Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную

Глава 39

Амелия

Тишина после ритуала висит в подвале иной, не напряженной, а глубокой, наполненной пониманием, что теперь вибрирует в воздухе между нами, как натянутая струна. Я все еще чувствую эхо его эмоций в своей груди. Ту острую, жгучую боль, которую он носит в себе все это время. И под ней ту самую хрупкую надежду, что теперь становится и моей.

— Осталось шесть, — произносит Джонатан, и его голос, низкий и хриплый, звучит не как констатация факта, а как клятва.

Внезапно он поворачивается к Серафиму. Его золотые глаза, еще секунду назад мягкие, снова становятся острыми, как лезвие.

— Ты знал. Еще до того, как мы начали. Ты знал, что первая печать — это доверие.

Серафим, все еще стоит прислонившись к стеллажу, и медленно выдыхает. Его насмешливая маска не возвращается.

— Я предполагал. Логика бабушки Амелии, точно так же, как и логика нашего рода, была… прозрачна в своей сложности. Она прячет артефакт не от воров, а от недостойных. Что проверяет достоинство лучше, чем способность доверять тому, кого ты предал, и прощать того, кто предал тебя?

— Почему ты не говорил нам об этом ранее? — в голосе Джонатана снова звучит стальной отзвук, но теперь в нем нет ярости. Только требование правды.

— Потому что, братец, — Серафим отталкивается от стеллажа и делает шаг вперед, — если бы я сказал: «Вам нужно безоговорочно доверять друг другу», ты бы стал пытаться. Ты бы надел маску доверия, как надеваешь доспехи. А она, — он кивает в мою сторону, — почуяла бы фальшь. Это должно было случиться естественно. Или не случиться вовсе.

— Значит, именно поэтому ты говорил о магии? О том, что Джонатану нужна лишь она. Что он хочет отнять ее у меня.

— Разве это не сработало? Ты отстранилась. Позволила себе подойти ко всему с холодной головой и сейчас готова пройти все испытания.

Он прав. Если бы я знала, что это испытание, я бы закрылась. Я бы анализировала каждое свое чувство, пытаясь соответствовать критериям.

— Вторая печать, — говорю я, меняя тему разговора, чтобы вернуть нас к цели.

Я провожу пальцем по следующему символу — пылающему сердцу, пронзенному мечом.

— Мужество. Что оно означает? Нам нужно ждать очередного нападения?

Серафим подходит к столу и внимательно изучает символ.

— Мужество… редко бывает громким. Чаще всего оно тихое. Это не про отсутствие страха, а про действие вопреки ему, — он поднимает на меня взгляд. — Я думаю, оно связано с принятием. Принятием своей силы. Своей судьбы. И… последствий.

Как будто в ответ на его слова, воздух в подвале снова меняется. Тепло, оставшееся после ритуала доверия, вдруг сменяется легким, почти неощутимым холодком.

И тогда я чувствую ее.

Тихую, настойчивую пульсацию. Она исходит не от книги и не от стен. Она исходит от меня. От моей сущности. Теплая, живая энергия, что пробудилась во время ритуала, теперь клубится внутри, натыкаясь на невидимую преграду. Преграду страха.

Я боюсь этой силы. Боюсь ее масштаба, своей неумелости, той ответственности, что она на меня возлагает. Боюсь, что не оправдаю доверия бабушки.

— Амелия? — Джонатан касается моего плеча, и я вздрагиваю. Он смотрит на меня с тревогой. — Что-то не так?

— Она… здесь, — шепчу я, прижимая руку к груди. — Вторая печать. Она не снаружи. Она во мне.

Серафим внимательно наблюдает за мной.

— Мужество принять себя, — говорит он тихо. — Не ту, кем ты была. А ту, кем становишься. Целительница. Хранительница. Носительница силы, которой нельзя управлять через страх. Только через… смирение.

«Смирение» — это слово обжигает меня. Оно не означает слабость. Оно означает принятие. Признание, что эта сила часть меня.

Я закрываю глаза, пытаясь унять дрожь в коленях. Снова чувствую эхо его эмоций. Его веру в меня. Она такая прочная, такая несокрушимая.

«Прими это, — шепчет что-то внутри. — Это твой дар. Твое наследие. Ты не можешь контролировать его, пока относишься к нему с опаской».

Я делаю глубокий вдох. Вместо того, чтобы пытаться сдержать энергию, я… отпускаю ее. Позволяю ей течь сквозь меня. Представляю ее не как дикого зверя, а как реку. Мою реку.

Тепло вырывается наружу с новой силой, но на этот раз оно воспринимается мной не как слепой взрыв. Это ровный, мощный поток. Он заполняет подвал мягким золотистым сиянием. В его свете пылинки на стеллажах искрятся, а засохшие травы в банках будто вздыхают полной грудью.

Я открываю глаза и смотрю на свои руки. Они не горят ослепительным пламенем. Они просто светятся изнутри ровным, умиротворяющим светом. Страх уходит. Остается только уверенность. И сила.

Я опускаю взгляд на книгу. Символ пылающего сердца медленно тускнеет и тает на пергаменте. Джонатан не говорит ни слова. Он просто смотрит на меня, и в его взгляде столько гордости и восхищения, что у меня перехватывает дыхание.

Серафим тихо смеется, коротко, беззлобно.

— Две из семи. Вы движетесь быстрее, чем я ожидал, — его взгляд становится серьезным. — Но не расслабляйтесь. Следующая будет справедливость. А она, как известно, слепа. И безжалостна к тем, кто считает себя правым.

Он поворачивается и направляется к лестнице, оставляя нас вдвоем в сияющем подвале, с новым испытанием, уже поджидающим нас впереди.