Развод в 45. Предатель, которого я любила

Глава 47

Апрель выдался теплее, чем в предыдущие десять лет. Об этом трубили синоптики и разные новостные сводки. За окном клиники было зелено, и я стояла, облокотившись на ходунки, смотря на все это великолепие.

– Олеся Ивановна, к вам пришли, – сообщила мне медсестра.

Я знала, что ко мне должна прийти Лена. Я ждала ее визита. Она, как и выглядела, по-другому.

Последний месяц все шло иначе. Я выздоравливала. Дочь менялась тоже. Я становилась сильнее. Она же… Лена стала тихой, задумчивой. Подойдет скорее слово – странной.

– Привет, мам, – дочь вошла в палату и, с улыбкой взглянув на меня, села в кресло для посетителей.

– Привет.

Затем она вытащила фрукты и положила их в корзину.

– Здорово, что ты ходишь.

– Здорово. Как твои дела?

– Нормально, – она пожала плечами, но больше не сказала ничего.

Подойдя к другому креслу, которое стояло по другую сторону столика, села и повернулась к дочери.

– Я видела оценки. И должна сказать, что это большой прорыв.

Я больше наблюдала в электронном дневнике тройки или пропуски. Там были стабильные четверки.

– Ты молодец, – продолжила я, и она опустила голову.

– Я остаюсь после уроков на каждый доп и подтянула все, что упустила.

Ее голос все еще звучал так, словно в этом не было ничего необычного. Но она ошибалась. Конечно, не запусти она учебу, так оно и было бы. Но она запустила и за последний месяц наверстала это. А значит, это не было ни пустяком, ни тем, что не заслуживало бы похвалы.

– Я правда тобой горжусь.

– Спасибо, – прошептала она так тихо, словно не хотела, чтобы я в итоге услышала.

– Как дома дела?

– Нормально.

Она еще ниже опустила голову и спрятала от меня лицо.

– Ты не могла бы на меня посмотреть?

Моя обида на Лену не то чтобы испарилась. Но и перестала быть центром внимания. Тем более, когда я видела, что она старается. Если Лена писала мне СМС, то они не были сухими и не заканчивались на ответе «Хорошо» к вопросу «Как ты?». Нет! Мы переписывались и очень много. Конечно, когда она не была на факультативах и уже сделала уроки. Мы так же играли с ней в семейную игру в слова, где нужно было сложить кроссворд из определенных букв, и каждый ход был ответным словом по горизонтали или вертикали, затем ход переходил другому игроку.

Но даже несмотря на то, что наши отношения теплели и приобретали очертания того, что было прежде, стена не была разрушена полностью. Я испытывала неудовлетворение и вину. Да, мы обе должны были постараться и идти друг к другу навстречу. Но я была ее матерью, и я имела гораздо больше опыта в этой жизни. Я хотела ее научить еще многому, пока она была готова учиться. Но и не планировала спускать все так легко.

Слегка недоверчиво Лена посмотрела в мои глаза.

– Я хочу кое-что сказать. Это важно.

– Хорошо, – выражение ее лица стало испуганным заранее, независимо от того, что я хотела ей сообщить.

– Моя реабилитация скоро заканчивается. Возможно, я пробуду в клинике еще три-четыре недели.

– Правда? – глаза дочери загорелись первым живым огоньком за эту встречу.

– Правда. На эти выходные я поеду домой.

– Это ведь хорошо.

– Действительно хорошо. Я давно не была там. И Лида поддерживает чистоту. Но речь не об этом.

Лена замерла, а слова замерли на моих губах.

Неделю назад, когда я сообщила сыну о том, что мои дела пошли быстрее и врачи согласились с тем, что я могу отправляться домой с наблюдением раз в десять дней, он заявил кое о чем достаточно важном. Этот вопрос занял неделю. И вчера я приняла решение.

Артур нашел реабилитационную клинику в том же городе, где он учится, с лучшими отзывами. Да я и сама читала о ней еще год назад. Он также хочет, чтобы я переехала, продав здесь дом.

Вчера я сказала, что согласна. Потому что… думала об этом не раз за все эти пять месяцев реабилитации.

Те стены больше не были домом. Они были просто стенами. А этот город… я от него словно устала, что звучит парадоксально, ведь я так долго не выходила на улицу, не гуляла. Артур лишь подтолкнул. Не настаивал. Даже не просил. Он просто сказал мне о таком варианте, и все.

