Страсть и надежда

Глава 15

Наконец-то Форс добрался до Астахова. Леонид Вячеславович очень надеялся, что хоть тут-то ему удастся прервать череду неудач, складывающуюся у него в последнее время. Действия Николая давно уж пора подкорректировать.

Надо бы оживить в нем страхи и недоверие к Зарецкому.

Но с самого же начала Форса ждало страшнейшее разочарование.

— Вот! — Астахов гордо выложил перед ним бумаги. — Это копии документов, которые я послал Зарецкому.

Форс вчитался в бумаги и обомлел. Елки-палки, да что ж это делается, как он мог так упустить ситуацию из-под контроля, куда глаза его глядели. Нельзя, нельзя было так зацикливаться на делах вне Управска. А теперь, может так статься, Управск для него будет совсем потерян. Или (а вдруг?) все еще можно повернуть назад?

— Николай Андреевич! Вы что, действительно хотите сотрудничать с Зарецким пот по этому проекту?

— Конечно.

— Но проект ваш! Получается, что вы принесли его Зарецкому на блюдечке с голубой каемочкой.

— Получается, так. Но это только с одной стороны. А с другой, Леонид, выходит, что вместе с Зарецким мы можем поднять этот проект на более высокий уровень.

Ой, как плохо, совсем дурно. У Астахова уже успело сложиться свое мнение. А это самое страшное. С ним (и им) легко играть, когда он сомневается, колеблется. Но когда уж на что-то решился, спорить очень трудно.

— И что Зарецкий? — вкрадчиво спросил Форс, стараясь придать своему голосу максимально одобрительные интонации. — Конечно же, принял ваше предложение с радостью.

— Нет. Он пока ничего определенного не ответил. Вот это хорошо. Тут нужно проявить себя горячим борцом за интересы астаховской империи.

— Как?! Он еще и не ответил?!

— Так ему не до этого было. У дочери то ли свадьба, то ли сватовство…

Форс задохнулся в своем праведном гневе:

— Его молчание — это неуважение к вам!

— Да брось ты, Леня! — Астахов так устал от всех склок и драчек, что сейчас ему не хотелось верить в то, что все эти местные войны начнутся опять…

Но Форс, почувствовав неуверенность, колебание, попытался додавить собеседника:

— Как ваш консультант и все-таки партнер я не могу взять на себя ответственность за последствия. Да и вообще, считаю, что этот проект нам крайне не выгоден!

Однако он неправильно распознал эмоции, овладевшие сейчас Астаховым. Тот стал таким миротворцем, что готов был убить каждого, что подтолкнет его к нарушению мира:

— Видишь ли, Леонид, это мне решать, выгодно или невыгодно! Каждый день простея — потеря бешеных денег. И я больше не намерен это обсуждать! Понял?

А если ты отказываешься сотрудничать со мной, то?.. Ну что ж, готов выкупить твою долю в бизнесе. И начну искать другого юриста.

Форс понял, что переборщил, плохо подготовленная атака провалилась.

— Николай Андреевич, давайте успокоимся. Как я могу отказываться от сотрудничества с вами… Просто я был обязан предупредить.

— Ну вот и хорошо, — немного успокоился Астахов. — Вот и будем считать, что ты меня предупредил.

— У нас, юристов, работа такая — предупреждать. Возможно, конечно, я сгустил краски. Но только самую малость. Это вы, бизнесмены, должны и умеете рисковать. А юристы — народ осторожный. Должность обязывает… — Форс даже нашел в себе силы улыбнуться. — Так что я надеюсь на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

— Да, конечно, Леонид! Чего там! Погорячились, оба погорячились. Все будет хорошо. Порвем Рокфеллера к чертовой матери и станем миллиардерами!

Форс с облегчением вздохнул — конечно, не выиграл. Но и проиграл не так крупно, как мог бы.

Вслед за Рубиной к выходу бросились остальные цыгане.

Да, так и есть! Беда, страшная беда!

В саду, прилегающем к дому, лежал раненый Миро, над ним причитала Кармелита. Рубина, крикнув на ходу: "Стойте! Не подходите! Не мешайте!", склонилась над раненным.

Но кто же мог стрелять?

Неподалеку от места, где лежал Миро, — густые кусты. И вот в них слышалась какая-то борьба. Мужчины бросились туда. И вскоре вытащили оттуда… Максима, изрядно всклокоченного и помятого. А вслед за ним несли злодейское ружье.

