Запретный французский

Глава 10

Лейни

Ройс Сондерс сидит на скамейке напротив меня, один. Я сижу рядом с бабушкой. Мы пьем послеобеденный чай в саду на заднем дворе, и невыносимая тишина грозит довести меня до крайности. Он здесь всего двадцать минут, и, кажется, мы исчерпали все возможные варианты тем.

«Ред Сокс» преуспевают в этом сезоне, дождевые тучи рассеются, зима в этом году может быть суровой, и нет, он не хотел бы еще одно печенье.

Ройсу чуть за сорок, и он лыс, но в той красивой манере, которая присуща некоторым мужчинам. Растительность на лице помогает придать резкости детскому лицу. Он стильно одевается и невероятно вежлив. В нем есть чем восхищаться: непринужденная улыбка, уверенное поведение, доброта, которой он делится с каждым. Незнакомец, водитель, государственный служащий — он относится ко всем одинаково.

Он происходит из состоятельной бостонской семьи — старые деньги, но это не мешает ему руководить успешной консалтинговой фирмой. Не уверена, кого именно он консультирует. Знаю только, что это как-то связано с технологиями и политикой, хотя и не совсем уверена, как они сочетаются. Стыдно, конечно, не знать, чем зарабатывает на жизнь твой жених.

Это бабушка назначила встречу. На мой двадцать пятый день рождения вместо подарка она пригласила на завтрак в столовую и объяснила, что хочет кое-что обсудить со мной.

Мою помолвку.

В тот самый момент, когда она произнесла эти тяжелые слова, я как раз поглощала яйца «Бенедикт». И была поражена, как и любой другой человек на моем месте, и в итоге пронесла еду мимо рта. Канадский бекон, яйцо-пашот и голландский соус посыпались на ее драгоценный персидский ковер XVII века, и я ахнула от ужаса. Уборка предстояла большая. Три горничные, стоя на четвереньках, прочесывали ковер в перчатках, стараясь собрать все до последней капли (не то чтобы это имело значение — позже в тот же день бабушка отправила ковер в профессиональную чистку). Она усадила меня обратно и вздохнула, словно ей надоело возиться со мной весь день.

Бабушка может быть такой, и это не только из-за возраста. Она интроверт и легко перевозбуждается. Ненавидит толпу и беспорядок, и вы можете себе представить, как весело было маленькой девочке жить в ее доме. Игрушки должны были быть убраны и аккуратно разложены, прежде чем мне разрешат спуститься к ужину. Для игровой комнаты она заказала огромный трехэтажный кукольный домик, но мне не разрешалось к нему прикасаться, потому что, по ее словам, приводить его в порядок было слишком хлопотно.

Помолвка, казалось, была уже предрешена.

— Он прекрасный человек, — сказала она мне, глядя на ковер своими проницательными карими глазами в поисках пропущенных пятен. — У его родителей безупречная репутация. Я глубоко копала и не нашла никаких скандалов. Проверила несколько поколений — родословная сохранена.

Видимо, она ожидала, что это произведет впечатление, поэтому я широко раскрыла глаза и издала одобрительный возглас.

Если не считать неудачи с яйцами, моя реакция на ее объявление о помолвке была на удивление спокойной. Я уже знала, что произойдет нечто подобное, и у меня было время смириться.

За несколько недель до этого я случайно услышала, как бабушка разговаривала с Маргарет наедине. Я только что вернулась с прогулки — одной из «если я прямо сейчас не выйду из этого дома, могу сойти с ума». Бывают дни, когда балкон не помогает. Беспокойство берет верх, и я испытываю непреодолимое чувство срочности. Когда такое случается, нет другого выбора, кроме как отправиться на долгую прогулку. Это помогает — выбраться из дома и осмотреть окрестности. Мне нравится проходить мимо людей и угадывать подробности их жизни. Мне нравятся эндорфины и нагрузка, и обычно к тому времени, как я возвращаюсь домой, кажется, что все в мире снова в порядке.

В ту ночь Маргарет и бабушка, должно быть, не поняли, что я вернулась домой, или, может быть, решили, что у меня хватит ума не подслушивать, потому что они не потрудились закрыть дверь в комнату бабушки и не замолчали, когда я подошла ближе, прислушиваясь только потому, что услышала, как они произнесли мое имя, когда я уже собирался пройти мимо.

Я заглянула внутрь и увидела бабушку, сидящую за своим огромным богато украшенным туалетным столиком. Это единственное место в доме, которое до сих пор восхищает меня. Столик всегда до отказа заполнен ювелирными изделиями, аккуратно разложенными в ряд помадами, духами на серебряных подносах. До сих пор помню, как в детстве пробиралась в ее комнату, отчаянно желая примерить драгоценности, и как меня за это ругали.

