Принц Спиркреста

Глава 34 Милосердие

Анаис

Мы с Северином стоим лицом к лицу в другом конце комнаты.

В воздухе витает запах краски, лака и льняного масла. Этот сильный, пьянящий запах, который я так люблю. Странно оказаться с ним лицом к лицу здесь, на моей территории, в месте, где я чувствую себя в наибольшей безопасности. Я смотрю на него, ожидая, когда он заговорит, уже наполовину зная, что он скажет.

Он выглядит красивым, трагичным и измученным. Под его глазами собираются фиолетовые тени. Свободные пряди темных волос падают ему на лоб, сколько бы он ни откидывал их назад. Его мундир немного помят, цепочки на шее спутались.

— Анаис. — Все мое тело напрягается. Он называет меня по имени. Это не может быть хорошим знаком. — Я должен тебе кое-что сказать.

Я поднимаю руку.

— Нет, не должен. Я не... — Я ловлю свой голос. Сказать это — значит солгать, хотя это не так. — Мне плевать на выставку.

Его рот закрывается, а челюсть напрягается, мышцы подпрыгивают. — Тебя она не волнует?

Я качаю головой. Он пришел сюда, явно ожидая, что я обижусь, разозлюсь. Но я не чувствую ничего из этого. Я просто хочу, чтобы этот разговор закончился.

— Это всего лишь сорок процентов от нашей итоговой оценки. Ничего страшного. Я все исправлю.

Он медленно качает головой. Его глаза расширены, полны страдания и сверкают, как драгоценные камни. — А как же награда? Грант?

— Это всего лишь деньги. — Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка получается вынужденной, почти болезненной. — Я богата, помнишь?

— О.

Сила эмоций, изливающихся из него, наполняет комнату невидимым теплом. Оно окутывает меня, удушая. Как я могу оставаться спокойной и уравновешенной, когда его эмоции пылают, как раскаленное пламя, когда он рядом со мной?

— Послушай, Северин.

— Просто. Скажи. Сев.

— Хорошо. Сев. Смотри. Я могу представить, что случилось с экспонатом. Но я не расскажу

о тебе, так что можешь не волноваться. И я не жду извинений. Я знаю, что… — Я прерываю себя, колеблясь, гадая, не обидится ли он. — Я знаю, что в прошлый раз мы, возможно, причинили друг другу боль. Но я...

Я вздыхаю и снова колеблюсь.

Почему он не перебивает меня? Почему он не пытается спорить и драться, как обычно? Что случилось с мальчиком, который гонялся за мной по лесу, который заставлял меня давать ему пощечины только потому, что это его забавляло?

И где та девочка, которой я была раньше? Девочка, которая могла запереться в доме, держать себя в безопасности и жить в своем пузыре, вдали от мира и его беспорядочных эмоций?

Я хочу вернуть ее. Но подозреваю, что не верну ее, пока не окажусь на другом конце света от Сев.

Поэтому впервые в жизни я открываю рот и говорю то, что чувствую. Я позволяю эмоциям выплеснуться наружу, как зеленой морской воде и водорослям из выпотрошенной русалки.

— Я не ненавижу тебя, Северин Монкруа.

Мой голос дрожит, когда я говорю. Сев даже не пытается контролировать свою реакцию на мои слова. Его глаза смягчаются в невыносимом выражении. Он прикусывает нижнюю губу и делает шаг вперед. Я продолжаю, не в силах больше говорить.

— Я не ненавижу тебя. И никогда не ненавидела. Ты слишком эмоциональный, слишком импульсивный, слишком порывистый. Но я не ненавижу тебя, ни капельки. Думаю, какое-то время ты мне даже нравился. Если бы все сложилось иначе, думаю, мы с тобой могли бы стать чем-то совсем другим. Чем-то великолепным, интересным и захватывающим. Но все случилось так, как случилось. Я не виню тебя за то, что ты не хочешь этой помолвки, не хочешь, чтобы тебе навязывали руку и выбирали судьбу. Но ты не можешь винить и меня за то, что я этого не хочу. Ты не можешь винить меня за то, что я ушла.

Он открывает рот, но я продолжаю, пока у меня еще хватает смелости.

— Я знаю, тебе было больно это слышать, и ты, наверное, хотел сделать мне больно в ответ. Но я не виню тебя. Я ни в чем тебя не виню. Честно говоря, я… — Из-за комка в горле мне трудно говорить и трудно дышать. — Если я загляну внутрь себя, то не найду даже крупицы ненависти к тебе. Поэтому, что бы ты ни сделал, я прощаю тебя. Мне все равно. Мне вообще все равно.