Каждый, кто участвовал в этой операции, считал своим долго хоть раз пнуть Макса. Но один удар (а то и несколько), помноженный на такую толпу, — это почти что верная смерть для пойманного.

— Стойте! — Баро остановил толпу. — С него пока хватит. Ведь насмерть забьете. Заприте его в подвале, потом с ним разберемся. А пока тихо всем.

Пусть Рубина Миро лечит.

Мужчины сбросили свои пиджаки. Их аккуратно сложили, так что на лужайке получилось настоящее ложе, правда, совсем не свадебное. Миро аккуратно положили на пиджаки. Рубина склонилась над Миро. Ранен в грудь. Хорошо, что не с той стороны, где сердце, а справа. И легкое, похоже, не задето. Это счастье, если так. А крови-то крови. Или все же задето, легкое-то?

Рубине нужно было сосредоточиться. Но сочувствующая и обсуждающая ее действия толпа очень мешала.

— Все! Отойдите на двенадцать шагов! И повернитесь ко мне спиной!

Степка! А ты быстро неси бутыль, да побольше, что с водкой, — крикнула Рубина.

Цыгане молча сделали, как она сказала. Все угрюмо молчали. Степка в мгновение ока притащил самую большую непочатую бутылку водки. И снова все стихло.

Бейбут с трудом сдерживал слезы, душащие его изнутри. И обращался то ли к богу, то ли к Рубине?

— Господи! Рубина! Сделай все. Он должен жить. Должен. Это несправедливо, дети не должны уходить раньше родителей.

А Рубина как будто слышала все. И шептала про себя:

— Подождите. Погодите немного, я делаю все, что могу.

Руки ее быстро-быстро сновали над телом Миро. Где-то надавливали, где-то мягко поглаживали. А губы шептали заклинания…

— Баро, Бейбут! Идите сюда!

Оба подошли к Рубине, ступали едва слышно, будто поглаживая землю.

— Я остановила кровь.

— А дальше? Что дальше! Продолжай! Делай что-нибудь!

— Больше я ничего сделать не могу. Миро надо срочно везти в больницу.

Срочно!

— Ну так поехали, — нервно сказал Бейбут.

— Подожди, брат! — притормозил его Баро. — Рубина! Ты же шувани, знахарка. Почему ты не хочешь все сделать сама?

— Я сделала все, что смогла. Пуля застряла, может быть даже в легком. С краю. Это опасно. Ему нужна срочная операция. Звони.

— Стой, Бейбут! Рубина! Ты забыла, что случилось с Радой? Ты сама отдала мою жену в руки врачей! И что? Они убили ее! Цыгана лучше всего вылечит цыганка, шувани. Так меня дед учил, и отец, и прадед!

— Баро, но врачи спасли Кармелиту! И теперь у тебя есть дочь.

Зарецкий горько усмехается.

— А шувани Рубина должна была спасти и жену, и дочь.

— Баро! Да ты совсем с ума сошел от горя. Сколько лет можно терзать меня! Неужели ты думаешь, что я желала смерти Раде, своей дочери. Я и тогда сделала все, что могла. Но это судьба! Иногда она забирает жизнь у молодых…

— Рубина! — испуганно воскликнул Бейбут. — Ты это про Миро говоришь?

— Нет, Бейбут! Миро будет жить, если ему сделать операцию. Но срочно!

— Что ты за шувани, если растеряла свою силу? Или ее никогда не было? — не унимался Баро.

Рубина горестно молчала, глядя на Бейбута своими выжженными горем глазами.

Бейбут проговорил тихо, едва слышно:

— Рубина многих людей от болезни спасла…

— Сейчас не время говорить обо мне. Торопись! Миро потерял много крови.

— Я верю Рубине, — сказал Бейбут громко и властно. — Поехали в больницу!

Выбрали "газельку". Впервые, наверно, Миро ехал в ней не сидя за рулем.

