Развод в 45. Предатель, которого я любила

Глава 16

– Наташа, ну как там подготовка к концерту? – спрашиваю организатора, решив позвонить и услышать из первых уст, как обстоят дела, и об успехах Маши замолвить слово.

– Суматоха, ты же знаешь, как это бывает. Одной фразой я могу сделать заключение: я люблю госбюджет.

Я знаю. Одно время несколько лет назад, я помогала в подобных мероприятиях, и приятного мало, когда тебя урезают то тут, то там на разных этапах. А ты подстраивайся как хочешь.

– Все так плохо?

– Олеся, как можно хотеть праздник на пять с плюсом, а выделять бюджет на тройку? Во что я буду наряжать детей?

– Может что-то из прошлых лет поискать?

– Ищем, перерываем склад, но спорить бесполезно. Один ребенок будет выступать в новом костюме, другой в старом. А я буду получать на ковре перед главной, если чья-нибудь мама припрет к стене с вопросом: «Почему именно мой ребенок?». Зато на салюты они выделили сумму… Ой, не могу уже, – она останавливается и замолкает, потому что говорила на одном дыхании.

– Ну ты сильно так не нервничай. Ты у нас одна.

– Ценил бы кто повыше, я была бы еще счастливее. Ладно, ты там как? Прости, что вывалила на тебя все это, но у меня уже сил нет.

– Да что со мной будет?

– А должно быть.

– Я в порядке. Потихоньку к намеченной цели иду. Точнее, еду, – говорю с усмешкой.

– Шутница. Молодец, что не теряешь надежды.

– Да разве я могу.

– И то верно.

– А как моя звездочка?

– Ой, ну что за чудо ты мне в этот раз прислала. Скромная, я не могу, – ее настроение моментально поднимается до самой пиковой отметки. – Слова не вытащишь, а когда микрофон берет в руки, громкость убавлять приходится, так голосит.

Моя грудь расширяется от гордости и удовольствия слышать о Марии подобное.

– Хороша, не так ли?

– Умница. Если честно, таких сильных вокалистов не было давно. Вот клянусь.

– Согласна.

– Я ей заказала костюм. Она будет петь о России. Услышишь – упупадешь. Она ее на одном дыхании поет, и мы не дышим, пока слушаем. А костюм будет как флаг, но очень мягко ткань будет переплетаться между собой и золотой нитью по краям вышита.

– У меня уже мурашки по коже.

– Я так каждый раз слушаю. Татьяна Владимировна расплакалась на первой репетиции в зале.

– Она сентиментальна. Но я в Машу верю.

– Верь, как и мы все. Тут в принципе половина ваших девчат выступать будет. Многие разъехались после выпуска не собрать.

– А чего им тут сидеть. Следуют за мечтой.

– Ладно, Олеся Ивановна, пойду дальше рыскать в поиске костюмов.

– Увидимся.

– Кстати, об этом, давай после концерта кофе выпьем, давно не виделись. Ты же будешь там?

– Разумеется. Дочку с собой возьму, да Лиду.

– Тогда договорились.

Заканчиваем разговор, и я оказываюсь под пристальным взглядом Лены.

– Куда ты меня возьмешь? – она улыбается в предвкушении.

– На День города. Будет концерт, потом погуляем и останемся на салюты.

– О… класс, – она покусывает губу.

– Поедим пиццу, – приманиваю ее вкусняшкой.

Не передать словами, как я соскучилась по нашим с ней прогулкам.

– Блин, мам, – она заламывает пальцы и смотрит, извиняясь, – мы уже с подружками договорились вместе идти. Карусели там, все такое.

– Ну мы можем погулять вместе и посмотреть концерт, а потом…

– Не, я концерт не хочу смотреть. Не люблю я это все, ты же знаешь. Мы хотели на карусели пойти, а потом уже и фейерверки будут.

– Давай тогда после концерта созвонимся, поедим, и я тебя отпущу.

– Ага.

– Канцелярию выбрала? – решаю сменить тему.

– Ой, там столько всего.

– Показывай, – улыбаюсь и постукиваю по месту на диване рядом со мной, куда она тут же прыгает и открывает приложение маркетплейса.

