– Пожалуйста, не стой в дверях, у меня открыто окно, – говорю все еще застывшей на пороге дочери.
Увидеть ее здесь сегодня было большой неожиданностью. Но другой неожиданностью был ее не очень опрятный вид. Вещи, учитывая, что куртку она сдала в гардероб, были мятыми. Рубашка выглядела несвежей. На ее ногах надеты бахилы, но я видела сквозь голубой полиэтилен, что сапоги под ними были грязными. У меня в груди что-то больно сжалось, укололо и рвануло.
От того, что я смотрела на мою девочку, которую лелеяла и содержала в чистейшем виде, укладывала ее волосы, помогала ухаживать за лицом, когда произошел первый гормональный всплеск и она официально признала себя подростком, радуясь этому факту. Девочку… которую считала моей принцессой. И растила таковой.
Сейчас это был другой ребенок. Она казалась потерянной.
Я злилась. Мне было ужасно больно от ее поступков, слов и поведения. Но я все еще оставалась ее матерью. И я знала, что моя жалость пройдет, как только она сделает мне больно снова.
Лена прошла вглубь комнаты и села в кресло. Когда дочь посмотрела на меня, я поняла – она сделает это.
– Значит, все прошло? – с трепетом спросила она, как только выждала секунду.
– Прошло?
– Ну, ты стояла только что, а когда я видела тебя в последний раз, ты и ногой пошевелить не могла, сидела в этом кресле, – кивнула она в сторону моего средства передвижения. – Это же круто, мам. Поздравляю.
– В последний раз, когда мы виделись, я могла пошевелить ногой, Лена, – почему-то сказала я.
Именно эти слова меня особенно задели.
– Я говорила…
– Да, какая разница, – перебила она меня, словно задыхалась от хороших новостей. – Ты ходишь.
Ее голос был полон нетерпения, будто завтра Новый год и она ждала подарок.
– Я не хожу, – остановила ее поток счастливой болтовни. – И вряд ли буду прежней. Смогу ходить с костылями.
– Оу… – ее лицо погрустнело. Улыбка спала, а уголки губ опустились.
– Что? – усмехнулась я горько. – Это не то, что ты видишь в картинке идеальной матери?
– Я этого не говорила. Пожалуйста, не злись. Просто грустно стало. Вот и все.
– Я не злюсь. Я разочарована, Лена.
Дочь задержала дыхание, и грустной она быть перестала.
– Началось, – недовольно вздохнула. – Так и знала, что этим закончится.
– Нет, не началось. Я не буду тебе читать бесполезные лекции.
– Уже читаешь, – взвизгнула дочь.
– И ты все равно пришла? Почему? Если знала, что я осталась прежней.
– Я соскучилась.
– Правда?
– Мам, ты будешь сомневаться в любых моих словах?
– Не знаю. Возможно, – переведя дыхание, снова остановила взгляд на ее внешнем виде. – Что с твоей одеждой?
– В смысле?
Она посмотрела на мятую рубашку и модные сейчас широкие черные брюки.
– У твоего отца дома нет утюга и стиральной машинки?
– Я не умею гладить.
– А любовница Никиты не справляется с глажкой?
– Она ни с чем не справляется, – недовольно пробормотала дочь.
Меня заинтересовал ее понурый вид, глухой голос, но задавать вопросы я не стала. Мне не было интересно, чем занимается новая женщина бывшего мужа. А для того, чтобы узнать, почему настроение дочери при упоминании этой женщины стало еще хуже, мне все равно пришлось бы спросить о том, чем я не желала знать. Поэтому промолчала.
– Научись гладить, – выдала я очевидное. – И ухаживать за волосами. Для этого тебе не нужно, чтобы кто-то был рядом.
– Ты долго будешь меня упрекать? – ее голос был обвиняющим.
– Упрекать? Господи, я вижу тебя раз в несколько месяцев. И когда ты наконец приходишь, то я вижу тебя вот такой, – указываю на ее внешний вид. – Мятая, невыстиранная одежда, грязные волосы и синяки-мешки под глазами, словно ты не спишь по ночам, а занимаешься черт знает чем. Если я скажу, что тосковала по своей дочери, ты воспримешь это за прощение. Спрошу, тосковала ли ты по мне, то услышу укор в том, что виновата сама во всем, потому что была матерью и требовала от тебя дисциплины. Что бы я ни сказала, будет не тем, что ты рада услышать. Так скажи, что мне сделать в таком случае, дочка?
– Я просто пришла к тебе, – повысила она голос. – Пришла к своей матери.
– Тогда у тебя должна быть причина. Учитывая то, как сильно ты изменилась в последнее время, эта новая девочка не делает что-то просто так.
Телефон на тумбе зазвонил. Мельком глянув на экран, я перевела взгляд к Лене, которая перевела глаза на свои ногти.
– Это Никита.
Теперь она закатила глаза, а я подняла трубку.
– Да?
– Привет, – голос бывшего мужа был нетерпеливым.
– Привет.
– Лена у тебя? – я снова посмотрела на дочь.
– Да.
– Господи, – он вздохнул так, словно был взбешен.
– Что случилось?
– Скажи ей, чтобы взяла проклятую трубку или передай ей свой телефон.
– Я задала вопрос, Никита.
– Олеся, не до разборок с тобой сейчас. У меня полно работы, а Вера обрывает мой телефон, разыскивая Елену.
– Почему она ее разыскивает?
– Олеся, – прорычал он, а дочь почти подпрыгнула, услышав мой вопрос.
– Я не поеду домой! – закричала она, а я удивленно посмотрела на ее раскрасневшееся лицо.
– Что происходит?
– Скажи ей ехать домой, иначе я приеду за ней сам, если Вера мне снова позвонит, – на этом он отключился, а я осталась в неведении, потому что, смотря на дочь, поняла, что она тоже ничего не расскажет.
– Рассказывай, – потребовала я.
– Я не поеду к этой дуре! – крикнула Лена и выбежала из моей палаты так быстро, словно я могла поспеть за ней.
Ни разу в жизни моя дочь не говорила так о старших. Неважно, что сейчас это была любовница Никиты. Вот так она не отзывалась ни о ком. И я впервые не понимала, что должна сделать.
Я опустила глаза к телефону и набрала бывшего мужа.
– Она выехала?
– Отправь Лену к школьному психологу и проконтролируй, чтобы она к нему ходила.
– Что?
– Я сказала…
– Я услышал, что ты сказала. У меня работа и нет времени…
– Да, плевать я хотела на твою работу, Никишев. Наша дочь на грани беды. Поэтому запиши ее к психологу и стой, если понадобится, под дверью, пока она с ним говорит.
– У. Меня. Работа. Олеся. Я не валяюсь целый день на кровати, я, черт подери, работаю, чтобы ты получала лечение, а мои дети были обеспечены и закончили университеты и школы, и чтобы самому не сойти с ума. Поэтому не звони и не проси меня о долбанном психологе для нашей дочери, – заорал он так громко, что в соседней палате могли бы услышать его слова.
И он не дал мне возможности ответить. Он сбросил вызов.
Я закрыла лицо руками, оставив телефон на коленях, и тихо заплакала, потому что не понимала, как мне быть и что делать дальше.