Амелия
Тишина тайной комнаты давит на уши гуще, чем любая гроза. Воздух неподвижен и стар, им трудно дышать. Я стою, не в силах оторвать взгляд от сверкающего осколка на пьедестале. Половина. Вся эта битва, все пройденные испытания, снятые печати, и мы получаем лишь осколок. Обломок обещания.
«Сердце Пламени». Оно пульсирует передо мной ровным, теплым светом. Оно… живое. И оно зовет. Тихо, настойчиво, словно эхо. И оно где-то в крови. Эхо, которое я так долго заглушала, боялась услышать.
— Мы найдем вторую половину. Вместе.
Рука Джонатана сжимает мою, и его слова разбивают оцепенение. Его прикосновение не просто поддержка. Это якорь. Пока он со мной, я не заблужусь в лабиринтах собственного страха.
Я делаю шаг вперед, к пьедесталу. Моя тень падает на кристалл, и он на мгновение вспыхивает ярче, словно в знак признания.
— Не трогай его, — тихо предупреждает Серафим с порога. — Его сила сейчас нестабильна. Он узнал тебя, но он… ранен.
Я киваю, не глядя на него. Я и не собираюсь брать его. Пока. Вместо этого я обвожу взглядом стены. Голый камень. Ни фресок, ни надписей. Ничего, что могло бы указать путь.
— Бабушка, — шепчу я, закрывая глаза. — Ты привела меня сюда. Дай же мне знак. Что дальше?
Я кладу ладони на холодный камень пьедестала, по соседству с кристаллом. И тут же меня отбрасывает назад.
Визг.
Не звук, а вибрация, разрывающая разум. Белый, обжигающий свет. Пыльный запах полыни и лекарств.
Я не я. Я она. Мои руки, старческие, в коричневых пятнах, сжимают обе половинки «Сердца». Они обжигают, они кричат, в них бьется вся боль мира. За окном дым. Крики. Они идут сюда. За этим. За мной.
— Я не отдам тебя им, — шепчу я хриплым, не своим голосом. Сила бьет из меня потоком, выжигая душу. — Я не прячу тебя. Я разрываю тебя пополам. Лучше ничего, чем рабство. Лучше забвение, чем погибель в чужих руках.
Одна половина остается здесь, в самом сердце больницы, под защитой печати, что впитали мою жизнь. Вторую… вторую я отдаю земле. Лесу. Будущему.
— Для истинного сердца, — успеваю подумать я, прежде чем тьма накрывает меня с головой. — Для того, кто сможет простить…
Видение обрывается. Я падаю на колени, давясь воздухом. Руки трясутся. По щекам текут слезы. Ее слезы, мои слезы.
— Амелия!
Джонатан уже рядом со мной, его сильные руки подхватывают меня, прижимают к груди. Его запах кожи, стали и чего-то своего, драконьего, вытесняют призрачный запах дыма и отчаяния.
— Что случилось? Что ты увидела? — его голос напряжен, полон тревоги.
Я не могу говорить. Я лишь сжимаю кулаки на его плаще, пытаясь уловить обрывки ускользающего смысла.
— Она… она сама его разломила, — наконец выдыхаю я. — Чтобы спасти. Чтобы он не достался врагу. Одна половина здесь. А вторая… — я поднимаю на него полные слез глаза. — Вторая там, где должно родиться истинное сердце. Где можно… простить.
Я вижу, как он понимает. Не умом, а чем-то более глубоким. Его взгляд становится тяжелым.
— Простить, — повторяет он, и в этом слове вся тяжесть его собственной вины, его борьбы и нашего трудного пути друг к другу.
Вдруг кристалл на пьедестале вспыхивает ослепительно ярким светом. Золотой луч света бьет из него и ударяет мне прямо в грудь, в самое сердце.
Боль. Острая, пронзительная. Но за ней стремительный, всесокрушающий поток тепла. Жизни. Силы.
Я вскрикиваю, и из моих раскрытых ладоней вырывается пламя.
Но это не огонь разрушения. Он не жжет. Он живой, золотой, трепещущий. Он обволакивает мои руки, как теплые перчатки, и я чувствую каждую его частицу. Это сила самой жизни, сила роста и исцеления.
Я смотрю на свое горящее, но не сгорающее тело, на лицо Джонатана, озаренное этим светом. И я все понимаю.
«Сердце Пламени» — это не просто артефакт. Это наследие Лаврейнов. И его вторая половина… она не в лесу и не в земле.
Она во мне.
И она ждет, когда я стану достаточно сильной, чтобы принять ее. Достаточно сильной, чтобы простить. Не только его. Но и себя. И ту одинокую, испуганную девушку, которой я была все эти годы.
Пламя на моих руках медленно гаснет, оставляя на коже легкое золотистое свечение. Я поднимаю взгляд на Джонатана. На его широко раскрытые глаза, в которых читается не страх, а благоговение.
— Может быть, — говорю я, и мой голос звучит странно уверенно, хотя тело становится ватным. Я чувствую, как оно слабеет, но во мне еще есть силы, — вторая половина уже здесь. Может быть, это ты.
Он не отвечает. Он просто смотрит на меня. И в его взгляде все ответы, которые мне нужны.