Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 40

Амелия

Золотистый свет еще пульсирует в моих венах, наполняя подвал теплым сиянием. Я дышу глубоко, чувствуя, как новая сила мягко перетекает внутри меня. Теперь она не дикая стихия, а послушный поток. Я наконец-то не боюсь ее.

Джонатан молча наблюдает за мной. Его золотые глаза изучают мое лицо, словно он видит меня впервые. В них нет былой настороженности, только тихое изумление.

— Ты… сияешь, — наконец произносит он, и в его голосе слышится нечто большее, чем просто констатация факта.

Серафим, уже стоя на нижней ступени лестницы, оборачивается. Его проницательный взгляд скользит по мне, затем по странице с угасшим символом мужества.

— Интересно, — говорит он задумчиво. — Твоя бабушка предусмотрела последовательность. Доверие открывает дверь к принятию себя. А принятие себя… — он указывает на следующий символ, — ведет к справедливости.

Джонатан хмурится, подходя ближе к книге.

— Что это значит на практике? Мы должны вершить суд? Почему ты не можешь говорить как нормальный человек? К чему эти загадки?

— Я говорю только то, что думаю. Я сам не знаю, как это работает. Это лишь мое предположение, и оно не обязательно должно быть верным.

— Тогда суд? Мы должны наказать Эмму за то, что она собиралась заполучить этот артефакт?

— Вряд ли, — Серафим качает головой. — Справедливость Высшего Порядка редко связана с человеческими законами. Скорее, это о равновесии. О понимании последствий, — он смотрит на меня. — Ты приняла свою силу. Теперь ты должна понять, как ею распорядиться. Каждое твое действие отныне будет иметь последствия.

Как будто в ответ на его слова, из глубины больницы доносится приглушенный шум. Чужие голоса, быстрые шаги. Что-то происходит.

Мы с Джонатаном переглядываемся и одновременно направляемся к лестнице. Поднимаясь, я чувствую, как новая сила внутри меня отзывается на суету сверху, но не тревогой, а спокойной готовностью.

В главном зале нас встречает неожиданная картина. Лира, бледная, но решительная, стоит перед двумя незнакомцами. Мужчиной и женщиной в дорожной пыли. Рядом с ней замер Альберт, а кот наблюдает с подоконника с видом полного безразличия.

— Мы просим лишь немного пищи и ночлег, — говорит незнакомец, снимая потрепанную шляпу. — Нашу деревню разорили мародеры. Мы… мы никого не хотели тревожить.

Женщина за его спиной кашляет, прижимая к груди сверток со спящим ребенком.

Лира смотрит на меня, и в ее глазах читается внутренняя борьба. Она знает, что у нас ограниченные запасы. Но она также видит их отчаяние. Отчаяние в котором была и она, когда пришла на порог этой больницы.

— Лекарыня, — обращается она ко мне, — они говорят правду. Я… я не знала, что делать. Я не могла сама решить можно ли им остаться. Все зависит от тебя. Это твоя больница и тебе решать.

Все взгляды обращаются ко мне. Даже Джонатан ждет моего решения. Я чувствую тяжесть их ожиданий и странное спокойствие внутри.

Я делаю шаг вперед, и золотистый свет во мне мягко усиливается, окутывая зал умиротворяющим сиянием.

— Больница открыта для всех, кто нуждается в помощи, — говорю я, и мой голос звучит удивительно ровно. Я смотрю на беженцев. — Вы можете остаться. Но мы будем работать вместе. Мы будем делить пищу, заботы, обязанности.

Незнакомец замирает, а затем его лицо озаряет такая благодарность, что у меня сжимается сердце. Он падает на колени, но я останавливаю его жестом.

— Вставайте. Здесь никто ни перед кем не преклоняется.

Я поворачиваюсь к Лире.

— Отведи их в свободную палату. Принеси им еды и чистой воды.

Когда Лира уводит беженцев, я чувствую легкое прикосновение к своему запястью. Джонатан осторожно проводит пальцем по моей коже там, где должна быть метка.

— Это и есть справедливость? — тихо спрашивает он. — Делиться тем, что имеешь, даже когда у самого мало?

Я смотрю на его руку, затем поднимаю взгляд на его лицо.

— Нет. Это просто… правильно. Они нуждаются в крове и пище. Мы не голодаем и можем поделиться.

В этот момент я замечаю движение у входа. Серафим стоит в тени арки, наблюдая за нами. На его лице не насмешка, а что-то похожее на удовлетворение.

— Бабушка была мудрой женщиной, — произносит он тихо. — Она понимала, что истинная сила проявляется не в выдающихся жестах, а в повседневных делах, — его взгляд встречается с моим. — Поздравляю. Ты сняла третью печать.

Я опускаю взгляд на книгу, которую он сжимает в своих руках. Символ весов медленно тускнеет, растворяясь в пергаменте.

Три из семи.

Джонатан сжимает мою руку, и в его прикосновении я чувствую не только поддержку, но и нечто новое. Некое растущее уважение. Мы больше не просто два травмированных человека, пытающихся найти общий язык. Мы становимся чем-то большим.