Северин тяжело сглатывает, его горло вздрагивает. Он проводит рукой по волосам, но пряди падают обратно на лоб, закрывая один глаз. Я и не подозревал, насколько длинными стали его волосы. Его рот шевелится, но он не сразу говорит.

Затем он поворачивается, берет холст, прислоненный к окну, и показывает его мне.

— Как насчет этого?

Он держит нашу картину — ну, мою картину, его изображение. Наш момент, с горами, звездами, озером в Шотландии и всем тем смехом и удовольствием, которые мы разделили.

Она разрушена до неузнаваемости. Краска размазана, холст поцарапан и пропитан влагой. Мечтательное лицо Сева — неузнаваемое пятно. Мои последние изменения исчезли.

Как ему вообще удалось нанести такой ущерб?

Я издаю вздох, который почти похож на смех. Конечно, Сев пытался уничтожить мою картину. Он знает меня больше, чем я ему доверяю. Ирония горько-сладкая.

— Это не имеет значения. — Я беру холст из его рук. У меня щиплет глаза. — Я все равно прощаю тебя. Все в порядке. Я... я закрашу это.

— Ты сказала, что это Алетейя — помнишь? — Его голос дрожит. — Ты сказала, что написала правду о том, что чувствовала той ночью.

— Да.

— Как ты собираешься закрасить это?

— Я нарисую что-нибудь другое.

— А как же та ночь? Того момента? Правда о нем, о том, что ты тогда почувствовала?

— А что?

Его глаза становятся жалкими, почти умоляющими.

— Значит, все прошло? — Его голос жалок. — Полностью уничтожено? Как и картина?

Я качаю головой.

— Конечно, нет, идиот. Эта картина заняла у меня несколько часов. Я вложила в нее столько труда и заботы. Если ты чувствуешь себя плохо из-за этого, то хорошо. Так и должно быть. — Его черты лица тают от грусти, и мне почти приходится подавлять желание рассмеяться. — Ты зря потратил время и краски, Сев. Ты должен мне новую коробку акриловых красок. Но что бы ни случилось той ночью, это произошло, и ничто не может этого отнять. Я не жалею об этом. Я ни о чем не жалею.

Я беру испорченную картину из его рук и аккуратно откладываю ее в сторону. Какое-то время мы просто смотрим друг на друга. Я рассказала ему обо всем, что чувствую, и мне странно... легко. Свободно. Как будто я снова могу дышать.

А он выглядит еще более страдающим, чем раньше.

— Я пришел сюда, чтобы извиниться перед тобой, — говорит он мне.

— И я простила тебя.

— Хорошо, — говорит он.

Он ждет. Мы находимся всего в нескольких шагах друг от друга, но пространство между нами простирается настолько широко, что может поглотить планеты, звезды, галактики.

— Я думал, ты будешь на меня сердиться, — говорит он наконец.

— Ну, я не сержусь.

— Тогда почему я не чувствую себя лучше? — Его голос срывается.

— Потому что прощение — это не искупление, Сев.

— Я не знаю, как я могу искупить свою вину, но я сделаю все, что в моих силах, я… — Он вздыхает и заглядывает мне в глаза. Его голос срывается на страдальческое бормотание. — Я сделаю все для тебя, Анаис.

Моя грудь сжимается, и ощущение легкости внезапно исчезает.

— Даже если это что-то, чего ты не хочешь делать? — спрашиваю я, сжимая горло.

— Например?

— Например, отпустить меня.

Он делает шаг ко мне. — Анаис. Trésor, я...

Он открывает рот, и из кармана его пиджака доносится громкое жужжание, от которого мы оба пугаемся.

— Черт! — восклицает он, его голос груб. Он достает телефон из кармана. — Ах, Putain, черт, мне нужно идти, Анаис, мои родители пришли на встречу с... Черт, я тоже опаздываю. Прости, Анаис, мне очень жаль. Но я... я вернусь!

Он бежит к двери, распахивает ее, останавливается.

Затем, со свойственной ему импульсивностью, бежит обратно ко мне. Он хватает мою голову обеими руками и целует меня в губы. Он отпускает меня и выбегает, оставляя после себя лишь тишину, смятение и мое бешено бьющееся сердце.