она трахалась со мной только для того, чтобы защитить фамилию Монкруа?

Я сказал это не потому, что верил в это, — я верил в это лишь наполовину. Может, ее семья и жаждет моего имени, но теперь я знаю Анаис. Возможно, ей все равно. Скорее всего, ей вообще все равно.

Так почему я это сказал?

Потому что мне надоело всегда быть тем, кто выходит из-под контроля. Потому что я упал — и все еще падаю — и хочу утянуть ее за собой в ту бездну, в которой тону.

Ты трахнула меня только для того, чтобы защитить фамилию Монкруа.

Как только я это произношу, мне хочется, чтобы у меня хватило сил вернуть все назад, сжечь эти слова.

Но уже слишком поздно; я ничего не могу сделать. Глаза Анаис — эти красивые глаза, которые мне так нравятся, — на мгновение становятся широкими. Затем черты ее лица застывают, как будто она внезапно превратилась в лед.

Она вся холодеет.

— Если ты так беспокоишься об этом, Северин, — тихо говорит она, в ее голосе звучит опасный лед, — то позволь мне раз и навсегда успокоить тебя. Мне не нужно твоя фамилия. Она мне совершенно безразлична. Вот правда, которую ты так отчаянно пытался узнать: Я согласилась на помолвку, потому что у меня не было выбора, но я приехала сюда, потому что это было частью моего плана — освободиться от него. Если ты мне нравился, то только потому, что ты мне нравился, а если я хотела переспать с тобой, то только потому, что хотела переспать с тобой. У тебя нет ни одной вещи — ни статуса, ни состояния, ни фамилии, — которая была бы мне нужна или необходима. Я не намерена оставаться помолвленной с тобой. Я не намерна выходить замуж за тебя. И никогда не собиралась.

Мой желудок опускается. У меня возникает тошнотворное ощущение падения в ничто. Ужасное тревожное чувство, зажатость в кишках. Я моргаю, и мой рот шевелится, пытаясь вымолвить слова, а голос становится грубым хрипом.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что я не бушевала, как ты, не означает, что я была готова согласиться на эту нелепую помолвку, Сев. — Ее слова впиваются в меня, такие холодные, что обжигают. — Но, в отличие от тебя, у меня был план. Я приехала в Спиркрест, потому что мне это нужно — я уеду, как только закончится учебный год, и не вернусь. Так что тебе не нужно беспокоиться о помолвке и о том, что у тебя украдут твое драгоценное имя. Ты можешь вернуться к своей идеальной жизни, к своим вечеринкам, шампанскому и всем своим прекрасным девушкам. У тебя есть мое благословение. Я буду жить свободно и надеюсь, что ты поступишь так же.

Мне хочется закричать, схватить ее, заставить объясниться. Она лжет? Должно быть, она лжет. Она всегда была такой спокойной, такой безэмоциональной — все это время я верил, что она просто готова смириться с решением родителей, а я не могу.

Как у нее мог быть план? Как она могла просто уйти и не вернуться? Неужели ее не волнуют последствия ее поступков?

Анаис тянется к ее шее, и у меня замирает сердце. Мой желудок сжимается.

— Не надо.

Мой голос низкий и тусклый.

В груди болит, как будто меня ударили ножом. Горло сжимается, а глаза горят.

Она расстегивает ожерелье, которое я ей подарил, — ожерелье с кольцом Монкруа — и протягивает его мне. Я отступаю назад, заложив руки за спину.

— Я никогда не собиралась оставаться твоей невестой, — тихо говорит она, — но я надеялась, что мы станем союзниками. Думаю, мы могли бы даже стать друзьями.

— Я не трахаю своих друзей, — вырывается у меня.

Она наклоняет голову и грустно улыбается.

— Нет. Ты ведь не трахаешь тех, кто тебе нравится, верно? Ну, я не знаю слова для этого ни на английском, ни на французском, ни на японском. — Она протягивает мне ожерелье. Кольцо свисает с него, бриллианты ловят тусклый лунный свет и отражают его в блестящих искорках. — Возьми его.

— Мне оно не нужно.

— Я тоже не хочу.

Она разжимает руку. Ожерелье падает, падает между нами и исчезает в путанице морозной травы, мха и корней под нашими ногами.

Не говоря больше ни слова, Анаис поворачивается и уходит. На этот раз я не стал ее преследовать.

На этот раз я позволяю ей уйти.

Остаток вечера проходит как в тумане.

Я выхожу из дендрария с комком в горле и натыкаюсь на Якова, который курит на улице. Невозможно сказать, как далеко мы с Анаис отошли от здания во время нашей стычки; если Яков что-то и слышал, то держит это при себе.

Он протягивает мне бутылку виски, которую держит в руках, и я делаю большие глотки, разгоняя ком в горле.

