Страсть и надежда

Глава 32

— Ну здравствуй, Паша.

— Боже мой…

Палыч подошел к Рубине. Нежно, как фарфоровую вазу, обнял ее, боясь поранить.

— Пришла…

— Я не могла не прийти.

— А я тоже очень хотел прийти к тебе. Но все не решался. Видно, вся решительность в молодости осталась.

— Да, — протянула Рубина. — Раньше ты был… — и запнулась, не умея словами сказать, каким замечательным был Паша

— А я и сейчас. Я ого-го. Я… — начал, было, хорохориться Палыч, но не смог долго фиглярствовать. — Как ты нашла меня?

— Да так… — загадочно улыбнулась Рубина. — Уши открыла, глаза открыла. Много наслушалась, кой-чего насмотрелась. Голову включила, когда голова путаться начинала, сердце помогало. Вот и нашла.

— А ты все такая же умница. И красавица!

— Оставь, Паша. Умница — еще может быть, а что до красавицы…

— Ах, да. Я ж забыл, еще и скромница… Вот как в жизни бывает, живем в одном городе и ничего друг о друге не знаем… То есть, знаем, но…

— Отчего ж ты раньше не пришел. Если знал… Почему?! Если знал, что я рядом?

— Боялся.

— Чего? Бунтарь ты мой!

— Я не знал, как ты встретишь меня. Не был уверен, что ты будешь рада меня видеть.

— Да как ты такое подумать только мог?

— Мог, Рубинушка, мог. Я же убийца твоего брата. Родного брата!

Кармелита не сразу догнала Люциту. Та сидела у самого выхода и поэтому уже успела уйти далеко. Кармелита пантерой вцепилась ей в плечо:

— Эй, стой! Что ты сейчас наговорила?

— Что видела, то и сказала, — холодно ответила Люцита.

— Что ты видела? Что ты могла видеть? Не брал Максим у вас никакого ружья. Ты что, не понимаешь, что он не виновен?

Люцита всплеснула руками:

— Люди! Ромалэ! Что творится?! Невеста защищает человека, который хотел убить ее жениха. Хоть бы постыдилась.

— Мне нечего стыдиться.

— Как же?! Миро ранен, а ты тут убийце глазки строишь! Я все видела, не слепая.

— Люцита, врать на суде, чтобы посадили невинного, это тоже преступление. И ты за это поплатишься!

— Отпусти. Это ты поплатишься.

Люцита постаралась вырваться из цепких рук Кармелиты. Но не тут-то было.

Та крепко схватила ее. Девичья возня со стороны все больше походила на драку. Хорошо, Баро и Земфира рядом оказались. Растащили дочек, в разные стороны — каждый в свою.

Баро увел Кармелиту в какой-то глухой переулок. Хотел поговорить с ней по-отцовски, но получилось как-то наивно, по-школьному:

— Дочка, ты отвратительно себя вела. Накинулась на Люциту… Что это такое?

— Я? Это не я, это ты отвратительно вел себя в суде. Как ты мог сказать, что Максим хотел убить Миро?!

— Я же не так сказал. Этот из меня выдавил… как там…что у него был мотив, мог быть. Ты же видела, я пытался не отвечать, но меня вынудили…

— Да какая разница?! Как ты мог так сказать? Ты же знаешь, что стрелял не он!!! А все равно, Что-то хрустнуло. Девушка замолчала. Подозрительно огляделись вокруг, прислушались. Нет, все тихо. Эти старые дома, оседая, сами собой похрустывают.

— А все равно хочешь его осудить, — закончила фразу Кармелита.

— Неправда, я вовсе этого не хочу. И потом, судьба Максима, меня не интересует.

— Да что ж ты за оборотень такой! Судьба человека полностью в твоих руках! И она тебя не интересует?!

— Как с отцом разговариваешь! Если честно, судьба Максима не в моих, а, прежде всего, в твоих руках!

— Это значит, ты будешь продолжать скрывать своего свидетеля?!

— Да. Хотя скрывать осталось недолго. Скоро приговор объявят.

— Кто же дал тебе такое право — распоряжаться чужой жизнью?

— Это право отца. Твоего отца. Я знаю, что этот гаджо несет тебе только боль и разочарование. А я как мужчина, прежде всего, должен беспокоиться о судьбе своей дочери…

Но Кармелита не дала ему договорить.

— Тогда я, твоя дочь, побеспокоюсь о судьбе Максима. Я найду способ, как вытащить его из тюрьмы. Обязательно найду!

