Редактируя любовь

Глава 23 Чтение способно затуманить разум

Что произошло?

Сознание у меня постепенно проясняется. Но мне не сразу удается понять, что я только что проснулась. Лежу рядом с Брином в залитом утренним светом гостиничном номере, и не случилось ничего такого, что мелькает у меня в подсознании. Я ущипнула себя за бок, чтобы эти картины исчезли, но они не хотят исчезать. Они хотят стать реальностью. Все мое тело говорит, что я должна подвинуться к Брину. Должна воспринимать то, что мне приснилось, как руководство к действию, иначе это влечение во мне не прекратится.

«Возьми себя в руки!»

Мне еще предстоит провести с Брином весь день. И следующую ночь. Все эти чувства успеют свести меня с ума.

Если я встану, то могу его разбудить, а я к этому еще не готова. Мне и на спящего-то Брина нелегко смотреть, но на проснувшегося – это будет чересчур.

Я слышу, как он рядом переворачивается на другой бок, и перестаю разглядывать потолок, надеясь, что он отвернулся, а не повернулся ко мне. Но он именно повернулся!

И отвести от него взгляд у меня никак не получается. Хотя я понимаю, что нехорошо подглядывать за спящими. Я бы, например, была недовольна. Но теперь моя голова, породив этот дурацкий сон, пытается подключить еще и тело.

«Представь, что это не автор, с которым ты работаешь, а твой возлюбленный. И тебе можно с ним делать все, что ты сейчас представляешь. И вы столько всего могли бы сделать друг с другом, если ты его разбудишь. И вдобавок в голове опять эти картинки… Зачем это все представлять. Просто прижмись к нему, будто ты случайно перекатилась во сне, и посмотри, что произойдет».

Я с грехом пополам отгоняю сомнительные побуждения, но по-прежнему не отрываю взгляда от Брина. С закрытыми глазами и расслабленными чертами лица он выглядит совсем по-другому.

Только сейчас я понимаю, что вчера у него все время было слегка настороженное выражение лица.

Ресницы у него необычайно густые, голова лежит на руке, и в таком положении он выглядит странно беззащитным. И мне очень хочется придвинуться на широком матрасе прямо к нему.

Снова, как мотор, заводятся бурные фантазии, и я быстро откидываю одеяло, чтобы поскорее сбежать. Стараясь не шуметь, я накидываю на себя первую попавшуюся одежду и спасаюсь в душе.

Наверное, холодная вода подошла бы лучше, но я терпеть не могу ледяной душ, вода для меня должна быть очень горячая, чтобы едва можно было терпеть. Ох, и опять это слово – «горячая»…

Я подношу душ как можно ближе к голове, чтобы с силой бьющая вода заглушила все мысли. Потом долго и тщательно вытираюсь насухо и сушу волосы феном так неистово, что они даже начинают тихо потрескивать.

Взглянув на часы, я испытываю небольшой шок. Шведский стол с завтраком будет открыт еще лишь сорок минут.

Брин наверняка уже злится, что я целую вечность занимаю ванную. Но я ошибалась. Когда я возвращаюсь в комнату, он все еще спит как убитый. Интересно, кто может продолжать спать, когда рядом за стенкой так сильно шумит фен?

Должна ли я его разбудить? Если я этого не сделаю, мы не успеем поесть.

– Брин?

Он не шевелится.

Я обхожу кровать, чтобы дотронуться до его плеча, но он уже так далеко в центре кровати, что мне не дотянуться.

Я опираюсь о край кровати коленом:

– Эй, просыпайся.

И только я собираюсь положить руку на плечо Брина, как он моргает, переворачивается на спину, и моя ладонь оказывается у него на щеке. В полном замешательстве я ощущаю, что невольно глажу его по подбородку. Слегка отросшая щетина щекочет мне пальцы, я судорожно сглатываю и отдергиваю руку.

– Сколько времени? – спрашивает Брин сонным голосом, который не особенно помогает мне прийти в себя и отогнать фантазии.

Но хорошо, что он не заметил это мое поглаживание по подбородку. Наверное, еще недостаточно проснулся, чтобы все осознать. Хотя… разве можно не заметить, когда кто-то трогает твое лицо, если ты в этот момент не в обмороке?

– Скоро завтрак закончится.

Ну замечательно, теперь в моем голосе слышится смущение.

Брин садится и, похоже, на самом деле только сейчас вспоминает, с кем здесь находится. Во всяком случае, выглядит он несколько испуганным.

Хотя, может быть, это просто из-за перспективы пропустить завтрак.

– Ты спускайся завтракать, я скоро приду. Извини, до трех не мог уснуть.

Он трет глаза, и я хотела бы сказать ему, что лучше бы ему прекратить это делать, если не хочет, чтобы я его поцеловала.

Пожалуй, пора придумывать объяснение, почему мне нужно срочно уехать после обеда.

– Прямо до трех? – довольно тупо переспрашиваю я.

– Не бойся. – Он улыбается уголками губ. – Ты не храпишь.

