Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 10

Амелия

Я бегу по заросшей тропинке к распахнутым воротам, чувствуя, как холодный ночной ветер треплет мои растрепавшиеся волосы. Сердце бешено колотится в груди, а в ушах стучит кровь так громко, что я едва слышу собственные шаги, спешащие по опавшей листве.

Ворота скрипят на ветру, их ржавые петли издают жалобные звуки, будто плачут о чем-то утраченном. Но за ними лишь пустая дорога, убегающая в темнеющий лес, и свежие следы сапог, которые внезапно обрываются, словно человек просто испарился в воздухе.

— Разве никто… никто не захотел остаться и ему не нужна помощь? — мой голос звучит неестественно тихо.

— Скорее всего, это лишь начало, Амелия, — позади раздается спокойный голос Альберта.

Обернувшись, я вижу его полупрозрачную фигуру, мерцающую в сумеречном свете. Его старомодный сюртук колышется не от ветра, а от какого-то внутреннего движения, и пенсне то и дело съезжает с носа, хотя он постоянно поправляет его привычным жестом.

— И возможно тебе стоит сделать что-то ещё.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как под ногтями застревают песчинки и мелкие камешки с дорожки. В груди поднимается знакомая волна раздражения. Почему они всегда говорят загадками?

— И что же? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он пожимает плечами, и это движение выглядит особенно странно, когда делаешь его, паря в воздухе.

— Ох, если бы я знал, меня бы здесь не было, — отвечает он, и в его голосе слышится та самая вековая усталость, которая, кажется, пропитала каждую молекулу этого места.

Кот, до этого молча наблюдавший за происходящим с каменного парапета, вдруг фыркает и подёргивает хвостом. Его единственный глаз в сумерках светится зловещим желтым светом.

— Может, на сегодня хватит? — говорит он, облизывая лапу с неестественно длинными когтями. — Всё равно никого нет, а ты мечешься, как угорелая.

Я резко поворачиваюсь к нему, чувствуя, как по спине пробегает горячая волна гнева.

— Нет, — отвечаю я твёрдо. — Давайте починим свет, соберём травы, бинты, масла. Всё, что нужно для палаты. Если мы собираемся принимать пациентов, то должны быть готовы к их внезапному появлению.

Альберт материализуется прямо перед моим лицом, на этот раз вверх ногами, что заставляет меня невольно отшатнуться. Его прозрачное тело колеблется, как дым от костра, а глаза смотрят на меня с глуповатым выражением.

— Э-э-э… и зачем, если здесь никого нет? — бормочет он, затем внезапно исчезает и появляется уже в нормальном положении, почесывая свою дымчатую голову.

Я смотрю на тени, уже сгущающиеся в длинных коридорах больницы. Они кажутся живыми, двигаются независимо от источника света, будто наблюдают за нами.

— Чтобы быть готовыми к пациентам, — повторяю я, чувствуя странную уверенность в своих словах.

Кот запрыгивает на поваленную статую какого-то древнего целителя у входа и смотрит на меня свысока, пока его хвост нервно подёргивается.

— С чего ты взяла, что они будут? — спрашивает он, и в его голосе слышится не столько скепсис, сколько искреннее любопытство.

Я поднимаю подбородок, чувствуя, как по моей спине пробегают мурашки. Но это не от страха, а скорее от предчувствия.

— Потому что я уверена в этом, — говорю я, чувствуя, как больница вокруг словно вздыхает в ответ. Её старые стены слегка дрожат, а где-то в глубине здания раздаётся тихий, почти музыкальный звон.

Мы возвращаемся внутрь, и я веду их в подвал. Тёмное, сырое помещение, где воздух пахнет плесенью и чем-то металлическим. Здесь, под слоем пыли и паутины, мы находим старый генератор. Огромный, ржавый, похожий на спящего железного зверя. Альберт плывёт рядом, его прозрачные руки бессильно проходят сквозь механизм.

— Он не работал с тысяча девятьсот… третьего года, — бормочет он, и в его голосе слышится что-то вроде ностальгии.