Баро сплюнул и пошел прочь.

А по другую сторону от здания суда на свою дочку коршуном налетела Земфира.

— Что за чушь ты несла в суде? Ты что, на самом деле видела, что Максим нес какой-то сверток?

— Может, видела. А может, и нет.

— Хватит морочить мне голову. Говори правду; что ты видела?

Земфира схватила Люциту за подбородок и повернула ее лицо к себе: глаза в глаза.

— Да ничего я не видела, — сказала дочка и отвела взгляд.

— Тогда зачем ты врала? Чего ты этим добиваешься?

— Я хочу, чтобы Максима посадили!

— Скажи на милость, зачем тебе сажать Максима, если он невиновен. Это же просто подло! И потом, ты что, хочешь, чтобы Миро вернулся к Кармелите?

Люцита, не зная, что ответить, залопотала, что на язык подвернулось:

— Да мне… мне… не интересно, что там у них с Кармелитой…

— Всегда было интересно. А теперь неинтересно. Что-то ты темнишь, дочка.

— Мам, ну мам… ты… ты ничего не понимаешь. Я… я… хочу защитить Миро, — вдруг, неожиданно для себя, Люцита поняла, что нужно говорить. — Ведь если Максим один раз пытался его убить, то он и еще может попытаться.

— Бог ты мой! Дочка! Я же говорила тебе: у Баро есть свидетель, который видел, что Максим не стрелял.

— И где же этот свидетель?

— Это знает только Баро.

— Да? А почему же в суде он ничего не сказал про этого свидетеля?! — перешла в наступление Люцита.

И тут уж Земфира замялась, не зная, как ответить дочке, чтоб и не соврать, и никого не подставить.

— Ну, ну… Он барон. Ему лучше знать, когда что говорить.

И тут Люцита сказала, как капкан захлопнула:

— О, конечно. Зарецкий — барон, мудрый барон, справедливый барон. Он всегда знает, что говорит. И наверно, он не случайно сам, при всех заявил, что Максим вполне мог стрелять в Миро!

Рубину поразили Пашины слова. Неужели он ничего не знает? Сейчас, когда прошло столько лет. И все это время он мучался, чувствуя себя убийцей!

— Паша, Пашенька. Ты, ты не убил его…

— Как? Как не убил? Мне сказали… Постой, так что, он жив?

— Нет, он умер. Но умер всего лишь два года тому назад.

Палыч закрыл лицо ладонью. Потер пальцами лоб:

— Господи, сорок лет! Сорок лет я жил убийцей, чтобы перед смертью узнать, что это не так.

— Паша, ну, какая смерть? Тебе еще жить и жить.

— Да. Ты еще скажи — детей рожать. Я ведь потому и не искал тебя, что считал себя убийцей твоего брата. Мне так сказали, видно, чтоб от тебя отвадить. Но я все время, все это время думал о тебе.

— Я тоже, Паша. На мужа смотрела, а тебя вспоминала. Стыдилась. Но забыть не могла. На Раду, доченьку, смотрела. И представляла, какие бы у нас с тобой могли быть дети.

— Рубина, ты все знаешь. Скажи, что с нами будет?

— А что с нами будет? Мы уже старые, телега жизни не может дважды проехать по одной и той же дороге.

— А может, все же попробуем? Может, и сейчас не поздно начать все сначала?! Заживем душа в душу. Я тебя на руках носить буду.

— Нет…

— Но почему нет? Мы же встретились.

— И что? Встретились. Но наше время прошло. Место любви — возле молодости, а место старости — возле мудрости. Моя внучка — уже невеста. И Максим твой — жених. Нам бы лучше подумать, как им помочь.

— Да, Рубина, ты знаешь, Максим и Кармелита напоминают мне нас в юности.

— Такие же глупые и наивные.

— И влюбленные… Да, Рубина, мы не должны допустить, чтобы Максим повторил мою судьбу. А Кармелита — твою. Мы обязаны что-то для них сделать.

— Обязаны… — эхом повторила Рубина.

— Знаешь, он мне очень не понравился, в то утро, когда уходил от меня.

Он был сам не свой. Все твердил ерунду какую-то. Вот, думаю, быть беде, быть беде. Но сам себя успокаивал — перебесится. А теперь иногда думаю, а что если он и вправду…

— Нет, — твердо сказала Рубина. — Не стрелял он.

— А ты откуда знаешь?

— Я видела!

— Что видела… Чего ж ты ждешь то9! Надо пойти и рассказать об этом в суде.