Закончив онлайн-шопинг, я делаю заказ, и Лена тут же убегает к себе, чтобы ответить на звонок подруги.

– Мы в свои четырнадцать были не такими, – резюмирует Лида, сев в кресло.

– В наши четырнадцать было другое время, не забывай.

– Знаю.

– Ты на День города занята?

– Это твой скрытый вопрос? – подруга щурится, смотря на меня.

– Возможно, – улыбаюсь ей в ответ.

– Мои придут тоже. Там встретимся.

– Спасибо.

– Принесу сюда чай.

– Хорошо.

Дни до праздника пролетели незаметно. Артур вчера заселился в общежитие и уже познакомился с несколькими ребятами из своей группы. Один из них его сосед.

Никита забрал последние мелочи из дома, которые оставил будто нарочно, чтобы появиться здесь в очередной раз.

Он не просил передумать. Но он попросил прощения… снова.

Отпускать действительно сложно, грустно. Гнев и обида сменились на неизменное чувство потери. Как бы я ни храбрилась, жизнь стала другой год назад. Спустя год, она снова потерпела сложные перестройки.

Я хотела восстановить прежнюю уверенность. Чувствовать опору и силу. Мне была необходима стабильность и сейчас… наверное, я близка к этому. Осталось погасить до минимума и вовсе исключить неоправданную любовь к мужу.

Я не спрашивала, куда он ушел. Казалось, так я покажу свою уязвимость. Даже у дочери не интересовалась. Наверное, подсознательно я знала куда. Он был с этой женщиной слишком долго, чтобы не испытывать к ней ничего. К тому же она беременна. А Никита хотел быть тем, кто ответственно относится к беременности. Случайной или нет, это вопрос второстепенный. Он хотел быть отцом. И при этом он забыл, что он уже отец и муж.

Утреннее солнце обещало хороший день. Сегодня Лида пришла чуть позже, так как должна была позаботиться о своей семье, прежде чем увидит их снова на мероприятии в центре города. Поэтому свои сборы я осуществляла тоже сама, как взрослая «девочка».

– Мам, – Лена вбегает ко мне уже нарядившись, – ну как тебе?

– Очень красиво. Не помню у тебя этого наряда.

– А… папа разрешил купить, если деньги останутся. Крутой, да?

Она крутится вокруг себя, показывая со всех сторон джинсовый сарафан чуть ниже колена. Он действительно ей идет. Плюс Лена очень высокая. В свои четырнадцать она уже метр шестьдесят пять и не планирует останавливаться.

– Ты уже собралась? – смотрю на стрелку, которая замерла на единице.

– Да. Девчонки ждут.

– Ладно, деньги?

– Ну, – она мнется, стесняясь попросить, а я качаю головой и, подкатив коляску к комоду, беру сумочку.

Вынимаю несколько купюр и передаю ей.

– Надеюсь, хватит?

– Конечно. Спасибо, мамуль, – дочка подходит и крепко обнимает, затем целует и уносится прочь, крикнув Лиде «Пока».

Осмотрев себя в зеркало, я качусь по дому и останавливаюсь в гостиной.

– Так, я взяла лекарства. Вдруг тяжело станет.

– Надеюсь, не станет.

– И я надеюсь. Но не вздумай храбриться, – она угрожающе поднимает свой палец.

– Обещаю.

К площади мы подъезжаем немного раньше. И как только оказываемся у сцены, я сразу же замечаю всех артистов, среди которых стоит Маша.

Она машет мне рукой и продолжает слушать Наталью, которая им что-то объясняет.

Стулья перед сценой расставлены для тех, кто в возрасте и администрации, остальные обычно стоят за ними и танцуют. Мы всегда оставались на ногах всей семьей. При всем желании вынести сюда необходимое количество стульев не удастся, потому что на праздник выходят тысячи горожан.

Мы с Лидой останавливаемся в промежутке между правой и левой половинами рядов, чтобы я осталась в кресле и никому не мешала, а она сидела рядом.

Народ быстро собирается под фоновую музыку, играющую из огромных колонок.

