Страсть и надежда

Глава 31

С перерыва и адвокат, и обвинитель вернулись довольные. Чугаев ознакомился с заключением психэкепертизы и нашел в ней маленький недочет, который при желании можно попытаться раскрутить до большого.

А Форс просто радовался, что пока все идет по его плану. И главное, что в этом деле он чувствовал себя совершенно спокойно, где-то даже чересчур.

Ему было абсолютно все равно, сколько лет дадут Максиму. А может, вообще помилуют, что вряд ли. Его цель в этом процессе была совершенно другая — поднять свой статус в глазах Зарецкого и Астахова. И, по возможности, опять вбить клинышек между ними. Пока что и то, и другое вполне удавалось.

Судья открыл судебное заседание, и Форс сразу же взял слово.

— Ваша честь, защита просит обратить внимание на орудие покушения.

Судья полистал дело, нашел нужную страницу, начал разглядывать снимки.

— В соответствии с материалами следствия, — продолжил Форс. — Ружье, из которого был произведен выстрел, является собственностью одной из цыганок, живущих в таборе, Земфиры Виноградовой. Обвинение утверждает, что на жизнь Милехина покушался мой подзащитный. Даже если предположить… Я повторяю, только предположить, что это так, не кажется ли суду странным, что он использовал для покушения именно цыганское ружье? Да еще и из табора, откуда родом и сам Милехин?!.. Поэтому я считаю необходимым допросить свидетеля Виноградову.

Немного волнуясь, Земфира вышла к трибуне.

— Свидетель Виноградова, — продолжил Форс. — На ружье, из которого стреляли в Миро Милехина, есть надпись по-цыгански. "От меня — немного, от Бога — больше". Скажите, вам знакомы эти слова?

— Да. Такие пожелания у нас обычно пишут на свадебных подарках.

— Защите известно, что это ваше ружье. Это правда?

— Да.

— Вам подарили его на свадьбу?

— Скорее, не мне. А моему покойному мужу.

— Документы на ружье оформлены?

— Да, все в полном порядке.

— После смерти мужа кто-нибудь стрелял из этого ружья?

— Нет.

— А где оно хранилось?

— Хранилось в кибитке, когда в пути. Или в палатке, когда стоим…

— То есть, поскольку возле Управска вы стоите уже достаточно давно, вас следует понимать так, что ружье хранилось в палатке. Где именно?

— В сундуке.

— А в таборе знали об этом ружье?

— Да кто о нем помнил? Я и сама забыла.

— Да? Это важно. Скажите, а люди вашего возраста или чуть моложе хорошо помнят вашу свадьбу с покойным мужем?

— Не знаю. Думаю, помнят. Хорошо тогда погуляли…

— Свидетель, скажите, а когда вы обнаружили пропажу?

— После покушения на Миро.

— Где вы были в момент покушения?

— В доме Баро… господина Зарецкого. Я работаю у него вместе с Грушей, помогаю по хозяйству. Очень у него дом большой.

— Отлично. Если вы в момент покушения были в этом очень большом доме, значит, вы видели ружье, из которого стреляли в Милехина?

— Да.

— Почему же вы тогда не заявили в милицию о пропаже своего ружья?

— В тот момент я не была уверена, что это мое ружье.

— Скажите, сейчас, когда вы работаете у Зарецкого, наверно, не так часто бываете у себя в таборе?

— Да.

— Но ваша дочь, Люцита, живет в таборе?

— Да.

— А на сватанье она была?

— Нет.

— Очень интересно. Ваша честь, — Форс обратился к судье. — Я считаю необходимым вызвать свидетеля Люциту Виноградову.

Люцита, выходя к трибуне, волновалась еще больше, чем мать.

— Гражданка Виноградова, вы знали о том, что в вашей палатке хранится старинное семейное ружье?

— Да, конечно.

— Как давно вы это знали?

— Сколько себя помню.

— Ну что ж, — по-доброму улыбнулся Форс. — Это вполне логично. Ружье было подарено на свадьбу. А вы появились на свет чуть позже.