"Вот оно, счастье!" — думала Олеся в те дни, когда Форса не было в Управске. Все было легко и хорошо. Неприятности казались мелкими и пустяшными. Даже придирки Тамары, которые она старалась не замечать. Даже идиотские шуточки Антона, которые не замечать было еще проще. Зато каждый жест, каждое слово Астахова она ловила с наслаждением. Олеся слушала, что он говорит, что-то отвечала ему сама, и что бы ни сказала, ощущала всем своим женским естеством, что Астахов восхищается каждым ее словом, каждым жестом…

И все это разрушилось в то мгновение, когда в трубке раздался знакомый голос:

— Алло! Олесечка? Жду вас в "Волге". Ну вы знаете где.

Снова все сначала. Снова все вверх тормашками…

В VIP-кабинете Форс потягивал лихо навороченный коктейль. Увидев Олесю, протянул ей лист с каким-то текстом. Сказал хорошо поставленным коман-рирским голосом:

— Отправишь это Зарецкому.

— По почте?

— Олеся, не прикидывайся дурочкой. У тебя это плохо получается. Конечно же не по почте, а по факсу, причем именно с астаховского факса. И сегодня же. Надеюсь, телефон Баро ты не забыла?

— Забыла.

— Ладно, тогда вот тебе напоминание, — Форс накарябал на ресторанной салфетке телефон Зарецкого.

Олеся взяла и начала читать бумагу, протянутую ей. Письмо было написано зло, по-форсовски, но фамилия внизу стояла — "Астахов".

— Что это?

— Деточка, я устал тебе напоминать. Не суй свой нос, куда не следует.

— Леонид Вячеславович! Такое предложение оскорбит Зарецкого. И у них с Астаховым снова начнется вражда.

— Слишком ты умная для горничной. Твое дело — факс отправить. И пыль протирать.

Олеся вспыхнула румянцем, схватила бумагу, встала и ушла.

Форс ухмыльнулся и вновь принялся за коктейль. Ему, признаться, даже нравилось, что агент попался такой норовистый. Это как гвоздик, что высовывается из половицы. Вылез, чуток царапнул тебя. Ты его раз — и опять молотком по самую шляпку в половицу. До следующего раза.

Гораздо хуже, когда гвоздь сидит в полу, вроде как, надежно. Датам внутри проржавел, превратился в труху вместе с половою доской.

С тех пор как умерла Рада и чудом выжила Кармелита, Баро не доверял врачам. Совсем не верил, видел в них врагов рода человеческого. Над этим можно было смеяться, это можно было осуждать, но изменить — нельзя. Вот и сейчас Зарецкий сильно осерчал на Бейбута за то, что тот увез сына в больницу. Только тут уж ничего не исправишь. Что сделано, то сделано, и как будет, так будет. Как говорится, уведенного жеребенка назад не вернешь.

Теперь настало время заняться убийцей. Этим подлым и мстительным гаджо по имени Максим. Зарецкий велел доставить его из подвала в свой кабинет. А еще призвал в свой кабинет Кармелиту.

Рыч с помощником привели Максима. Рыч остался, а помощника его тут же отослали. Мало ли что может сейчас выясниться. Не следует знать об этом всем и каждому.

Цыганский "арест" не прошел для парня бесследно. Одежда его была изорвана, на теле — обильно рассыпаны синяки и царапины. Но при этом Баро отметил про себя, что в глазах Максима нет ни тени испуга. Он смотрел на Зарецкого спокойно и уверенно. Как не ненавидел Баро этого человека, но сейчас вынужден был признать: Максим — мужик хоть и подленький, но смелый.

Дай бог каждому, оказавшись в такой ситуации, вести себя так же.

— Вот, Баро, — сказал Рыч. — Это он хотел убить Миро. Мы его схватили, когда он пытался избавиться от ружья.

— Ты?! Убийца!!! — Баро сжал кулаки.

Все недавнее восхищением Максимовым спокойствием прошло. Остался только жгучая ненависть. Подло из-за куста стрелять в своего более удачливого соперника. Так бы взял и придушил подонка!

Баро подошел поближе к Максиму, всмотрелся в его глаза. Казалось, что еще мгновение — и он вцепится ему в глотку.

— Я не стрелял, — спокойно сказал Максим.

— Врет, — бросил Рыч. — Больше некому. И ружье было у него в руках.

Максим пошевелился. И получилось это у него как-то угрожающе, в иностранном кино в таких случаях герой уже в следующее мгновение сбрасывает путы и начинает дубасить врагов. Видно, что-то подобное привиделось Рычу, потому что он с опаской встал за спиной у Макса.

