Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 38

Амелия

Слова Лиры все еще горят в ушах, как тлеющие угольки. «Сердце Огня». Не абстрактный артефакт из легенд, а реальность, спрятанная где-то здесь, в стенах, которые стали мне домом. И я — ключ. Последняя Лаврейн.

Воздух в подвале густой, пропитанный запахом старой бумаги, сушеных трав и чего-то еще. Остротой пробужденной магии и напряженным молчанием, висящим между тремя нами. Вернее, четырьмя, если считать кота, который умывается на ступеньках с видом полного безразличия ко всем «глупостям двуногих».

Я сижу за столом, передо мной распахнутый фолиант. Страницы испещрены не только знакомыми рецептами, но и сложными схемами, кругами с непонятными символами, которые я всегда пропускала, считая их теоретическими изысками или аллегорическими картинками.

Джонатан стоит по другую сторону стола, его могучая фигура кажется еще более массивной в тесноте подвала. Он смотрит на книгу, затем на меня, его золотые глаза горят холодным огнем решимости.

А между нами Серафим. Он прислонился к стеллажу с банками, его бледное лицо освещено мерцающим светом магической лампы, которую я сумела зажечь своей магией. Он не пытается подойти ближе, не пытается взять книгу. Он просто смотрит.

— Семь печатей, — произносит он наконец, и его голос, обычно полный яда или насмешки, теперь звучит ровно и деловито. — Классическая защита высшего порядка. Твоя бабушка. Она использовала их.

— С чего ты так решил? Откуда ты вообще все это знаешь?

— Вот это, — его указательный палец ложится на узор на полях. — Я уже видел такое. Я много изучал эти легенды и давно подозревал, что рождены они не на пустом месте.

— И ты знаешь, что это? — спрашиваю я, и мой голос звучит хрипло от волнения.

— Я знаю теорию, — поправляет он. — Каждая печать это не просто замок. Это испытание. Испытание для тех, кто ищет то, что защищено. Они проверяют не силу, а… качества. Те самые, которые необходимы хранителю.

Джонатан хмурится. В его взгляде видно скепсис, но у нас нет другого выбора.

— Испытания? И с чем же они по-твоему связаны?

Серафим указывает длинным пальцем на первый символ в круге. Стилизованное изображение двух переплетенных рук.

— Печать доверия. Без него нельзя даже прикоснуться к двери, за которой скрыто остальное.

Затем его палец скользит к следующему символу. Пылающее сердце, пронзенное мечом.

— Мужество. Потому что то, что внутри, может испугать. Третий символ — весы в идеальном равновесии. Справедливость. Сила не должна служить злу. Четвертый — раскрытый свиток. Знания. Чтобы понимать, с чем имеешь дело. Пятый — дерево с мощными корнями. Преданность. Вера в свое дело и тех, кого защищаешь. Шестой — росток, пробивающийся сквозь камень. Надежда. Даже в самой темной ночи. И седьмой… седьмой символ просто пустой круг.

— Что это? — не удерживаюсь я.

Серафим на мгновение задумывается.

— Истинность, — говорит он. — Подлинность намерений. Печать, которую нельзя обмануть. Она откроется только тогда, когда все остальные будут сняты, и только перед тем, кто прошел все испытания без самообмана.

Я смотрю на эти символы, и у меня перехватывает дыхание. Это не просто заклинания. Это… моральный кодекс. Завещание бабушки, вплетенное в саму защиту артефакта.

— И как мы их снимем? — спрашивает Джонатан. Его практичный ум сразу переходит к действию.

— Думаю, ключ в тебе, — Серафим смотрит на меня. — И, возможно, в вас обоих. Артефакт был разделен между родами. Логично предположить, что и испытания должны пройти оба наследника.

Он подходит ближе, и осторожно, почти с благоговением, проводит пальцем по странице.

— Смотри. Каждая печать активируется не заклинанием, а… действием. Поступком. Верным выбором в верный момент. Первая… — он смотрит на Джонатана, затем на меня. — Доверие. Вы должны доказать, что доверяете друг другу. Безоговорочно. Прямо сейчас.

Мы с Джонатаном смотрим друг на друга. Воздух сгущается. Слишком многое произошло между нами. Слишком много ран, слишком много невысказанных обид. Доверие? Мы только-только начали выстраивать его заново, и оно все еще хрупкое, как первый лед.