В зале засмеялись, но совсем не обидно. А Форс уже опять нацепил на лицо серьезное выражение.

— Когда вы видели это ружье в последний раз?

— Вот этого я не могу сказать точно.

— А где именно хранилось это ружье?

— Мама же уже сказала. В основном, в сундуке, под матрасами или под подушками.

— Скажите, а вы часто туда заглядывали?

— Бывало… По-разному…

— А когда вы заглядывали туда в последний раз, ружье было на месте?

— Я не знаю, не помню. Я могла не обратить внимания. Ведь я искала в сундуке не ружье, а что-то другое.

— Скажите, во время вашего отсутствия любой может войти в палатку?

— Конечно. Нам скрывать нечего. В таборе не воруют!

— Скажите, а где вы были во время покушения?

— В таборе.

— А почему не на празднике, как и все?

— Я плохо себя чувствовала.

— Да? — опять с плохо скрываемой иронией воскликнул Форс. — Спасибо.

Ваша честь, у меня больше нет вопросов.

Судья повернулся к Чугаеву:

— Есть ли вопросы к свидетелю со стороны обвинения?

Тот отрицательно покачал головой.

— Свидетель может быть свободен. Люцита хотела уйти в зал, но передумала.

— Я еще хочу сказать: мне кажется, я знаю, как могло исчезнуть наше ружье.

Форс вскинулся:

— Гражданка Виноградова, а вы знаете, что за дачу ложных показаний…

Тут уж встрепенулся Чугаев, он перебил Форса, обратившись к судье:

— Протестую! Ваша честь! Я прошу вмешаться. Защита оказывает давление на свидетеля!

— Протест принят. У вас есть вопросы? — Чугаев с готовностью кивнул головой, очевидно, уже переполненной этими вопросами. — Задавайте!

Ни сказав ни слова, Рубина убежала от ведовского котелка.

Розаура сама потушила костер. Помыла в ручейке котелок. И пошла в палатку к старушке.

— Чего тебе? — неприветливо встретила ее Рубина.

— Вот, котелок тебе принесла. Чистенький!

— Спасибо, — она взяла котелок, положила его в угол, не глядя.

— Рубина… Я никак наше с тобой колдовство забыть не могу. Скажи, ты там что-то страшное увидела, в котле этом?

— Не помню…

— Ну как это не помнишь? Но ведь ты же что-то там увидела! Скажи мне правду. Что?

— Кипящую воду… — сказала Рубина, усмехнувшись едва заметно.

— Рубина, это, в конце концов, нечестно. Я тебе не девочка сопливая! Ты же сама меня позвала, просила помочь. А теперь со мной, как с дурой, разговариваешь…

— Не могу я тебе ничего сказать, — сказала Рубина, на этот раз грустно.

— О чем ты. Мы ведь не первый день друг друга знаем…

— Да, конечно. Только все равно… Не могу..

— Да вспомни ты! Разве я когда-нибудь тебя подводила? Ну, доверься мне.

Прошу тебя.

— Нет. Не могу.

— Ну скажи мне, ты увидела там того, кто хотел убить Миро. Да? Я же без тебя никому, ни-ни… Клянусь здоровьем своих детей. Вон, Васька за палаткой бегает, заливается. Подумай, стала бы я просто так такие слова говорить.

— Я не разглядела стрелявшего. Но одно знаю точно, — произнесла Рубина хриплым голосом. — Никто не хотел убивать Миро.

— Как это?

— Стреляли не в Миро. И пуля предназначалась не Миро…

Рубина замолчала. Ей было трудно выговорить фразу до конца.

— …а Кармелите.

Розаура в ужасе открыла рот. И, не в силах закрыть его, спрятала лицо в ладони.

Да, вот такая неожиданная свидетельская удача подвалила Чугаеву. И нужно быть полным дураком, чтобы ею не воспользоваться.

— Правильно ли я вас понял, Люцита? Вы сказали, что у вас есть предположения относительно того, куда исчезло ваше семейное ружье?

— Да.