– Олеся Ивановна, здравствуйте, – передо мной неожиданно останавливается отец Маши.

– Всеволод, добрый день.

Возле него стоит и Мария Григорьевна, в честь которой, как я поняла, и назвали нашу звездочку.

– Здравствуйте, – говорю ей, пока она не села впереди.

– Спасибо вам за это, – он кивает на сцену.

– Это лишь начало.

– Знаю и потому благодарю.

Мужчина садится рядом со своей матерью и через десять минут начинается концертная программа.

Это особый вид удовольствия смотреть на детей, к судьбе которых ты приложила небольшое, но участие. Ведь без таланта, ничего бы не вышло. И без их упорства, разумеется, тоже.

Половина тех, кто спел за это полуторачасовое выступление, – ученики нашей школы искусств. Я видела их маленькие шаги в удивительный мир музыки и сейчас наблюдать за тем, какими артистами они стали и продолжают становиться, несравнимое удовольствие.

Я очень хотела, чтобы моя дочь попробовала окунуться, но слушать музыку и заниматься ею, для Лены разные вещи. Настаивать я не стала. Ей по душе спорт.

Отблагодарив громкими аплодисментами, народ стал медленно расходиться. Лида откатила меня чуть в сторонку, чтобы толпа не снесла нас обеих, и позвонила своим, сказать, где мы стоим.

Ее дочь, зять и внучка пришли тут же.

Мы с Лидой дружим очень давно и потому, я помню ее Кристину еще юной девочкой, а сейчас смотрю на взрослую женщину.

Обменявшись объятиями и поздравлениями, я вытаскиваю телефон, чтобы позвонить Лене, как вдруг замечаю ее на другой стороне от сцены у большого стенда с плакатом на День города. Люди закрывают ее от меня, а когда расступаются… я вижу ее не в окружении подруг. Рядом Никита, с широкой улыбкой фотографирует мою дочь, стоящую в обнимку с высокой, светловолосой женщиной, рука которой лежит на небольшом, но выделяющемся животе.

Глава 17

Не знаю, что чувствовать. Даже не уверена в том, как понимать увиденную мной картину.

Внезапно боль, это все, что во мне остается и что окружает тоже. Ее так много, что сложно сосредоточиться на ее источнике.

Боль из-за лжи дочери? Или потому что она стоит там, а не рядом со мной? А может, из-за ее улыбки… Так много вариантов для одного сиротского чувства.

– Олесь? Ты чего? – Лида делает шаг в мою сторону и наклоняется. – На тебе лица нет. Плохо? – она начинает рыться в сумочке, ища таблетки, пока я не кладу на ее руки свою ладонь останавливая.

– Я… – из груди рвется что-то ложное.

Просьба отвезти домой. Оставить одну. Сказать, что все в порядке.

Но я не могу лишить ее праздника. Встречи с семьей.

Всего становится так много. Шум в голове нарастает, пока не сводится к произносимым дочерью Лиды словам:

– Ой, Олеся Ивановна, а вон и ваши, – я поднимаю голову, чтобы остановить ее, но она уже кричит: – Лена, дядя Никита, мы здесь.

– Боже, – вырывается из меня.

Лида оборачивается и перестает загораживать обзор, видя все своими глазами. Наверное, она не рассказала дочери о проблемах и переменах в моей семье, что делает ее еще более ценной подругой. Но сейчас я бы хотела, чтобы Кристина обо всем знала и позвала их парой секунд назад.

Муж, дочь и та женщина смотрят в нашу сторону, и я чувствую себя такой жалкой, слабой и униженной. Впервые за все время, я испытываю именно эти чувства.

Стараюсь спрятаться, стать еще меньше в этом проклятом кресле.

Та женщина не очень молода. Но ей и не сорок пять, как мне. И она определенно здорова, чтобы соблазнить мужчину, родить от него ребенка. Я не имею понятия, почему вообще сравниваю себя с ней.

Но это ощущение унижения, их взгляды и стыд… я ненавижу все это. Я ненавижу…

– Выше голову, – говорит Лида, снова склоняясь ко мне, а на глазах слезы.