Брин откидывает одеяло, а я отпрыгиваю от кровати, потому что сержусь сама на себя, – я не могу отвести взгляда от этого мужчины в пижамных шортах.

– Правда, Клио, иди уже завтракать, я быстро.

Я тоже действую быстро – то есть способна мгновенно создать катастрофу. Одно неверное движение, одно импульсивное действие, и вот я уже по уши в неприятностях.

– Хорошо, увидимся.

Я хватаю свой ключ и выхожу из комнаты с чувством в животе, которое заставляет меня сомневаться, смогу ли я вообще что-нибудь съесть.

Через несколько глотков кофе нервы у меня начинают потихоньку успокаиваться. Но только пока не появляется Брин и не начинает завтракать, по-прежнему с заспанными глазами. Его вид лишает меня покоя.

– Сейчас узнал у Тары, не освободился ли какой-нибудь номер, – объясняет он между двумя глотками. – Идиотизм, все по-прежнему занято.

– Ну вот, а я считала, что не храплю, – изображаю я легкую обиду и сразу пробую элегантно перейти к более важной для меня теме: – Но я могу просто уехать сегодня вечером. Это избавит нас от еще одной неприятной ночи.

Брин кладет на тарелку столовые приборы, откидывается в кресле, скрестив руки на груди, и смотрит на меня, внезапно перестав выглядеть сонным.

– Я не нахожу все это неприятным.

Ну да, у тебя в голове не крутится мысль, как бы усилить нашу близость.

– Тогда зачем ты вообще спрашивал Тару об этом? Раз это не так неприятно?

Он вновь склоняется над тарелкой, берет вилкой жареный помидор и задумчиво начинает его жевать.

– Ах, понимаю. Лучше было сказать, что это неприятно.

К сожалению, только уже задав вопрос, я поняла, что он мог иметь в виду.

Это был намек?

То есть он пытался подшутить, потому что понял, что я невольно немного им увлеклась?

– Ты настаиваешь, чтобы мы немедленно продолжили работу? – спросил он внезапно. – Я бы хотел совершить небольшую экскурсию по национальному парку. Если хочешь, можем сделать это вместе. Можно сказать, это будет поездка за вдохновением.

– Погулять на свежем воздухе будет неплохо. Я заснула раньше, чем ты, но полностью отдохнувшей себя тоже не чувствую.

– Ты тоже постоянно просыпалась?

– Нет. Мне все время что-то снилось.

Это были почти кошмары – ведь то, что на самом деле должно было произойти между нами, почему-то никак не хотело происходить.

– Что-то о Ное и Вайолет? – поинтересовался он, посмотрел на свою миску с фруктами и, наконец, выбрал одну виноградину и отправил ее в рот.

– Нечто вроде того.

Еще одна виноградинка между этими губами, которые я уже начинаю ненавидеть, потому что они все время слишком далеко от меня, и я не понимаю, с какой стати они не дают мне покоя.

– Да, это похоже на кошмары, – говорит он.

И улыбается, как человек, который точно знает, что собеседник не сможет понять эту улыбку.

В очень компактном и немного претенциозном фургоне Брина мы доезжаем до Линмута всего за полчаса. После третьей песни о любви по радио он уже протягивает руку, чтобы выключить приемник, но потом опускает ее. Наверное, осознал, что иначе у нас возникнет выбор между разговором и неловким молчанием.

Мы паркуем машину в городке и отправляемся в путь.

Глядя на пустынный пейзаж вдоль Ист-Лин-ривер, я кое-что вспоминаю…

– В издательстве возникло предположение, что ты собираешься меня где-нибудь здесь убить.

– Похоже, у вас сложились на редкость интересные представления обо мне. Даже интересно, что мой редактор про меня рассказывает.

Я бросаю на него невинный взгляд, надеясь, что он не заподозрит о существовании еще одного предположения о том, чем мы с ним будем заниматься.

Русло реки каменистое, поэтому во многих местах есть пороги и небольшие водопады. Бо́льшую часть времени мы молчим, и, как ни странно, здесь, на природе, это совсем не так неуютно, как было бы в машине.

Один раз Брин обращает мое внимание на двух цапель, ловящих рыбу в более глубоком месте реки. И несколько раз протягивает мне руку в особенно труднопроходимых местах извилистой прибрежной тропы. Для влажной почвы у меня не очень подходящая обувь, и он это заметил. Так я ищу себе оправдание, что принимаю его помощь, хотя обычно предпочитаю справляться со всем самостоятельно.

– Не думал, что здесь такая нелегкая дорога, – извиняется Брин, когда в очередной раз поддерживает меня, чтобы я могла преодолеть топкое место.

– Все в порядке, – выдыхаю я, и в следующий момент вновь вцепляюсь в его руку, потому что поскальзываюсь и чуть не падаю.

Брин реагирует молниеносно и не дает мне свалиться, обхватив другой рукой за талию. Но тоже поскальзывается, и ему еле удается удержаться, чтобы мы оба не упали со склона.