— И куда же, по Вашему мнению, оно исчезло?

— Накануне покушения на Миро в табор приходил Максим Орлов.

— Когда именно?

— Ну, мне сейчас уже трудно вспомнить.

— Примерно.

— Это было где-то недели за полторы до Ивана Купалы. А может, и на сам праздник… Сейчас уже трудно вспомнить. Он вообще-то несколько раз приходил к нам в табор…

— А зачем приходил?

— Ну не знаю. Наверно, поговорить хотел.

— С кем?

— Думаю, с Кармелитой. Она тогда как раз гостила у нас. Жила в палатке у своей бабушки Рубины.

— А уходил он из табора вместе с кем-нибудь из цыган? Ну с той же Кармелитой?

Баро скрипнул зубами на весь зал — совсем эти юристы распоясались!

— Нет, — ответила Люцита. — Когда я видела, он уходил один. Причем, когда он уходил, я видела, что в руках у него длинный сверток…

— И что же? Закончите мысль.

— В этом свертке могло быть ружье…

Розаура с испугом смотрела то ли на Рубину, то ли просто куда-то вдаль.

И говорила сама с собой.

— Значит, пуля предназначалась не Миро, а Кармелите?!

— Да, Кармелите. Моей маленькой девочке. Я увидела, как смерть вплотную подошла к моей внученьке.

Розаура вышла из оцепенения:

— Подожди… подожди, значит, гаджо хотел убить Кармелиту, а попал в Миро.

— В Кармелиту стрелял не тот, кого в этом обвиняют, а совсем другой.

— Как другой? Кто другой?

— Не знаю… Вот этого я не разглядела. И меня это страшно беспокоит…

Ведь это значит, что убийца до сих пор на свободе!!! И он охотился за Кармелитой.

— Рубина! — засуетилась вдруг Розаура. — Ты должна пойти в суд. И все рассказать.

— Что? Что я могу рассказать?

— То, что ты видела во время гадания… Пусть они выслушают тебя, пусть отпустят невиновного парня и начнут искать настоящего убийцу.

— Кто же мне поверит?

— А не поверят, так мы всем табором придем, и скажем, что ты — настоящая ведунья, и что ты еще ни разу не ошибалась.

— Ты же знаешь, гаджо не верят во все это. То есть, верят, но не все. А уж судьи — точно.

— Судьи — судьбы. Рубина, корень один. А ты уже скольким судьбу верно предсказала?

— Нет, Розаура, в суде они потребуют факты, доказательства. А мои факты — вон, котелок да порошок. Ведь то, что я видела, могу видеть только я. Или ты, если очень постараешься.

Обе грустно вздохнули.

Но Розаура опять вспыхнула:

— Мы же не можем вот так просто сидеть и ждать, пока осудят невиновного!

— Нет конечно. Нужно молиться. Молиться, чтобы все это благополучно закончилось.

— А в суд. Как же насчет суда?

— Надо будет пойти. Сегодняшним днем у них там дело не закончится. А завтра… Даже не знаю. Ой, что-то тревожно на сердце… И надо бы еще к одному человеку сходить, посоветоваться.

— Что за человек? — спросила Розаура с надеждой на помощь.

— Хороший, очень хороший! — ответила Рубина.

Выжав из Люциты нужный ответ, Чугаев ушел в тень.

Но тут уж Форс взял инициативу в свои руки.

— Ваша честь. Ввиду особой важности последнего заявления свидетеля Люциты Виноградовой, я прошу разрешения задать еще несколько вопросов свидетелю.

— Разрешаю, господин адвокат.

— Спасибо, ваша честь. Итак, Люцита, вы утверждаете, что незадолго до преступления видели моего подзащитного в таборе?

— Да.

— Вы также утверждаете, что он нес какой-то большой сверток?

— Нет, не большой, а длинный.

Люцита развела руки, как рыбак, показывая длину свертка.

— И вы считаете, что в нем могло быть то самое ружье, которое похитили у вас из палатки?

— Конечно, а что же еще он мог нести? Ведь ружье-то пропало, а из наших никто его взять не мог.