— Как? — тихо спрашиваю я.

— Могу предположить, что это зеркальное заклинание, — говорит Серафим. — Очень старое, очень простое и очень опасное. Оно создает ментальную связь между двумя людьми. Краткую. Но в этот момент вы будете беззащитны друг перед другом. Вы сможете почувствовать… все. Страхи. Сомнения. Боль. Если хоть у одного из вас будет хоть капля неискренности или желания закрыться заклинание не сработает. А может, и сработает, но вывернет ваши души наизнанку.

Джонатан не колеблется ни секунды.

— Я готов.

Я смотрю на него и вижу в его глазах ту самую решимость, что была, когда он пил зелье воспоминаний. Он снова доверяет мне свою душу. Свою память. На этот раз и свою сущность.

И я понимаю, что тоже хочу этого. Не только ради артефакта. Хочу доказать ему. И себе. Что мы можем. Что я ему верю.

— Я тоже, — выдыхаю я.

Серафим кивает, и в его глазах я впервые вижу нечто, отдаленно напоминающее уважение.

— Тогда встаньте друг напротив друга. Возьмитесь за руки.

Мы делаем, как он говорит. Рука Джонатана большая, сильная, его пальцы смыкаются вокруг моих с такой осторожной твердостью, что по моей спине пробегают мурашки. Его кожа горячая.

— Закройте глаза, — командует Серафим. — Дышите в одном ритме. Представьте… мост. Мост из света между вами. И отпустите все. Все стены. Все защиты.

Я закрываю глаза. Сначала ничего. Только тепло его рук. Потом я начинаю чувствовать его дыхание. Оно совпадает с моим. Вдох. Выдох. И тогда я чувствую… больше.

Волна страха. За себя. Только это не я. Это он. Его чувства.

Белая, обжигающая ярость при виде повозки. Чувство полнейшей, всепоглощающей беспомощности, когда он держит мое тело на руках. Глухая, ноющая боль где-то глубоко внутри, постоянный спутник с того дня в беседке. И… надежда. Крошечный, хрупкий росток, пробивающийся сквозь пепел вины. Надежда.

Эти чувства принадлежат ему. Они обрушиваются на меня волной, обжигающие и нефильтрованные. И я понимаю, что делаю то же самое. Я отпускаю свои.

Леденящий ужас в повозке. Горечь предательства, острое, как нож. Боль от его слов в саду. Страх снова довериться. И… тепло. Тепло, которое я всегда чувствовала рядом с ним, даже когда ненавидела. Воспоминание о его улыбке. О его руках на моей талии во время танца. О том, как он смотрел на меня тогда, словно я единственная звезда в его небе.

Наши эмоции сталкиваются, переплетаются, не борясь, а сливаясь. Его боль встречает мою. Его надежда подпитывает мою. И в этот момент между нами нет лжи. Нет прошлого. Есть только сейчас. И доверие. Хрупкое, новое, но настоящее.

Я чувствую, как по нашим сцепленным рукам пробегает разряд. Не боли, а… энергии. Чистой, сияющей.

Я открываю глаза. Джонатан смотрит на меня, и его глаза сияют. Не драконьим золотым огнем, а чем-то более мягким, более человечным. Он все видел. Все чувствовал.

— Посмотри, — тихо говорит Серафим.

Я опускаю взгляд на книгу. Первый символ в виде переплетенных рук мягко светится, а затем медленно гаснет, словно чернила растворяются на пергаменте.

Печать Доверия снята.

Мы одновременно отпускаем руки. Между нами повисает новое молчание. Глубокое, полное понимания.

— Одна снята, — говорит Джонатан, его голос низкий и немного хриплый. — Осталось шесть, — он отводит взгляд в сторону и кажется, я понимаю что он чувствует…

Серафим смотрит на нас, и на его губах играет редкая, не язвительная улыбка.

— Самый сложный шаг вы уже сделали, — говорит он. — Остальные… должны быть не легче. Но теперь вы знаете, как это работает.

Я смотрю на исчезнувший символ, затем на Джонатана. И впервые за долгое время я чувствую не тяжесть ожиданий, а странную, окрыляющую уверенность. Мы справимся. Мы должны.