Амелия
Я стою в дверях будущей палаты, сжимая в руках веник из сухих веток полыни и березы. Солнечный луч, пробивающийся через разбитое окно, высвечивает миллиарды пылинок, танцующих в воздухе. Они похожи на маленьких светлячков, застрявших во времени.
— Ну что, приступаем? — спрашиваю я у пустоты, но прекрасно знаю, что меня слышат.
Из стены медленно выплывает Марфа. Её прозрачные руки сжимают край фартука, который когда-то был белоснежным.
— Я… я могу помочь с кроватями, — её голос звучит как шелест шёлковых простыней на ветру. — Прошу прощения, что сразу не представилась. Я Марфа. Когда-то давно я была ответственной за уборку.
— Рада знакомству, Марфа. Ты уверена, что у тебя получится мне помочь?
— Конечно. Я хоть и немного видоизменилась, но все еще могу переставлять предметы местами, в отличие от доктора Альберта.
— Тогда я с радостью соглашусь на твою помощь, — отвечаю с улыбкой на лице и вижу, как Марфа осторожно касается края простыни, но ее рука проходит сквозь нее.
— Простите, я сейчас. Мне нужно чуть больше усилий. Я давно не практиковалась.
Новая попытка, но и она не увенчается успехом.
— Постойте. Давайте попробуем вот так.
Я подхожу к ней. Касаюсь ее руки своей, но не ощущаю абсолютно ничего.
— Представьте, что вы живая. Вспомните, как вы делали это раньше. Ваша работа доставляла вам удовольствие?
— Да. Я так любила ее! Так радовалась, когда новые пациенты восторгались чистотой в моих палатах.
Ее рука внезапно становится более… живой. Я чувствую, как от нее исходит легкий холодок, и она с легкостью берет простынь в руки и стягивает ее с кровати.
— Получилось! У меня получилось! — он хватается за вторую, и пыльная простынь летит в сторону. Потом третья. Постельное белье собирается в одну пыльную кучу.
— Вот и отлично!
Теперь мы отодвигаем развалившуюся кровать от стены. Дерево крошится в пальцах, оставляя на ладонях занозы и запах давней плесени.
— Осторожнее с этим углом! — кричит Мартин, внезапно появляясь из-за угла. — Ой! Тут целое гнездо мышиных костей!
Я аккуратно собираю останки в старую газету 1893 года. Заметка о каком-то бале заставляет меня улыбнуться. Даже тогда люди думали о праздниках среди всей этой суеты.
— Милочка, пройдемте, я покажу вам, где можно взять ведро с водой и тряпку, — доктор Альберт поправляет пенсне с деловым видом.
Пара минут в заброшенном туалете с заржавевшими кранами и я возвращаюсь в первую палату с ведром воды.
— Прошу отойти всех в сторону.
— Это еще зачем? — фыркает кот.
— Здесь не обойтись обычной уборкой. Нужно все хорошенько отмыть.
Мои помощники разбредаются в стороны, и я выплескиваю ведро воды на пол. Грязная лужа растекается по полу, заставляя отражения колыхаться.
— И к чему же столь кардинальные меры? Не сочти за грубость, милая Амелия, но, может, не стоило разводить такую сырость? — кот осторожно касается лапой мокрого пятна и тут же встряхивает.
— Я все уберу, но грязь здесь настолько залежалая, что иначе мы будем тереть ее до утра.
Я опускаюсь на колени, делаю глубокий вдох и принимаюсь шоркать пол. Запах заплесневелых досок с трудом дает сделать вдох, но я ничуть не морщусь.
— У-у-у, чувствую, это надолго! — тянет Альберт, отходя в сторону.
— Не дольше, чем вы жили в этой грязи, — принимаюсь активнее шоркать пол и наконец-то вижу истинный цвет досок. Коричневые с темными прожилками, подчеркивающими структуру самого дерева.
— А она не промах! — фыркает кот, искоса поглядывая на мое хоть и крохотное, но достижение.
— Амелия, милая, я пока простираю то, что есть! — выкрикивает Марфа, и ее голос звучит на удивление живо.
Молча киваю, принимаясь дальше тереть пол. Несколько часов непрерывной работы и руки начинают трястись от усталости. На пальцах вздулись волдыри мозолей, а перед глазами то и дело пляшут половицы.
— Амелия, не стоит так усердствовать в первый же день. Больница довольно большая, и я боюсь, что с таким упорством вас не хватит и на неделю. — Мартин отнимает тряпку из моих рук. — Давайте лучше установим хотя бы еще одну нормальную кровать, а то вам совершенно негде будет спать.
— Ты прав, — шепчу я, выглядывая в окно. Уже темнеет, и если мы не подготовим место для сна, то я сомневаюсь, что смогу заснуть. Хотя… вспоминаю как в первый день Альберт велел мне спать и я мгновенно уснула.
Из кладовки мы с Мартином вытаскиваем железную кровать с завитками. Она скрипит недовольством, но поддаётся.
— Смотрите-ка, — я протираю ладонью табличку у изголовья. — Это же кровать доктора Вейса! Тут даже его имя выгравировано.
Марфа появляется довольно неожиданно.
— Он… он любил подкладывать детям конфеты под подушки, — её тень на секунду становится четче, и я успеваю разглядеть молодое лицо с ямочками на щеках.
Найденные в сундуке простыни оказываются удивительно прочными. Я встряхиваю их во дворе, и они развеваются, как паруса призрачного корабля.
— Ой! Ой! Забыл! — Мартин внезапно протягивает мне охапку полевых цветов.
Кот наблюдает с подоконника, критически щурясь.
— Цветы в палате? Это же рассадник аллергии.
Но когда я ставлю стеклянную банку с букетом на тумбочку, он незаметно нюхает ромашки.
Я вешаю занавески. Старые, с выцветшими узорами, но чистые. Когда я их развешиваю, они вдруг начинают светиться в лучах заката, будто впитали в себя сотни солнечных восходов.
Марфа поправляет уголок простыни. Впервые её рука почти не дрожит.
— Вот… теперь похоже на дом.
Я отступаю к двери, оглядывая работу. Палата больше не мрачная комната с призраками прошлого. Теперь это место, где солнечные блики играют на железных спинках кровати. Запах сушеной мяты смешивается с ароматом свежего белья.
— Завтра, — говорю я, вытирая пот со лба, — отмоем остатки пола в этой палате и начнём вторую. А потом…
— Зачем на завтра? Я сделаю все сегодня! — выкрикивает Мартин и тут же принимается оттирать пол, пока Марфа застилает две оставшиеся уцелевшие кровати в этой палате.
Грохот падающего ведра в холле прерывает меня. Кот вскакивает, шерсть дыбом.
— Двери… двери только что сами открылись!
Я ещё не знаю, что там, на пороге, лежит моё первое испытание. Но палата почти готова. И это главное.