— Свидетель, не нужно строить столь смелые предположения. Говорите только по существу. Итак, вы решили, что это было ружье только из-за размеров свертка?

— Ну да…

— А если бы он нес, к примеру, саксофон или спиннинг?

Люцита растерялась. Но потом оправилась:

— Если бы у нас в таборе был саксофон или спиннинг, я бы могла заподозрить, что он несет их. Но поскольку у нас в палатке было только ружье, то я и заподозрила, что он несет ружье.

— Стоп! Минуточку! — озарило Форса. — А не вы ли с матерью еще несколько минут назад говорили, что и думать забыли об этом ружье. И давным-давно не проверяли, на месте оно или нет. То есть в сундук исключительно за матрасами или подушками лазали. А ружье при этом не проверяли! Хотя и заподозрили, что его украли… Странновато, не правда ли?

Люцита молчала. Она лихорадочно вспоминала, что же сказала несколько минут назад. И с ужасом понимала, что не помнит. То есть, помнит, но все очень приблизительно. А здесь нужны точные слова.

Форс же продолжал вещать все тем же вопросительно-ироничным тоном:

— Разве не естественней было бы, как только вы заподозрили кого-то, пусть даже Орлова в воровстве…

— А у нас больше заподозрить некого! Я же говорила: в таборе не воруют! — чуть не плача сказала Люцита.

— Да-да, конечно же, не воруют. Цыгане — самые честные люди в мире.

Итак, вы заподозрили кого-то в воровстве ружья. Что ж вы не пришли домой, не проверили, на месте ли ружье?

— Да потому не проверила, потому… — воскликнула в отчаянии Люцита. — Что у меня бусы порвались. И я забыла.

Эта глупейшая фраза получилась у нее настолько по-женски естественной, что все ей поверили. Форс почувствовал это. И даже на мгновение растерялся.

Еще секунду назад эта девчонка была в тисках его железной логики, и вдруг, сказав какую-то редкую, несусветную, нелогичную ерунду, вырвалась на свободу.

Но Леонид Вячеславович быстро пришел в себя:

— Конечно же! Мы все вам верим. Порванные бусы куда важнее предположительно украденного ружья, из которого чуть не убили человека! И вообще, согласитесь, странно все как-то складывается. Обвинять в воровстве Максима Орлова, который, может, и заходил когда-нибудь в табор, но никогда не слыхал ни о какой свадьбе господ Виноградовых. А тем более, об опасных подарках с этой свадьбы!..

— Протестую, — прервал его Чугаев. — По-моему, мой уважаемый оппонент слишком далеко ушел по тропе предположений. Я, например, тоже могу предположить, что Орлов, часто общавшийся с цыганами, мог от кого-то из них случайно услышать о таком подарке. Но ведь это тоже будет всего лишь предположением.

— Протест принят, — поставил точку в спорах судья. — Еще вопросы к свидетелю Люции Виноградовой есть? Нет! Тогда прошу продолжить опрос свидетелей.

— Спасибо, ваша честь, — обвинитель Чугаев обвел взглядом зал и задумался, кого же вызвать следующим. А, вот кто нам сейчас подойдет. — Я приглашаю на свидетельское место Зарецкого Рамира Драговича.

Палыч горевал у себя в котельной. Знакомые ему уже рассказали, как с утра идут дела в суде. И ничего хорошего в том, что там происходит, он не находил. Вообще-то Палыч сам хотел пойти на суд. Но не смог, испугался, что сердце не выдержит одного только вида Максима на скамье подсудимых. Не говоря уже об обвинительных речах прокурора.

И, что самое обидное, пить тоже не хотелось. Настолько не хотелось, что не было никакой возможности влить в себя хоть рюмку алкоголя.

Палыч долго бесцельно ходил по котельной. Брал в руки то один предмет, то другой. И, не понимая, зачем ему это нужно, возвращал все на свои места.

Но вот, наконец, ему в руки попался заварочный чайник. И старик наконец-то оценил свою находку. Чайку сейчас нужно выпить. Крепенького. С медом и с плюшкой какой-нибудь.

