Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 37

Амелия

Я перебираю высушенные стебли зверобоя на кухонном столе, но пальцы не слушаются, рассыпая жёлтые соцветия по грубой древесине. В ушах до сих пор гулко отдаётся топот копыт.

Джонатан уехал несколько часов назад, лицо его было каменной маской, скрывающей бурю. Он поехал к ней. К Эмме. А я осталась здесь с призраками и тревогой, что скребётся под сердцем, острее любой физической боли.

Альберт бесшумно парит у печи, его прозрачные брови сведены в беспокойную черту.

— Не стоит так волноваться, дитя мое. Он дракон, в конце концов. Справится.

— Именно поэтому я и волнуюсь, — бормочу я, с силой растирая сухие листья в ступке. — Я видела, каким он может быть, когда считает, что прав.

Кот, развалившись на подоконнике, громко облизывается.

— А ты как хотела? Он не котёнок, чтобы мурлыкать и тереться о ноги. Он буря. Ты это знала, когда соглашалась выйти за него.

— Я не соглашалась! — почти кричу я, и звонкий и нервный звук собственного голоса, заставляет меня вздрогнуть. Я глубоко вдыхаю, пытаясь унять дрожь в руках. — И… он не буря. Не вся. В нём есть и что-то другое.

«Что-то другое» — это тёплая, твёрдая рука, что держала меня, когда я чуть ли не падала с лошади. Это голос, тихий и надтреснутый, говорящий: «я верю тебе». Это взгляд, полный такой уязвимой надежды, когда он просил меня о зелье.

Внезапно снаружи доносится громкий стук в ворота, а за ним слышатся приглушенные голоса и быстрые шаги. Сердце замирает, а затем начинает бешено колотиться. Это он.

Я выбегаю в коридор как раз в тот момент, когда распахивается входная дверь. На пороге стоит Джонатан. Он не кричит, не ломает стены. Он стоит неподвижно, но от него исходит такая концентрация холодной энергии, что воздух в прихожей кажется гуще. Его глаза находят меня, и в них нет ни капли той мягкости, что была утром. Только сталь и лед.

— Амелия, — его голос не гром, а низкий гул подземного толчка. — Нам нужно поговорить.

Он проходит внутрь, и я замечаю, как Марфа испуганно уплывает в стену, а кот сворачивается клубком, притворяясь спящим. Даже призраки чувствуют исходящую от него силу.

Мы снова спускаемся в подвал. Он не садится, он стоит, прислонившись к стеллажу, скрестив руки на груди, и смотрит на меня. Серафим вальяжно развалился на старом деревянном стуле, который кажется еще чуть чуть и не выдержит его веса.

— Она подтвердила, — говорит он без предисловий. — Всё, о чём говорил Серафим. Правда. Она ищет «Сердце Пламени».

От этих слов по спине пробегает ледяной холод. Так значит, это не бред моего раненого сознания? Не плод больного воображения Серафима?

— Я… я ничего не знаю о каком-то сердце, — слышу я свой собственный растерянный шёпот. — Бабушка никогда… она ничего не говорила.

— Но она что-то оставила, — настаивает он. Его взгляд тяжёлый, неумолимый. — Книгу. Эту больницу. Ты ключ, Амелия. Ты должна что-то помнить. Что-то, что кажется незначительным.

Я безнадёжно качаю головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы от бессилия. Я роюсь в памяти, в обрывках детских воспоминаний. Прогулки с бабушкой по саду. Её руки, пахнущие травами. Тихие напевы у камина. Но никаких «сердец». Никаких артефактов.

— Ничего, — выдыхаю я. — Прости.

Откуда-то сверху доносится настойчивый, нервный стук в дверь. Мы с Джонатаном одновременно вздрагиваем. Он хмурится.

— Кто это?

— Не знаю, — я поднимаюсь по лестнице, чувствуя странное облегчение от этого перерыва. Любое вторжение из внешнего мира сейчас желанно. Необходимо, чтобы хоть немного развеять это напряжение.

На пороге стоит женщина. Лет сорока, в потрёпанном, но чистом платье, с лицом, исчерченным морщинами и усталостью. Она прижимает к груди замотанный в тряпку свёрток. Ребёнка. Малыш тихо хнычет.

— Простите за беспокойство, — её голос дрожит. — Говорят, здесь… здесь помогает лекарыня. Моя девочка… у неё жар, кашель, дышать тяжело…

В её глазах такая бездонная надежда и такой же бездонный страх, что вся моя собственная суета мгновенно кажется мелкой и незначительной.

— Проходите в больницу, — говорю я, отступая и указывая ей на вход, а сама иду вслед за ней. — Джонатан, прошу, принесите горячей воды и чистых тряпок. Серафим, в дальней палате есть травы. Срочно. Неси все, что там есть.

Они смотрят на меня с нескрываемым изумлением, будто я предложила им сплясать джигу. На их лицах читается ясная мысль:

«Сейчас? Когда на кону судьба мира?»

— Сейчас же, — говорю я твёрже, и в моём голосе звучат нотки, которые я сама от себя никогда не слышала. Нотки хозяйки этого места.

