Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 42

Амелия

Тишина, наступившая после ухода беженцев в их палату, кажется звенящей и насыщенной. Воздух все еще хранит отголоски недавнего волнения. Эхо детского плача, сменившегося благодарной тишиной, и шепот облегчения его родителей. Но теперь в эту тишину вплетается нечто новое. Что-то неподвижное и глубокое, как вода в лесном озере на рассвете.

Я все еще чувствую тепло спящего ребенка на своих руках, словно его исцеленное тело оставило на моей коже незримый отпечаток. Это тепло смешивается с другим. С тем, что исходит от руки Джонатана, крепко сжимающей мою. Его прикосновение больше не вопрос и не просьба о прощении. Это утверждение. Закрепление.

Я поднимаю на него взгляд и вижу в его золотых глазах ту самую ясность, что приходит после долгой бури. Бури сомнений, вины и поиска себя. Сейчас в них нет ни капли той потерянности, что была несколько минут назад. Есть спокойная, обретенная твердость. Он смотрит на меня, на эту комнату, на саму суть этого места, и я вижу, что он понял. Понял, что его преданность не абстрактная верность роду или долгу, завещанному предками. Она в этом. В стоянии плечом к плечу. В защите этого хрупкого мира исцеления и сострадания, что мы вместе создаем.

— Ты знаешь, — его голос звучит тихо, но с новой, незнакомой ему самому мягкостью, — я всю жизнь носил свой титул как доспехи. Тяжелые, неудобные, но… знакомые. Они определяли каждое мое действие, каждый выбор, — он смотрит на наши сцепленные руки. — А сейчас… Сейчас я впервые чувствую, что снял их. И под ними оказалось нечто… настоящее.

Он говорит, и я чувствую, как его слова резонируют с чем-то глубоко внутри меня. С тем самым чувством укорененности, которое выросло во мне за эти недели. Моя преданность этому месту, этому делу не была выбором. Она была естественным ростом, как рост дерева из семени, заботливо посаженного бабушкой.

Но его преданность… Его преданность — это осознанный, трудный, мужественный выбор. Отказ от всего, что он знал, в пользу того, во что он поверил. В меня. В нас.

В дверном проеме возникает тень. Серафим не входит, оставаясь в коридоре, но его присутствие ощутимо. Он наблюдает. И в его молчании нет привычной критики или оценки. Есть… удовлетворение. Как у учителя, видящего, как его самые трудные ученики наконец-то постигают суть урока.

— Корни, — произносит он наконец, и это единственное слово, падающее в тишину холла, кажется, содержит целый трактат мудрости.

Я оборачиваюсь к Джонатану и вижу, как он кивает. Медленно, глубоко, понимающе.

— Да, — отвечает он брату. Всего одно слово, но в нем целое признание.

И я чувствую это. Не щелчок и не вспышку, как раньше. А медленную, мощную волну, поднимающуюся из самых основ больницы. Она исходит не от книги в подвале, а от самих камней под нашими ногами, от старых балок над головой, от каждого вылеченного пациента, каждого прожитого здесь дня надежды и отчаяния.

Эта волна теплая, живая. Она вызывает странное пульсирующее чувство, поднимаясь сквозь пол, входит в меня через ступни, наполняет каждую клеточку моего тела. Она не моя и не его. Она наша. Это сила самого места, признающего нас. Признающего наш союз. Нашу общую преданность ему.

Я закрываю глаза, позволяя этому чувству охватить меня. Я вижу их корни. Не метафорические, а самые настоящие. Золотистые, сияющие нити, прорастающие из-под наших ступней, переплетающиеся между собой и уходящие глубоко в землю, в самую суть этого мира. Они связывают нас не друг с другом, а с этим домом. Делают нас его частью. Его хранителями.

Я открываю глаза, и вижу, что Джонатан стоит с закрытыми глазами, его лицо озарено тем же глубоким, умиротворенным светом. Он чувствует это. Он чувствует свои корни, в этой почве, что когда-то была для него чужой.

Мы стоим так, держась за руки, объединенные не просто чувством или страстью, а чем-то гораздо более глубоким и прочным. Общей почвой. Общим домом. Общей судьбой.

Я знаю, даже не глядя в подвал, что символ дерева с мощными корнями на странице бабушкиной книги окончательно растворился, превратился в часть пергамента, выполнив свою миссию.

Серафим наконец подходит ближе. Он останавливается перед нами, и его взгляд скользит по нашим лицам.

— Доверие открыло дверь, — начинает он, и его голос звучит как констатация древней истины. — Принятие дало силу. Справедливость направила ее. А Преданность… — он смотрит на наши с Джонатаном соединенные руки. — Преданность дала почву. Теперь вы не просто союзники. Вы часть этого места. А оно часть вас. Осталось только… — он указывает пальцем куда-то вверх, в направлении, где должны быть последние два символа. — Прорасти через камень и найти свет в самой густой тьме.

Он имеет в виду последние две печати. Надежду и Истинность. Но сейчас они кажутся не пугающими испытаниями, а естественным продолжением пути. Нашего пути.

Джонатан открывает глаза. Его взгляд чист и ясен. Он смотрит на меня, и в его улыбке нет былой тяжести.

— Я готов, — говорит он. И в этом слове вся его новая, обретенная суть.

Я сжимаю его руку в ответ. Мои корни и его корни сплелись в единый, неразрывный узел.

— И я.