И весь организм с головой во главе переключился с бессмысленного метания вокруг нерешаемой проблемы на смакование предстоящего удовольствия.

Перво-наперво Палыч вскипятил воду. И окатил кипятком чайничек изнутри, потом задумался, каким же именно чаем себя побаловать. Хотелось крепкого, стало быть, зеленый не подходит. А черный — опять же надо решить какой…

И тут в дверь постучали.

Сердце Палыча сладко защемило, он даже сам не понял, почему… Небось, опять какая-то авария в гостинице. А сердце глупое…

Но нет, не глупое. Дверь отворилась. В проеме стояла Рубина.

— Паша. Пашенька…

Палыч глазам своим не поверил — может, все же привиделось:

— Рубинушка?..

Баро возмущенно взмахнул руками — что он мальчик, что ли, по несколько раз давать свидетельские показания. Но к трибуне пошел.

— Господин Зарецкий, не могли бы вы описать, какого рода отношения связывали вашу дочь и обвиняемого? — начал Петр Архипович.

Хорошо, что Форс уже провел с Баро профилактическую беседу. Наверно, поэтому Зарецкий отнесся к вопросу всего лишь со сдержанным раздражением.

— Никаких отношений не было!

— Но вы же не станете отрицать, что ваша дочь и обвиняемый, ну, скажем, были просто знакомы?

— Вот именно — знакомы. И не больше того. И то без году неделя…

— Но, насколько нам известно, Максим Орлов ухаживал за вашей дочерью.

Не так ли?

— Что значит, "ухаживал"?! — Баро на удивление быстро освоил юридические штучки, придирки к словам.

— Хорошо, изменю вопрос: Замечали ли вы, что обвиняемый ищет встреч с вашей дочерью?

— Да, он несколько раз появлялся в нашем доме… Якобы по делу.

— Ваша дочь поощряла эти свидания?

— Что такое вы говорите. Да она однажды даже приказала охранникам вышвырнуть его из дома.

— Можете ли вы подтвердить, что ваша дочь не давала Максиму Орлову никаких обещаний.

— Моя дочь дала обещание только одному мужчине во время сватовства… И этот мужчина — Миро.

— Значит, это могло быть причиной для того, чтобы побудить обвиняемого к решительным действиям?

Баро промолчал. Если бы он не знал правды, сказанной ему Рычем, конечно бы, он сходу сказал: "Да!". Но он знал. И поэтому сказать "да" было очень трудно.

Однако Чугаев настаивал на ответе:

— Свидетель, вы не ответили на мой вопрос. Могло ли поведение вашей дочери повлиять на обвиняемого таким образом, что он решился устранить соперника?

— Я… я не могу этого сказать. Это же зависит от характера Орлова. А я его слишком мало и плохо знаю.

— Но чисто теоретически, вы допускаете, что у обвиняемого был мотив к такого рода действиям?

— Я протестую, — воскликнул Форс. — Обвинитель подталкивает свидетеля к оценке событий вместо их фактического изложения.

— Протест принят. Прошу обвинение переформулировать вопрос.

— Хорошо, начнем сначала. Молодой человек преследует девушку. Но та дает согласие выйти замуж за другого. Вы же не будете отрицать, что у данного молодого человека появляется мотив мести по отношению к более счастливому сопернику?

— Ну, конечно, в общем, такой мотив может появиться, чисто теоретически, — выдавил из себя Баро.

Форс возмущенно посмотрел на судью: что он творит? Как позволяет уйти обвинению во все эти предположительные "если бы, да кабы".

А Чугаев победно посмотрел в зал и гордо произнес:

— У меня больше нет вопросов.

— Свидетель, можете занять свое место, — судья посмотрел на часы. — Объявляю перерыв в судебном заседании до завтра.

Баро вернулся на свое место. Сел рядом с Кармелитой, хотел положить ей руку на плечо. Но она сбросила ее, дернув плечом. И тут же сама вскочила, убежала в коридор поджидать Люциту.