Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 44

Джонатан

Тишина после бури звенящая и хрупкая, как первый лед. Я стою с Амелией на пороге больницы, и кажется, будто все звуки мира приглушились, уступив место этому хрустальному покою. Воздух все еще горчит дымом сражения, но его уже перебивает свежий, пьянящий запах влажной земли и распускающихся почек — запах жизни, которая упрямо пробивается сквозь пепел. Больница, наш дом, выстояла. Не просто устоял, а вдохнул полной грудью, и я чувствую это каждой клеткой своего существа.

Я все еще держу Амелию за руку. Ее пальцы, хрупкие, но удивительно сильные, лежат в моей ладони, и это прикосновение стало для меня якорем, точкой отсчета в новом мире.

Я чувствую под ногами не просто каменные плиты. Я чувствую те самые корни. Те тысячи невидимых нитей, что проросли сквозь меня и намертво привязали к этому месту. Не цепями долга, не магией принуждения, а добровольным, радостным выбором. Этот дом, эта женщина… Они стали моей истинной короной.

— Артефакт, — тихо произносит Амелия, и ее чистый голос возвращает меня из глубин моих мыслей.

Я поворачиваюсь к ней. Ее глаза встречаются с моими, и в них нет и тени былого страха или неуверенности. Только стальная решимость, отточенная в горниле наших испытаний. Она больше не бежит от своей судьбы. Она смотрит ей в лицо.

— Теперь, когда печати сняты, он должен быть здесь, — продолжает она, и ее взгляд скользит по стенам больницы, словно она пытается рентгеном увидеть скрытые тайны. — Мы должны его найти, пока… пока другие не опередили нас. Пока они не добрались до него. Пока мы еще можем сделать так, чтобы никто не пострадал.

Ее слова просто констатация факта, но за ними стоит вся ее суть. Она не думает о силе, о могуществе. Она думает о людях. Всегда. Это восхищает и поражает меня одновременно. Я киваю, сжимая ее пальцы чуть сильнее, пытаясь передать ей всю гамму чувств, которая бушует во мне. Гордость, трепет, готовность идти за ней хоть на край света.

— Ты права, — говорю я, и мой голос звучит глубже, чем обычно. — Тень, которая стояла за Эммой, не отступит. Она лишь затаилась.

Победа над Эммой не конец. Это лишь передышка, хрупкое затишье перед новой бурей. И мы должны использовать его с умом.

Мы спускаемся в подвал. Лестница кажется уже не такой холодной и отчужденной. Наше общее сияние, то самое сплетение белого и золотого, что сокрушило тьму, уже угасло, но его эхо все еще витает в воздухе, согревая древние камни теплом, которого они были лишены долгие годы. Я чувствую его на коже, как легкое, почти неосязаемое прикосновение.

Книга лежит на столе, и страницы ее абсолютно чисты. Ни единого намека на семь символов, что когда-то были начертаны там. Они выполнили свою миссию. Они привели нас друг к другу.

Безмолвный и величавый Серафим следует за нами. Его молчаливое присутствие — дань уважения к пройденному пути и молчаливое обещание защиты на пути грядущем. Он наблюдает. Всегда наблюдает.

— С чего начнем? — спрашиваю я, окидывая взглядом уже знакомые полки, заставленные склянками и связками сушеных трав. Все здесь дышит ею, ее заботой, ее упорным трудом.

Амелия не отвечает сразу. Она закрывает глаза, и ее лицо становится маской безмятежной концентрации. Я чувствую, как от нее исходит легкая волна не силы в ее агрессивном проявлении, а чего-то более глубокого, слышащего. Ее дар, окрепший после снятия печатей, мягко пульсирует в пространстве, ощупывая каждую трещинку, каждый атом этого места.

— Здесь, — вдруг выдыхает она и открывает глаза.

Ее острый взгляд, устремлен на глухую каменную стену в самом дальнем углу. Там, где по всем законам логики должна быть лишь сплошная земля.