— Ты посмотри на этого человека, — Баро указал Кармелите на Максима. — Внимательно посмотри. Ведь именно с ним ты хотела сбежать. Я выгнал его из этого дома. А он вернулся. И для чего?! Для того, чтобы убить нашего Миро.

Да ты волоса ее одного не стоишь, как у тебя рука поднялась?

— Это не я.

— А кто же?

— Не знаю! Я смотрел…

— Подсматривал, — исправил его Рыч.

— Подсматривал… — вынужден был признать Максим.

— То-то! — торжествующе сказал Рыч. Но тут Баро неожиданно вспылил:

— Что "то-то", что "то-то"? Рыч, что ты такой довольный и победительный? Что убийцу поймал? Так ведь ты для того и нанят, и работаешь, чтоб не допустить такого! А у тебя тут любой проходимец может пробраться и подглядеть, чего хочет.

Охранник нахмурился — слова Баро говорил правильные, возразить нечего.

Ведь еще несколько лет назад, когда, капитализм в России был более диким, он, Рыч, был всегда настороже. А сейчас расслабился.

— Баро, так получилось. Свадьба — радость такая! Охранники молодые отпросились хоть одним глазком взглянуть, как сватовство идти будет…

— Отпросились! На то над ними, молодыми сопляками, ты и поставлен, чтоб носом в дерьмо тыкать и не дать разбежаться, распуститься!

Рыч совсем замолчал. Бывают такие ситуации — что ни скажешь, все против тебя работает.

Баро, чуть успокоившись, вновь занялся Максимом:

— Продолжай, чего ты там высмотрел?

— Услышал выстрел. Миро упал. Я испугался, что могут еще раз выстрелить, и прыгнул в кусты. Мне показалось, оттуда стреляли. Подбежал и увидел ружье…

— Врешь ты все! — спокойно сказал Баро. — Тебя уже с ружьем в руках схватили.

— Я… Я его с земли поднял.

Баро зло рассмеялся. А Рыч на этот раз уже остерегся скалиться.

— С земли поднял? Ха-ха! Зачем?

— Не знаю. Автоматически как-то. Убийца где-то рядом. А тут оружие…

Случайно так получилось!

— Случайно??? Случайно, чтоб ты знал, рядом с ружьями не оказываются. И через заборы не лазят. Да зачем ты вообще возле моего дома оказался?!

— Я хотел увидеть Кармелиту.

— Увидеть Кармелиту?! Вот! Вот в чем дело! Ты увидел, что ее сосватали, и решил убить жениха!

— Нет. Я просто люблю Кармелиту. Идо последней секунды надеялся, что она передумает…

Баро развернулся к Кармелите и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

— Это ты дала ему повод надеяться? После всего, что было?

— Нет! Я даже с ним разговаривать не захотела.

— Видеть тебя не могу. Кого я вырастил. И из-за этого убийцы ты готова была предать своего отца?!

Кармелита метнула злющий взгляд на всех троих — на Максима, на отца, на Рыча и вышла из кабинета, хлопнув дверью.

После ухода женщины обстановка в кабинете стала еще мрачнее.

— Теперь-то ты понял, что тебе здесь надеяться не на что! И если совершил подлость, то имей мужество принять и наказание, — сказал Баро.

— Вот это правильно, — одобрил Рыч. — Люди уже давно ждут, мы ему такого зададим!

— Ничего ему задавать не надо, — устало сказал Баро. — Везите его в милицию. Он не достоин цыганского суда. Пусть его свои судят.

— Но, Баро, это же мы его поймали.

— Молодцы, что поймали. Но плохо, что пропустили. И вообще. Еще один такой случай… Да нет, что же я говорю… Еще один лишь намек на какое-то происшествие, и я тебя уволю. Я и так что-то слишком добрый. Но это лишь с учетом твоих прошлых заслуг. А теперь везите его в отделение, пусть милиция с ним разберется!

Рыч повел Максима к выходу.

Следующие слова Баро нагнали его у самой двери:

— Хотя нет, постой вести. Пусть пока в подвале посидит. А мне сначала ружье принеси. Его там никто не лапал?

— Нет, точно нет, — твердо сказал Рыч. — Я сразу запретил! Тряпку на него набросил и спрятал.

— В общем, аккуратно неси, чтоб отпечатков не стереть. И новых не наставить!