Теперь же я не знала, как мне быть с дочкой. Она жила с отцом. Она хотела жить с ним, а не со мной. Но внутри я знала, что там она будет загублена. Однако… поговорить стоило. А потом уже думать о будущих, окончательных решениях.

– Так как реабилитация почти закончилась, и будущее лечение будет заключаться лишь в физиотерапии в зале при необходимости, иногда в массажах и прочем, я хочу продать дом и переехать к Артуру.

Как только я закончила говорить, мои глаза уловили дрожь в теле дочери. Ее глаза оставались прикованными к моему лицу, но взгляд был отсутствующим.

– Так ты уезжаешь? – спросила она, когда я уже решила, что она и вовсе не заговорит.

– Я бы этого хотела.

– О… – отозвалась она, опустила голову, начав ковырять ногти больших пальцев на руках.

– Твой главный опекун – Никита. И ты просила меня не обижаться, когда ты ушла к ним. Просила отпустить.

– Да… просила…

Горло стянуло будто удавкой, не позволяя образовавшемуся кому уйти.

– Дочка, – потянулась я к ней, но Лена вскочила на ноги.

– Все… я в порядке. Все отлично. Ты права. Там Артур. Купите дом. А я закончу школу и пойду учиться… – она двигалась на каждое слово к двери и сквозь слезы улыбалась. Затем открыла дверь и посмотрела на меня полными боли глазами: – Ты должна это сделать, мам.

– Постой, это…

– Там тебе будет лучше.

– Да что ж такое. Стой. Я не…

– Люблю тебя, – бросает и уходит так быстро, что я даже не успеваю ее остановить и сказать, что это еще не все.

Она шла так быстро, как только могла, чтобы не нарушать правила клиники и маму не наругали из-за дочери. Но если бы могла, то Лена обязательно побежала.

Девочка старалась. Она провела эти пару месяцев за учебниками. Не обращала внимания на отца и его дурацкую Веру, а также на их Лару. Отец проникся к ребенку чувствами и не замечал того, что старшая дочь с ним, по сути, даже не говорит. И когда порвались осенние ботинки, не попросила денег на новые. Она просто… просто ходила в кедах. Они порой промокали, потому что были частично тряпичными, но это было терпимее, чем те старые.

Лена перестала обращать внимания на одноклассниц, которые подшучивали над ней и Мариной, с которой они если и не стали лучшими подругами, но точно стали больше общаться. Лена либо проходила мимо, либо посылала их далеко и надолго, чтобы даже не думали что-то говорить о Марине, над которой она и сама раньше подшучивала. Теперь же она хотела только заступаться за нее. И плевать, что там говорили эти курицы.

Словосочетание «лучшая подруга» теперь не нравилось Лене. И она не пыталась его употреблять даже мысленно к Марине. Но все же… она была ей подругой. Молчаливой, но дающей знать о себе поступками. Это было важнее статусов.

Они вместе оставались после уроков, даже если не было дополнительных, они оставались в библиотеке и занимались сами. Ноутбук Лена у папы не просила, и все что требовалось для школы, она делала на школьном компьютере. Ее устраивало. Потому что зачастую она могла больше времени провести с Маринкой.

Синяки на ее теле раздражали Лену. Она все порывалась пойти с одноклассницей домой и, так как имела характер, высказать все ее родакам. Но Марина почти умоляла не делать этого. Вместо этого она принимала от Лены мази от ушибов и синяков. Так как Марина не тратила лишние деньги на такое. Оставляла, чтобы проходило само. Лена же не стала мириться. И купила в аптеке мазь. Была уверена, что подруга откажется. Упертая ведь. Но та не стала. Сказала спасибо и в туалете при помощи Лены замазала все, что болело.

Лена ходила к психологу, как настояла мама (что она узнала позже). Говорить она по-прежнему отказывалась. Но она ходила. Женщина даже что-то говорила сама. Но в целом Лена была сосредоточена на том, чтобы выйти на четверки в этой и следующей четверти, чтобы закончить девятый на четверки, да и сдать экзамены.