— Я… я чувствую зов, — шепчет она, и в ее голосе слышится изумление. — Как эхо. Оно доносится не от камня… а откуда-то из глубин моего сознания. Как воспоминание, которое я никогда не хранила.

Она подходит к стене и медленно, почти с благоговением, проводит ладонью по шершавой, холодной поверхности. Камень не реагирует.

— Может, нужен ключ? — предполагаю я, и в голове сами собой складываются обрывки знаний о древней магии, о ритуалах крови и наследия. — Не физический, а магический.

Амелия смотрит на свою руку, затем на меня. И в ее глазах вспыхивает та же догадка, что родилась и во мне. Это почти мистическое чувство когда два разума начинают работать в идеальном унисоне.

— Кровь, — произносим мы почти хором, и это слово звучит как заклинание.

Она без колебаний берет с полки маленькое, острое перо. Ее движения точны и выверены. Она проводит острием по подушечке своего большого пальца, а затем, не дав мне опомниться, по моей. Легкий укол, и капля алой крови выступает на коже каждого из нас. Кровь Лаврейн и кровь Риваль. Две линии, две судьбы, сплетенные воедино.

Мы одновременно прижимаем пальцы к холодному камню.

Сначала ничего. Лишь тишина, давящая своей неподвижностью. И вот… от точек соприкосновения во все стороны расходится сеть из тонких, почти невесомых золотистых линий. Они плетутся словно живые, складываясь в сложный, гипнотический узор, напоминающий то ли цветок, то ли солнце. В самом его центре появляется символ, которого не было в книге. Пылающее сердце, пронзенное молодым, упрямым ростком. Символ жизни, пробивающийся сквозь пламя испытаний.

Раздается тихий, властный щелчок, и часть стены бесшумно отъезжает в сторону, открывая узкий, темный проход в неизвестность.

Воздух, хлынувший оттуда, сухой и спертый. Пахнет вековой пылью, горькой полынью и… озоном, как после мощной грозы. Запах древней, спящей мощи.

Я делаю шаг вперед, инстинктивно прикрывая Амелию собой, и поднимаю факел. Пламя выхватывает из мрака небольшую круглую комнату, высеченную прямо в скале. И в центре, на простом каменном пьедестале лежит оно.

«Сердце Пламени».

Оно пульсирует ровным, теплым светом, отбрасывая на стены живые, танцующие блики. Это не слепящее сияние, а глубокое, внутреннее свечение, словно ты смотришь прямо в ядро живого, бьющегося сердца. Оно прекрасно, и от него исходит такая мощь, что по коже бегут мурашки.

Мы подходим ближе, завороженные. Но чем ближе мы, тем очевиднее становится странная неправильность.

— Он… не целый, — шепчет Амелия, и в ее голосе — не разочарование, а понимание.

Она права. Кристалл рассечен пополам неровным, болезненным сколом, будто его разломили с огромной, отчаянной силой. Здесь лежит лишь одна его половина. Вторая… исчезла.

— Как и говорилась в старинных писаниях, — тихо говорит Серафим с порога. Его голос, низкий и безжизненный, эхом разносится по каменному коридору, наполняя его древней мудростью.

Я отрываю взгляд от сверкающего осколка и смотрю на Амелию. Это не поражение. Это не тупик. Это новая глава. Испытание, которое нам предстоит пройти вместе.

Я снова беру ее руку. Не для поддержки, а как соратник, как партнер, как половина единого целого.

— Мы найдем вторую половину, — говорю я, и в моих словах нет ни тени сомнения. Только твердая, как сталь, уверенность. — Вместе.

Она обводит взглядом нашу маленькую, только что открытую вселенную тайн, и ее пальцы сжимают мои в ответ тепло, крепко, безоговорочно. В ее улыбке есть тень усталости, но главное в ней непоколебимая вера.

— Я знаю, — отвечает она просто. И в этих двух словах весь наш будущий путь.