– Может, лучше вернуться? – спрашивает он, убеждается, что я снова твердо стою на ногах, и лишь тогда отпускает.

Я качаю головой и иду мимо него дальше в гору.

– Запомни: я не из тех женщин, которые останавливаются на полпути и поворачивают назад.

– Я вообще еще не встречал такой женщины, как ты.

Я оборачиваюсь, но, судя по выражению лица Брина, это не оскорбление и не ирония.

– То есть такую, которая настолько плохо справляется со своей работой, что становится интересно, кто ей такое дело доверил?

Просто не могла удержаться и не вспомнить это, особенно потому, что не очень понимаю, как воспринимать его комплимент.

– Ты будешь вечно обижаться на меня за это, да?

– Вполне возможно.

Мы идем дальше и через некоторое время пересекаем мост.

– Ты ведь тоже пишешь? – интересуется Брин.

– Нет-нет. Я пыталась, но у меня ничего не вышло с… – Я не договариваю, увидев его изумленный взгляд. – Что тебя так удивляет? Не каждый человек, который любит книги, должен их писать.

– Мы сейчас говорим не обо всех, а о тебе.

Мне немного льстит, что он считает меня способной писать. Каждый в нашей отрасли знает стандартную отговорку: «Если бы у меня было время, я бы тоже написал книгу».

Как будто это очень просто и не зависит от таланта. Но мой опыт говорит об обратном.

– Меня больше волнует, как работают вещи. Или люди. Или просто тексты. Мне нравится анализировать, я вижу, в чем суть, и мне нравится, если я могу сделать что-то хорошее еще лучше.

Брин останавливается, чтобы завязать шнурки, и я какое-то время его жду.

– А ты уже поняла, что я за человек и как я функционирую?

Он еще сильнее затягивает узел идеально завязанной петли.

– Отчасти да, – признаю я.

– Интересно: я простой узел или сложный?

Я смеюсь, и мы идем дальше.

– И то и другое. Ты часто говоришь и действуешь необдуманно – то есть все довольно просто, если ты раздражен.

– Так же как и ты.

Так же как и я.

– Но твои мысли и твоя жизнь кажутся довольно сложными.

– Этого я не могу отрицать.

Мы добираемся до той части круговой тропы, которая проходит вдоль изрезанного побережья. Отсюда открывается прекрасный вид, и я удивляюсь, почему так редко выбираюсь куда-нибудь, ведь из Оксфорда можно легко доехать до подобных мест.

– Что чувствует твое разбитое сердце? – слышу я свой вопрос, хотя меня это не касается и не должно интересовать.

Брин смотрит на море. Небо чистое, и на горизонте вырисовывается побережье Южного Уэльса.

– Оно не разбитое.

– Замороженное? Окаменелое?

Я не должна шутить по этому поводу – в конце концов, я знаю, как сильно он переживает, что бы там у него ни случилось.

– Скорее, чуть не лопнувшее от разочарования. Если выражаться поэтично. – Брин фыркает. – Раньше я не верил, что кто-то из ближайшего окружения способен так тебя ранить, как Мэй меня.

– Конечно, у меня была другая ситуация, но я так же думала про своего отца.

– Не такая уж и другая. Просто, надеюсь, с лучшим исходом. И как у тебя дела с этим?

– Пока не очень понимаю. Мы хотим на днях еще раз встретиться. Но я боюсь проявить слабость и снова начать чего-то от него ожидать.

Навстречу нам идет пожилая дама с биглем, и мы ее пропускаем.

– Не вижу здесь ничего общего со слабостью, – пройдя несколько метров, Брин возобновляет разговор. – Твое желание полностью прекратить с ним общение я считаю более слабым. Надеюсь, мне позволено так сказать, потому что я сам тот еще блокировщик контактов.

Сразу после этих слов я использую возможность вернуться к его истории.

– Кстати. Ты никогда не чувствовал необходимости рассказать своим родителям, что ты писатель?

– Мой отец однажды назвал меня любимцем публики, – говорит Брин. – Сказал, что все мои действия обязательно привлекают ко мне внимание. Я не хочу, чтобы мое писательство подтвердило его правоту.

– У тебя дар привлекать внимание? На самом деле это довольно полезный дар!

Он протестующе ворчит:

– Я тоже долго так считал. Но потом это стало моим личным адом. Могу я открыть тебе секрет?

– Я его никому не выдам. При условии, что ты будешь придерживаться моих предложений по редактуре.

Он усмехается, но тут же снова становится серьезным:

– Я не хотел, чтобы «Шрамы прошлого лета» оказались бестселлером.

– Брин! – Я ударяю его кулаком по плечу. – Ты не должен говорить такое своему редактору!

На долю секунды он касается моей руки, так коротко, что мне это могло и показаться.

– Я сказал это женщине, которая никогда не останавливается на полпути.

На протяжении всего спуска обратно к машине я размышляю, как можно добиться успеха против своей воли – и почему Брин с таким доверием рассказывает подобное именно мне.