— Ну уж за это будьте спокойны! — Рыч не удержался, улыбнулся напоследок.

Как же глубоко ранили Рубину несправедливые слова Баро. Сколько же лет будет он ее мучить и попрекать чужой виной.

Рубина пошла в комнату Баро, где висел большой портрет ее дочери. По старческим щекам сами собой потекли слезы.

— Рада, доченька моя, ты же знаешь, что я сделала все, чтобы тебя спасти. Вразуми ты его как-то свыше, чтоб он не изводил меня больше. Потому что сил моих нету. И так дочь похоронила, все глаза выплакала, а он еще и попрекает меня, как будто я того хотела…

Плач становился все безнадежней:

— Прости меня, прости меня, доченька, прости меня за все…

Возвращаясь к себе, Кармелита услышала громкий плач и зашла в отцову комнату.

— Бабушка! Бабушка, что с тобой?

— Ох, нет больше моих сил, внученька. Помереть бы и уйти к Раде, моей хорошенько-о-ой.

Кармелита крепко обняла старушку, оторвала ее от портрета и почти насильно увела в свою комнату. А там усадила ее к себе на кровать, положила седую бабушкину голову себе на колени. И вспомнила, почему-то, что совсем недавно они так же расположились в этой комнате, да только совсем наоборот.

Тогда бабушка утешала внучку, а теперь внучка — бабушку.

— Что ты, бабушка, перестань. Никто тебя не винит. А отец… Это у него каждый раз от горя разум мутится. Уж очень он маму любил.

Рубина успокоилась. Чем старше человек, тем легче его слезы остановить.

Видно, выплаканы они за жизнь долгую, совсем их мало осталось…

— А в том, что сегодня случилось, я виновата, только я. Ведь ты же мне говорила не выходить из дому. И Миро не пошел бы за мной, и ничего этого не было бы.

— Не казни себя так. Ты не могла знать, к чему это приведет.

— Но ты же знала. И ты меня предупредила.

— Не всякую беду, Кармелита, можно предотвратить. И я не все знала. Не все во власти человека.

— Нет, я во всем виновата, только я.

— Нет, видно, этого было не избежать.

— Бабушка, а как ты видишь, что можно избежать, а чего — нельзя?

— Это бывает по-разному. Вот когда я Миро гадала, видела кровь. А тебя рядом с ним не было.

— Оставь, бабушка. Это просто ты меня успокоить хочешь.

— Нет. Я хочу, чтобы ты на себя лишнего не наговаривала. В чем виновата, в том виновата. А тут… Что ж, так вышло. Миро этим не поможешь.

— А как ему помочь?.. Он выздоровеет?

— Надеюсь, что да.

— Только бы он выжил, бабушка. Только бы выжил. Я никогда себе этого не прощу.

— Надо ему помочь.

— Так как? Скажи, как? Я смогу?

— Сможешь, сможешь… Ты должна молиться и верить в то, что он поправится.

Кармелита кивнула головой и пошла, тут же помолилась перед иконой в правом углу комнаты. Помолившись, она вернулась к старушке:

— Бабушка, а почему все так несправедливо?!

— Ты это о чем, Кармелита?

— Когда ранили Максима, я дала ему кровь. А сейчас… Выходит, я спасла Максима для того, чтобы он убил Миро. Ну то есть, чуть не убил.

— А ты, что же, уверена, что в Миро стрелял Максим?

— Конечно нет. То есть, я вижу, что он. Глазами вижу. Но сердце, сердце не верит. Хотя я убеждаю себя. Говорю: он — стрелял, и я должна его ненавидеть.

Кармелита тяжело вздохнула.

— Но ведь так не бывает! Так просто не бывает. Он не мог стрелять!..

— Мудрое у тебя сердце, моя хорошая, хоть молодое, но мудрое, с рожденья, наверно. Слушай, деточка, свое сердце, слушай. Оно не обманет.

— Глупое у меня сердце, бабушка. Глупое! Сколько страданий я своим близким принесла.

— Ты все исправишь, доченька.

— Правда?

— Правда.

— Я смогу?

— Ну конечно, сможешь.

— Бабушка, я хочу, чтобы ты всегда рядом была.

— А я и буду.

— Иначе, я без тебя пропаду, совсем пропаду, — сказала Кармелита, крепко обняв Рубину.