Я хватаюсь за рукоятку. Металл ледяной и шершавый под пальцами, но я крепко сжимаю его и дёргаю изо всех сил. Ничего. Ещё раз. Третий.

На четвёртый раз раздаётся оглушительный рёв, генератор вздрагивает, из него вырываются клубы дыма и снопы искр, ослепляющие в полумраке подвала. И вдруг одна единственная лампочка в палате наверху мигает, как огонёк во время шторма, но это работает, это живое электричество после десятилетий забвения.

Мы вешаем керосиновые лампы вдоль коридора. Их тёплый, дрожащий свет отражается в осколках старых витражей, рисуя на стенах причудливые разноцветные узоры, которые пляшут и переливаются, словно живые.

Марфа, обычно такая робкая, неожиданно приносит целую корзину толстых восковых свечей, пахнущих мёдом и ладаном.

— Они… для операционной, — шепчет она, и её голос звучит так тихо, что я едва различаю слова. Но её дрожащие, тенистые руки удивительно аккуратно расставляют свечи на подоконниках, и когда я зажигаю одну, её пламя не колышется, а горит ровно и спокойно, будто сама больница держит его.

Аптекарский сад, в котором я собираюсь отыскать нужные травы, давно зарос, но нужные растения всё ещё здесь. Надо только знать, где искать. Ромашку нахожу у восточной стены, где первые лучи солнца касаются земли по утрам. Её белые лепестки уже начинают закрываться на ночь, но я осторожно срезаю несколько цветков, вдыхая их горьковато-сладкий аромат.

Зверобой пробивается сквозь трещины в старой плитке, его жёлтые цветы похожи на крошечные солнца, упавшие на землю.

Кот, несмотря на все свои ворчания, ловко срезает крапиву своими длинными когтями.

В старой аптеке я раскладываю собранные травы на сушильных стеллажах. Точнее, на деревянных рамках, затянутых тонкой марлей. Воздух постепенно наполняется сложным букетом ароматов. Горьковатым, сладким, терпким.

Мартин тем временем ныряет в глубины огромного дубового шкафа и возвращается с коробкой, покрытой вековой пылью.

— Ой! Нашёл! — кричит он.

В коробке настоящие сокровища. Льняные бинты жёсткие от времени, но после кипячения они снова станут мягкими и податливыми.

Флаконы с маслами. Лавандовое, почти прозрачное, эвкалиптовое, с резким чистым запахом, и что-то тёмное, почти чёрное, с надписью «Только для ночных смен» на пожелтевшей этикетке. Блестящие инструменты, будто их только что протерли, хотя на их ручках выгравированы даты позапрошлого века.

Палата, которую мы готовили весь день, теперь не просто комната. Она ждёт. Свежие простыни, выстиранные и выглаженные, хотя я так и не поняла, кто и когда успел это сделать, аккуратно застелены на кровати.

На тумбочке стоит склянка с настойкой ромашки, а рядом лежат аккуратно свернутые бинты. У окна стоит та самая свеча. Её свет отражается в тёмном стекле, создавая иллюзию второго пламени где-то там, в ночи.

Я стою на пороге, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Мои руки покрыты царапинами, в волосах наверняка полно паутины, а новое платье, простое, серое, найденное в одном из сундуков, уже испачкано в земле и ржавчине. Но я чувствую странное удовлетворение.

— Теперь мы готовы, — говорю я больше себе, чем другим.

Кот запрыгивает на подоконник, его гибкое тело изгибается, чтобы не задеть горящую свечу. Он смотрит в темноту за окном, его зрачки расширены, превратив глаза в два чёрных бездонных круга.

— Ты действительно веришь, что кто-то придёт? — спрашивает он, и в его голосе нет обычной насмешки, только любопытство.

Я не успеваю ответить, как где-то за стенами больницы раздаётся стон. Тихий, протяжный, полный боли. И ворота, которые я только что закрыла на засов, снова скрипят, открываясь сами по себе, будто невидимая рука толкает их из темноты.