— Что я скажу?

— Как что? То, что ты видела.

— Да ведь я видела это во время гадания. В котле!

— В котле-е-е?! — разочаровался Палыч. — Нет, Рубина, в котле — это не пойдет. Они ж не знают, какая ты у меня ведьма да ворожея.

— Знают, — сказала Рубина, припомнив, что она напророчила следователю Бочарникову про его ребенка. — Знают, только на суде это не поможет.

— Я знаю, как спасти Максима! — вдруг встрепенулся Палыч, и в глазах его появилось что-то залихватское, героическое, как в молодости.

— Как? — осторожно спросила Рубина, — предчувствуя недоброе.

— Я заявлю на суде, что стрелял не Максим, а я!

Когда стало совсем плохо, Кармелита решила применить свое наивернейшее лекарство — разговор со Светой. Тем более что та обещала помочь найти свидетеля невиновности Максима.

Света встретила подругу с загадочной улыбкой. Попросила говорить шепотом и в коридоре сильно не грохотать. Папа очень устал после суда, прилег поспать, отдохнуть на часок. На цыпочках прошли в студию. И уж там начали говорить о деле.

— Кармелита! — крикнула шепотом Света. — Все решено!

— Да? — обрадовалась подружка. — Здорово! Кого же ты нашла?

— Самого надежного человека в мире. Этим свидетелем буду я!

— Ты?

— Я!

Кармелита расстроилась. Тут ведь и не накричишь, когда человек так хочет помочь, но и соглашаться на такую глупость никак нельзя.

— Светочка, подружка, но ведь мы же уже говорили об этом. Какой из тебя свидетель. Тем более — лжесвидетель.

— Замечательный! Я уже репетировала. И костюм подобрала. Помнишь, тот строгий, в полосочку. Вот только тут еще платочек нужно найти в тон…

— А ты не боишься?

— Нисколечко.

— А как твой отец отнесется к тому, что ты будешь врать на суде?

— Ты, милая, лучше думай о том, как твой отец к этому отнесется. А мой — гениальный адвокат. Да кто ему скажет, что я буду врать!? Мы же ему скажем, что это правда.

— Нет, он сразу все поймет. И к тому же… Слушай. Я вспомнила! Нам же это даже еще в школе рассказывали… Ну конечно! Если свидетель — близкий родственник адвоката, то адвокат обязан отказаться от дела, которое он ведет.

— Ну и отлично. Мой отец больше не будет адвокатом Максима. Пока найдут нового адвоката, я еще порепетирую. И, кстати, платочек найду в тон полосочке.

— Света! Какой платочек! Какие полосочки? Нет и лет. Мы так рисковать вообще не можем. Твой отец — лучший адвокат в городе. Да наверное во всей области. Я радио слушала. Говорят, таких адвокатов еще в Москве поискать надо. Понимаешь, он лучший. А вот какой ты свидетель — этого еще никто не знает.

— Что же тогда делать? Послушай, а может Палыч?..

— Ага, очень умно! Все знают, что Палыч — лучший друг Максима. Все знают, что Максим к нему в котельную из гостиницы съехал.

— Вот и отлично. Палыч расскажет. Мол, почувствовал что-то неладное.

Пошел вслед за парнем. И видел, что он не стрелял.

— Ну да. А обвинитель, чугунка эта, спросит: что ж вы раньше об этом не сказали? Когда ваш лучший друг в тюрьме сидел, суда ждал. Только сейчас пришли, как увидели, что совсем жареным пахнет!

— Плохо, совсем плохо…

— Да, Света, тут нужен человек со стороны, недруг Максима, и который умел бы виртуозно врать.

Светка горько усмехнулась:

— Виртуозно врать говоришь? — и вдруг вся просияла. — Мне кажется, я знаю такого человека… Знаю.

— И кто же этот замечательный лгун?

— А ты догадайся. Слабо? Сдаешься? Ладно — раскрываю тайну. Это — Антон Николаич Астахов! Виртуозней враля я в своей жизни еще не встречала!

В первую секунду Кармелита онемела от удивления. Какой еще Антон? Этот самый негодяй, из-за которого начались все неприятности? Но потом, когда первое изумление прошло, Кармелита подумала, почему нет. Антон увивается за Светой. Они даже близки были. Подлец он, конечно, редкий. Алгун еще больший.

Так, может, хоть раз его ложь может быть во благо?

— Света, а он сможет?

— Еще как сможет! Будь совершенно спокойна. Что-что, а врать он умеет гениально.