Он предлагает мне сигарету, но я отказываюсь, махнув рукой.

Я даже не могу говорить.

Спотыкаясь, я вхожу в здание из красного кирпича, музыка и жара поглощают меня, как мокрое горло какого-то колоссального монстра. Мелли подбегает ко мне и пытается что-то сказать, но я отшатываюсь от нее, бормоча невнятные извинения, и пробираюсь через переполненный танцпол.

Кей ловит мой взгляд, и я проталкиваюсь сквозь толпу к ней.

Она ярко улыбается и, вырвавшись из хватки какого-то парня, танцует мне навстречу.

— Веселишься? — спрашивает она сквозь музыку.

— Твоя вечеринка шумная! — кричу я в ответ.

Она пренебрежительно машет рукой перед моим лицом. — Я не беру на себя ответственность за твои провалы!

— Какие провалы! — возмущенно кричу я, думая о кольце, которое висело на груди Анаис, теплое от ее кожи, а теперь лежит в твердой грязи и ледяной траве, металл холодный, драгоценные камни тусклые. — Я никогда не облажаюсь.

— Тебе никогда не было к чему придраться, — говорит она с ноткой грусти в голосе. — Но теперь ты это делаешь. Это так просто, правда? Испортить что-то хорошее из-за страха?

Мы смотрим друг на друга.

— Я не такой, как ты, — рычу я. — Это не то же самое.

Она качает головой. — Как скажешь, Сев.

Взмахнув рукой, она исчезает в толпе.

Я направляюсь к столику с напитками и едва не натыкаюсь на Луку. Он обхватывает меня за шею и протягивает мне бутылку ликера.

Судя по запаху и остекленевшему взгляду его глаз, он в таком же состоянии, как и я. Я беру протянутую бутылку, делаю глубокий глоток и отдаю ее обратно.

— Как жизнь в браке? — громко спрашивает он, перекрывая музыку.

— Я не женат.

Он отмахивается от бутылки, и коричневый ликер расплескивается по его кулаку. — Я имею в виду — помолвлен. Как жизнь помолвленного?

— Дерьмо.

— Ты уже трахал ее?

— Нет, — вру я.

Если Лука хоть на секунду подумает, что я переспал с Анаис, он обхватит ее шею руками и всадит в нее свой член раньше, чем я успею моргнуть.

— Ты должен ее трахнуть, — советует Лука.

— Нет. Я ее ненавижу.

— Я думал, она тебе нравится. — Лука смеется, холодный и пустой звук. — Я думал, ты ее любишь.

— Я не люблю, — напоминаю я ему. — Это яд.

— Но ты выпил бы этот яд, — замечает Лука с садистским блеском восторга в глазах, — ради нее.

— Я презираю ее, — говорю я ему. — Лучше бы я никогда ее не встречал.

Лука кивает и пытается выразить мне сочувствие. Но от сочувствия он выглядит совершенно безумным. Я разражаюсь смехом.

Остаток ночи превращается во вспышки.

Яков возвращается из дома, руки в карманах, вид обеспокоенный.

Мы с Лукой, обняв друг друга за плечи, кричим о том, что любить женщин так же весело, как выливать кислоту из наших членов.

Яков, Лука и я делаем снимки, танцуем в мигающих огнях, смеемся как маньяки. Лука восхваляет месть, а Яков рассказывает нам странную и тревожную историю о том, как его отец наказывал сестер, а не его, когда он плохо себя вел в детстве.

Уходим с вечеринки и воем, как волки, в дендрарии. Я на коленях в траве и грязи, ищу что-то, мои пальцы онемели от холода, разрывая жесткий мох и острую траву. Меня оттаскивают Яков и Лука и кричат что-то о том, что не позволят Анаис уйти от наказания.

После этого все становится все более туманным.

Пробираемся по школьным коридорам, гогочем. Показываем Якову галерею, где ученики начали собирать экспонаты для выставки в конце года. Бежит по длинному мраморному залу, мимо рифленых колонн. Лука целую вечность смотрит на картину, которая представляет собой просто холст, выкрашенный в черный цвет. Мы с Яковом истерически смеемся над его мрачным выражением очарования.

Воспоминания о смехе и криках. Разрывы и пинки. Лука выхватывает черную картину с витрины. Бегство из галереи.

Резкий и импульсивный поворот в художественный коридор, Яков и Лука, выкрикивающие мое имя. Бегу, как сумасшедший, по художественным мастерским, разбрасывая стопки холстов, пока не нахожу картину, которую хватаю под мышку.

Снова бег, холодный воздух, деревья. Деревянный причал, шок от погружения в ледяную воду. Промокший, дрожащий человек идет в темноте. Еще больше темноты.

Полная темнота.