Амелия
Я стою перед Джонатаном, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони, а в груди бушует настоящая буря. Ярость и боль сплетаются в тугой узел, который душит меня изнутри. Солнечный свет, пробивающийся через разбитое окно, падает на его лицо, и я вижу каждую черточку, каждый мускул, которые когда-то знала так хорошо.
— Джонатан, уходи! — мой голос звучит хрипло, будто я бежала несколько миль без остановки. — Ты осмелился прийти сюда после того, как…
Я не могу договорить. Картинка снова всплывает перед глазами. Она преследует меня, стоит мне только подумать о том, что я видела в день собственной свадьбы, и в горле встает ком.
— Амелия… — Джонатан делает шаг вперед, но я резко отступаю.
— Не подходи ближе! Ты предал меня! В день, который должен был стать самым счастливым в моей жизни, ты… — я задыхаюсь, чувствуя, как в глазах начинает щипать от подступающих слез. — А теперь ты стоишь здесь и просишь поверить тебе⁈
Кот, до этого тихо сидящий в стороне, поднимает голову.
— Ну наконец-то! Я думал, что ты будешь сюсюкаться с ним еще час.
Джонатан не обращает на него ни малейшего внимания. Его золотые глаза темнеют, становясь почти янтарными.
— Ты не понимаешь всей ситуации, Амелия! Я…
— Что я должна понимать? — перебиваю я, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. — Что ты целовал мою сестру из жалости? Что это был какой-то благотворительный поцелуй⁈ Что ночь, проведенная в ее покоях, это лишь случайность?
Джонатан сжимает кулаки так сильно, что костяшки на его пальцах белеют. Он дергает головой, словно борясь с самим собой, но мне даже отсюда слышно, как скрипят его зубы.
Серафим, до этого молча наблюдавший из дверного проема, вдруг хихикает.
— О, это прекрасно! Братец, ты даже сейчас не можешь признаться в собственных упущениях. Скажи как есть. Ты променял ее на сестру, только потому что та была куда доступней.
Джонатан резко поворачивается к нему, и его голос становится больше похожим на рык.
— Закрой рот!
Но Серафим игнорирует его и продолжает, обращаясь ко мне:
— Он специально подстроил эту сцену, милая. Чтобы ты увидела. Чтобы ты сбежала. Я бы на твоем месте не стал верить в его раскаяние. Он сделал свой выбор. В день свадьбы вместо того, чтобы ждать тебя у алтаря, он предпочел провести время в компании твоей сестрицы.
Я чувствую, как земля уходит из-под ног.
Он прав. Каждое его слово бьет в область солнечного сплетения, выбивая из легких остатки кислорода.
В этот момент во мне что-то взрывается. Буквально. Мои руки вспыхивают золотым светом, и я вижу, как по стенам пробегают трещины, а старые обои начинают сворачиваться, будто от жара.
— Ой-ой-ой, — Серафим внезапно оказывается за моей спиной. Его холодные руки ложатся мне на плечи. — Успокойся, дорогая. Ты же не хочешь разрушить свой новый дом?
Его прикосновение странным образом охлаждает мою ярость. Но Джонатан приходит в бешенство.
— Убери от нее свои мерзкие руки! — его голос не простой звук. Это настоящий драконий рев, от которого дрожат стекла в окнах. Я вижу, как по его шее поползла чешуя, а ногти превратились в когти.
Я инстинктивно делаю шаг вперед, оказываясь между братьями.
— Хватит!
Джонатан замирает в прыжке, его кулак застывает в сантиметре от моего лица. Я чувствую исходящий от него жар, вижу, как из ноздрей валит пар.
— Уходи, Джонатан, — шепчу я, глядя прямо в его горящие глаза. — Пожалуйста.
Он медленно опускает руку.
— Амелия, ты не понимаешь… Он опасен. Не в обычном состоянии, а когда…
— Когда что? — перебиваю я. — Когда он говорит правду, которую ты предпочел бы скрыть от меня?
Серафим кашляет и внезапно оседает на пол. Я поворачиваюсь и вижу, как его рана снова кровоточит сквозь повязку.
— Он умирает, Джонатан! — кричу я, опускаясь на колени рядом с Серафимом. — Ты действительно хочешь добить собственного брата только потому, что он обратился за помощью ко мне?
Джонатан сжимает кулаки, и я вижу, как в его глазах борются гнев и беспокойство.
— Ты не знаешь, что он сделал… Что он способен сделать!
— А ты знаешь, что я способна сделать? — спрашиваю я, поднимаясь. Мои руки снова начинают светиться. — Я больше не та глупая девчонка, которая верила каждому твоему слову.
Кот прыгает с подоконника и встает между нами.
— Если вы сейчас не прекратите, я начну метить углы. Выбирайте.
Неожиданно Серафим начинает смеяться. Это хриплый, болезненный смех.
— Боги, как же я удачно выбрал место для того, чтобы подлатать собственные раны.
Джонатан резко выдыхает.
— Как скажешь, Амелия. Но знай — я не уйду далеко. Я дождусь, пока он встанет на ноги, и все равно заберу его отсюда.
— Сначала дождись, а пока помоги мне донести его до кушетки. Если ты не заметил, то он не в состоянии идти самостоятельно.
Джонатан фыркает, но все же помогает мне поднять Серафима.
— Братец, как я погляжу, ты не такой уж и безжалостный. Все же это милое создание творит с тобой что-то нереальное. Может, зря ты променял ее на сестричку?
— Еще слово, и я не посмотрю на ее просьбу и прикончу тебя прямо здесь, — рычит Джонатан в ответ, но в его голосе больше нет того хладнокровия.
— Джонатан! Он ранен, — перебиваю я их спор.
Он замирает. Потом тяжело выдыхает, закрывает глаза, словно борется с собой. И сдается. Я вижу это по его взгляду.
— Как скажешь, — наконец произносит он.
Он возвращает брата в палату и опускает на кушетку. Серафим мгновенно теряет сознание, словно все его силы закончились в момент.
Я снимаю старую, пропитанную кровью повязку, обрабатываю рану, чувствуя, что мои руки больше не дрожат, затем заново бинтую.
Джонатан все это время молча сидит в углу на старом стуле и наблюдает за моими действиями, но даже так в воздухе витает напряжение. Осязаемое, как дым после пожара. Как шрам, который еще не зажил.