Они говорили с Мариной о будущем. Лена узнала, что та хочет после выпуска в колледж поступить в другом городе. Том самом, где учился уже брат Лены. Теперь девочка тоже горела этой мечтой. Со всеми этими мечтами она забыла поделиться с отцом, но знала, что ему будет пофиг. Матери? Но мама тут по клиникам. В итоге Лена отложила подобные разговоры. И вот узнала, что мама собирается уезжать. И если ей остался месяц в больнице, то, по сути, она даже выпускной не застанет.

«Да и зачем ей?» – усмехнулась мысленно Лена.

Она поняла, как сильно обидела мать. Отец ушел к дуре Вере. Она ушла к дураку отцу и оставила маму. Так что да, она ее поняла. Месяц или чуть больше назад. В разговоре с той же Мариной. Она все поняла. И сейчас ей тоже было больно. Но она не хотела говорить об этом матери. Не хотела, чтобы она оставалась тут из-за нее.

Поэтому убежала. Поэтому не сказала, что ей страшно оставаться тут одной. Отец уже дал понять, что до Лены ему нет никакого дела. Она уже была одна, так как мама была в больнице. И ей уже было страшно. Но не так, как будет после того, как мама уедет.

Вылетев из ворот клиники и побежав в сторону по длинной аллее, которая была слева вся высажена березами.

– Эй, – ее схватили за рукав, и Лена резко остановилась.

Марина стояла за ее спиной и тяжело дышала, смотря на такую же с трудом дышащую Лену. Она и забыла, что приехала сюда с ней.

– Ты чего?

И тут из ее глаз потекли слезы. Слезы, которые она никому не позволяла видеть. Теперь их видела Марина. Но Лена знала, что она не пойдет по туалетам разносить это, чтобы другие дуры сплетничали об этом.

– Она уезжает, – пробормотала Лена, и ее подбородок задрожал.

– Кто?

– Мама. Она продаст дом и оставит меня. Я оставила ее. Теперь она оставит меня. Я знаю, что я виновата. Но я старалась. Я хотела, чтобы она знала, что я старалась…

Ее рыдания заглушило плечо одноклассницы. Девчонки, которая никогда в мыслях прежнего подростка Лены и не мелькала в сознании. А сейчас она стояла и утешала ее. Единственный человек в мире, которому она хотела рассказать о том, почему ей было так больно. Рассказать, как она поступила с мамой. Какой плохой дочерью была. А теперь не знала, как попросить прощения.

Они сели в парке, решив сегодня не заниматься и не возвращаться в школу.

Лена говорила все это время. Она рассказала обо всем. С самого начала аварии мамы. О том, что стыдилась идти рядом, когда та была в инвалидном кресле. Как не хотела идти на день города с мамой и солгала. Как ушла к отцу и его любовнице.

И ей было стыдно даже говорить об этом. Потому что, озвучивая все, что произошло, она понимала ту глубокую степень обиды мамы. И она была так же глубока, как и Марианская впадина. Когда Лена закончила говорить, она поняла, почему мама так поступала. Никакой месяц хорошей учебы не прикроет того, что она сделала. И она была так глупа, надеясь на это.

– Она никогда не простит меня, – прошептала Лена, смотря, как листья тополя трепыхаются на ветру.

– Простила, – заявила Марина.

– Ты слышала ведь все, что я рассказала. Она меня, наверное, с трудом выносит.

– Не глупи, Лена. Мама тебя простила. Может, не так давно, но простила. И она тебя любит.

Лена не стала спорить просто потому, что из-за слез еще немного заикалась и пила йогурт, который они купили по пути сюда в магазине.

Но Марина продолжила говорить.

– Моя бабушка постоянно говорила про оценки и учебу. Я иногда бесилась, дулась на нее. Думала, что у нее нет других тем для разговоров. А незадолго до того, как она умерла в прошлом году, она сказала, чтобы я всегда проявляла заботу к важным мне людям не тем, что постоянно поддакивала, боясь обидеть. Она сказала, что заставить надеть важного мне человека свитер в прохладную погоду важнее, чем согласиться с тем, что круче выглядеть важнее, чем быть согретым.

Лена поняла аналогию. Прекрасно поняла. Но боль не утихла. Она стала сильнее. Потому что мама любила ее. Заботилась в то время, как Лена отталкивала ее, пока мама не перестала делать это – любить дочь, которая отвергала ее чувства.

Она бы хотела верить словам Марины. Но ей было стыдно принимать такую любовь, потому что простить себе не смогла бы того, что делала своими руками.