— Ты знаешь, а что если его завалят вопросами, и он растеряется.

— Кто растеряется? Кого завалят? Антона Астахова? Да он сам, кого хочешь, вопросами завалит.

— Ну, допустим, с его лживой подготовкой все в порядке. А вот… Я не уверена, можем ли мы полагаться на него, как на человека.

— Вот это вопрос. Я сама его побаиваюсь. Но с другой стороны, знаешь, я подумала: может, я была немного несправедлива к нему.

— Когда? — зло спросила Кармелита, вспомнив Антоновы приставания в машине и возле гостиницы.

— Ну когда он мою выставку делал и картины покупал… Он так старался, а я его здорово припечатала.

— Знаешь, подруга, мне трудно говорить. По отношению ко мне Антон — свинтус редкий. А с тобой — Бог знает. Ты сама в себе разберись.

— Вот я и разбираюсь. Мне ведь тоже с ним трудно. То он хороший, кажется, лучше не бывает. А потом — увидишь эти насмешливые глаза… И все… И…

— Ну вот… — разочарованно сказала Кармелита.

— Но ведь они были когда-то друзьями. Пока не рассорились. Из-за тебя, между прочим, — в голосе Светы почувствовалась легкая ревность. — Неужели он не захочет старого друга выручать. Которого сам же подставил. И не раз.

— Если бы хотел, давно бы уже помог. А он что-то не очень торопится помогать.

— Знаешь что. И все-таки мы должны дать ему этот шанс. Опять же, Антон — сын Астахова. А его в этом городе все уважают. И к словам его сына должны прислушаться.

Кармелита промолчала. Последний довод показался ей совсем уж неубедительным.

— Не грусти, подруга. Давай попробуем. По крайней мере, другого выхода у нас все равно нет. Ведь правда?

— Правда… — грустно сказала Кармелита. Тут Света права, на все сто права.

На безрыбье и Антон свидетель.

— Что? — переспросила Рубина. — Что ты сказал?

— Красавица ты моя! — засмеялся Палыч, весьма довольный собой. — Неужто на ухо туговата стала? Я говорю, — начал говорить он нарочито громким голосом. — Говорю, что заявлю на суде, мол, стрелял в Миро.

— Ты с ума сошел!

— А чего? Может, у меня судьба такая. Как говорят в этих книжках — планида: быть цыганоубийцей. Вот твоего брата ты с моей совести сняла?

Сняла. Так я на нее теперь Миро повешу. Совесть моя привыкла мучаться.

Но Рубине совершенно не понравился его шутливый, ернический тон.

— Перестань, Паша. Взрослый мужик, можно сказать, старый. А такое говоришь… Как говорила мать моя, Ляля-Болтушка, до кучи не держится.

— Держится, Рубинушка, все держится. И в кучку собирается. Суди сама.

Сама говоришь, жизнь уже почти закончилась. Начинать нам с тобой что-нибудь рано. Так, может, хоть молодежь выручу. Мне любой срок не страшен. Что тут в котельной книжки читать, что там, на зоне. Старика, чай, уважат.

— Пашенька, не надо этого делать.

— Надо, Рубина, надо. И потом — я уже решил!

— Да что ж ты решил? Что решил? — Рубина начала нервничать.

И от этого стала удивительно похожа на себя ту, совсем еще молодую — глаза заискрились, щеки разрумянились.

Палыч невольно ею залюбовался.

— Дурень ты этакий! Ты же своим признанием только ухудшишь его положение. Того гляди — и срок увеличишь.

— Как это? — тут уж Палыч заволновался. — Наоборот. Его должны будут сразу же отпустить.

— Нет, Пашенька. Ошибаешься. Я вот в тюрьме посидела. Всякого наслушалась. И ты послушай. Вот смотри, Максима поймали на месте преступления, есть свидетели. Правильно?

— Ну!..

— А тут еще ты добавляешься, герой этакий. Говоришь: "Я стрелял!". А все знают, что ты лучший Максимов друг. И получается, уже не один преступника двое. Целая преступная группировка. А за это судят еще хуже.

Строже. И Максима не выручишь, и сам сядешь. Да еще и срок увеличишь.

— Ты это точно знаешь?

— Точно.

Палыч озадаченно почесал затылок:

— Вот катавасия какая, никак не выкрутишься. Тогда я просто пойду в суд и скажу, что Максим — хороший человек.

— Эх, Пашенька, это ты — хороший человек! Только никому этого говорить не нужно. И так все знают.