– Ты то, чего ревешь? – невольно улыбаюсь ее солидарности.

– Кто сказал, что реву? Или что ты ревешь? – она вытирает своим платком у меня под глазами, затем под своими и выпрямляется.

– Это унизительно, – шепчу ей, видя, как они подходят очень медленными шагами, о чем-то переговариваясь.

Словно преступники. Зачем вообще так поступать?

Лена солгала. Солгала, чтобы пойти гулять с ними двумя.

В тот вечер, когда раскрылась правда, она говорила мне в комнате ужасные вещи, что не хочет, чтобы у отца был этот ребенок… Она просила, чтобы я простила Никите не менее ужасный поступок в отношении меня. Нет, я не хочу ее злости или обид к отцу. Но это? Как объяснить то, что она с улыбкой стояла с той женщиной рядом и была так счастлива, в то время как я для нее что-то постыдное. У меня всего лишь не ходят ноги. Так почему я, ее родная мать достойна лишь стыда от собственного ребенка?

– Им стыдно должно быть, а не тебе, – возвращает мое внимание строгий голос Лиды. – Можешь с ними вообще не разговаривать. Увезти тебя?

– К чему это? Нет. Я в порядке.

– Теть Олеся, я… А кто это с ними?

– Кристинка, вот только ты молчи, ладно? – просит ее Лида, в тот же момент, когда возле нас останавливается вся эта троица.

Сердце выскакивает из груди. Я впервые в такой ситуации. Взрослая женщина. И я не имею понятия что говорить, как смотреть в их глаза. Дело не в том, что мне стыдно. Я просто растеряна.

– Мамуль, – первой начинает Лена, подходит ближе и обнимает меня.

Поднимаю голову и смотрю на Никиту, заметив, что его… любовница осталась стоять в стороне. Он же смотрит под ноги. А я думала, познакомить нас решит.

Лена убирает руки и пытается улыбаться. Никто не расходится, потому что банально не понимают, что произошло и продолжает происходить.

– Привет, – муж, наконец, перемещает взгляд на мое лицо, но надолго его не хватает, он снова отворачивается.

– Привет.

– А я как раз хотела тебе звонить, – говорит Лена с чрезмерным весельем в голосе и теперь, в эту секунду я, наконец, нахожу центр боли и разрываемой сердце жестокости. Ее поступок. Именно он меня так сильно ранил.

Так, глубоко, что мои глаза становятся влажными, что не сдержать. Никак не сдержать.

Моргаю, чтобы взять себя в руки. Чтобы никто не увидел во мне слабости и беззащитности.

– Мам?

– Ну… – перебиваю ее, – я думаю, мы с Лидой пойдем выпьем кофе. А вы… гуляйте. Тебя, наверное, еще подруги ждут? – обращаюсь к дочке, а она опускает голову.

– Они тоже с родителями гуляют, – следует ее ответ, на который я тоже нахожу что сказать:

– Ах вот как. Ну ты тоже… гуляй. Привези ее домой, как посмотрите салюты, – обращаюсь к Никите и разворачиваю коляску, бросив последний разочарованный взгляд на все еще мужа и дочь.

– Олесь, это я ее позвал, – словно пытается заступиться за Лену, да только я знаю правду. Наверное, знала всегда.

– Хорошего вечера, – отвечаю, не оборачиваясь, и отъезжаю от них в сторону, слыша, как Лида и ее семья ступают за мной.

В стороне замечаю стоящую Машу и ее отца. Не уверена, что смогу хотя бы улыбнуться, но она подходит и в ее руках цветы.

– Олеся Ивановна, это вам.

Благодарно принимаю цветы, и пару минут говорю с ними, прежде чем проститься.

Медленно перемещаемся в кафе. По пути забираем Наталью с мужем, и все вместе садимся за столики, объединяя их.

Не уверена, что найду в себе силы не киснуть, но возвращаться домой тоже не вариант.

***

Дыши, как будто это просто.

Пей жизнь. И делай это не спеша.

Дыши и верь, что в мире все возможно.

В тебе поломано лишь тело. Не сломлена душа.