Они молча разворачиваются и расходятся в разные стороны.

Я завожу женщину в палату. Оказывается её зовут Лира. Укладываю ребёнка на кровать, осторожно разворачиваю. Девочка, лет трёх, вся горит, губы синеватые. Я прикладываю ладонь ко лбу, и знакомое покалывание бежит по коже. Моя магия, та самая, что была оружием и загадкой, теперь мягко струится наружу, подчиняясь старому, как мир, инстинкту лечить.

Я беру принесенные Серафимом травы и готовлю отхаркивающий отвар из тимьяна и мать-и-мачехи, шепча слова из бабушкиной книги. Воздух вокруг моих рук слабо светится. Лира смотрит на это с суеверным страхом, но не отходит от постели дочери.

Джонатан возвращается с водой и тряпками. Он молча ставит всё на тумбочку и отступает в угол, наблюдая за моими действиями. Его присутствие большое, неуместное здесь, но он не мешает.

Проходит час. Два. Жар у девочки постепенно спадает, дыхание становится ровнее. Она засыпает глубоким, исцеляющим сном. Лира опускается на колени у кровати и плачет. Беззвучно, от облегчения.

— Спасибо, лекарыня, — вытирает она слёзы оборванным рукавом. — Только у меня… у меня нечем заплатить. Мы с мужем потеряли дом после паводка, живём сейчас в сарае… Я готова работать. Кем угодно. Убирать, стирать…

Я смотрю на её измождённое лицо, на спящего ребёнка, и что-то сжимается у меня внутри. Эта женщина, её беда… вот она, настоящая, простая и ужасающая. Рядом с ней все «Сердца Пламени» и драконьи интриги кажутся чем-то далёким и почти нереальным.

— Оставайтесь здесь. Вы, ваш ребенок. Если хотите, то и ваш муж, — говорю я, и решение приходит само собой, ясное и неоспоримое. — Здесь есть комната. Будете помогать по хозяйству. Платить мне вам нечем, но зато у вас будет кров и еда. У нас здесь не отель, но достаточно спокойно.

Лира смотрит на меня, и в её глазах зажигается такой свет, что моё собственное сердце сжимается от щемящей боли. Простая человеческая благодарность.

— Спасибо… Спасибо! — она целует край моего платья. — Вы… вы как она. Старая целительница. Лаврейн.

Я замираю. Джонатан в углу резко выпрямляется. Серафим делает шаг вперед.

— Вы… вы знали мою бабушку? — не веря своим ушам, спрашиваю я.

Лира кивает, усаживаясь на край стула рядом с кроватью дочери.

— Моя бабушка, Флора, работала здесь медсестрой, когда больница ещё работала. Когда сюда приезжали люди со всего света за помощью. Она часто рассказывала о госпоже Лаврейн. Говорила, что у неё был дар. Не только лечить. Она могла… усмирять огонь, она была одним целым с этой больницей. А еще она говорила, что старуха хранила тут, какую-то свою большую тайну. Что-то очень ценное. Говорила, будто бы старуха прятала «Сердце Пламени».

У меня перехватывает дыхание. Я чувствую, как взгляд Джонатана впивается в меня.

— Сердце Пламени? — переспрашиваю я, боясь спугнуть этот миг. — Вы уверены?

— Да, — Лира понижает голос, словно боясь, что её услышат стены. — Говорила, это такая штука, древняя. Вроде артефакта. Он даёт власть над самым что ни на есть настоящим огнём. Но только тому, кто его… истинный хозяин. Кому он подчинится. А всех остальных он спалит дотла. Бабушка говорила, что госпожа Лаврейн спрятала его, чтобы он не попал в дурные руки. А куда не знала. Она говорила, что старуха никому не доверяла.

Она умолкает, устало вытирая лицо. Её история рассказана. Просто как семейное предание. Как сказка, которую рассказывают у очага.

Я смотрю на Джонатана. Его лицо ничего не выражает, но я вижу бурю в его золотых глазах. Легенда подтвердилась. Из уст простой женщины, чья бабушка когда-то мыла полы в этих коридорах и меняла повязки.

— Спасибо вам, Лира, — говорю я, и мой голос звучит ровно. — Отдохните. Вы в безопасности.

Я выхожу из палаты. Джонатан следует за мной. Мы останавливаемся в пустом коридоре.

— Истинный хозяин, — тихо повторяет он слова Лиры. — «Даёт власть над огнём». И твоя сестра готова убить за это.

Я смотрю на свои руки. Руки, которые только что лечили ребёнка. Руки, которые могут светиться и, как оказалось, могут усмирять пламя. Бабушка знала. Она всё знала. И она оставила это мне. Не моей сестре, а мне.

— Значит, это правда. Не легенда, — шепчу я. — И это здесь.

Джонатан смотрит на меня, и в его взгляде уже нет нетерпения. Есть решимость.

— Тогда мы найдём это первыми. И решим, что с этим делать. Вместе.

Я киваю и впервые чувствую не страх, а странное, растущее чувство ответственности. Это моё наследие. Моя больница. Моя тайна. И моё решение.