Бабушка была сама на себя не похожа, по крайней мере, на ту версию, которую она любит представлять миру. Она сидела на стульчике без спинки в голубом хлопчатобумажном халате и домашних тапочках. Плечи были опущены, спина выгнута, седые волосы не собраны. Лицо было умытым и бледным, в отражении виднелась каждая нежная морщинка и старческие пятнышки. Она вдруг показалась мне такой восприимчивой к жизненным битвам, смертной, в чем я старалась себе не признаваться.

— Что будет с ней, когда меня не станет? Сейчас я здорова, но что будет завтра? Она должна выйти замуж, и поскорее.

— Кажется, она счастлива здесь, — запротестовала Маргарет.

— Она не может оставаться здесь вечно.

— Я бы заботилась о ней.

— Это не выход, Маргарет. Я хочу, чтобы она познакомилась с благородным человеком, который поможет разбавить дурную кровь.

Дурная кровь, о которой она говорила, исходила от моей матери, главной злодейки в жизни бабушки.

По ее словам, мой отец, Джеймс Дэвенпорт, добился больших успехов. Он, как и я, окончил Сент-Джонс. Продолжил обучение в Принстоне и окончил его с отличием. Был инвестиционным банкиром и председателем двух некоммерческих организаций. Одним из самых востребованных холостяков в Бостоне, когда однажды зашел пообедать в кафе и увидел мою маму, работающую за стойкой.

По словам бабушки, у него не было ни единого шанса.

Не имело значения, что она была дочерью бразильских иммигрантов из рабочего класса или что ее детство было далеко от роскошной среды, к которой привык он сам. У матери было то, чего нельзя купить за деньги: чарующая красота.

Бабушка утверждает, что отец с самого начала попал в сети матери, и последующая история может поставить Лану Дель Рей на колени. Сначала мать была неприступной. Отец умолял дать ему шанс. Получив разрешение на первое свидание, он так стремился произвести впечатление, что на второе увез маму в Милан. Я была зачата всего через несколько недель. Последовала поспешная женитьба, хотя бабушка умоляла отца передумать. Даже тогда были заметны тревожные сигналы, взлеты и падения. Их отношения никогда не были мирными, поэтому неудивительно, что появление плачущего новорожденного только усугубило ситуацию. К этому моменту то, что осталось от медового месяца, резко закончилось. Мелкие ссоры переросли в крики. Они сталкивались лбами при каждом удобном случае. Из того, что мне рассказывали, мать чувствовала себя задушенной отцом, и ее жажда свободы только подстегивала его. Он стремился к контролю. Хотел, чтобы мы трое были счастливы, чтобы жили так, как он считал нужным. После моего рождения он купил дом в Бостоне, а когда это не решило проблем, купил второй, на этот раз побольше. И все же мать не была счастлива. Больше подарков, больше мебели, больше путешествий. Отец был готов на все, чтобы почувствовать себя достойным женщины, которую так отчаянно любил.

Ссоры становились все ожесточеннее, обе стороны плевались ядом. Однажды, во время особенно тяжелого периода, мать оставила нас на две недели и уехала к родителям. Бабушка решила, что на этом все, конец, но вскоре они помирились и возобновили роман, и казались счастливее, чем когда-либо. Но несколько месяцев спустя все повторилось.

Возможно, в те первые годы счастье было искренним. В памяти всплывают моменты, когда мы вместе ходили в зоопарк, смеялись перед зебрами, отец нес меня на плечах, а мама фотографировала. В другой раз она позволила глотнуть газировки, от которой я чихнула, и немного вытекло из носа. Помню, как я разразилась хохотом.

К сожалению, эти мимолетные воспоминания не помогают. Они не могут затмить кошмар, во что в конечном итоге превратились их отношения. Измены, ложь и публичные скандалы — ничему не было предела. Мама спала с лучшим другом отца целый год, прежде чем он узнал об этом. Он не бросил ее. Следующим стал его деловой партнер. Отец злился и обижался, но тем не менее не уходил. Чтобы справиться с ситуацией, он начал сильно пить. Бабушка беспокоилась все больше и больше, но родители отталкивали ее и держали на расстоянии, потому что это было проще, чем вовлекать ее в хаос. Мать знала, что Фэй Дэвенпорт ненавидит ее, и не хотела находиться рядом с бабушкой, а это означало, что отец тоже очень редко виделся со своей матерью.

Один ужасный порок, казалось, косвенно приводил к другому. Пьянства, измен и драк было недостаточно. Чтобы завоевать расположение матери, поддержать ее интерес, отец тратил безудержно, влезая в огромные долги в погоне за удовольствиями. Все, что угодно, лишь бы она была счастлива, все, что можно использовать как бальзам на гноящуюся рану дисфункции.

К тому времени я уже училась в начальной школе Сент-Джонса, а когда были каникулы, то жила с бабушкой. Мы путешествовали, где только можно, осматривали Лувр, загорали на Фиджи, устраивали сафари в Южной Африке. В конце концов, их пренебрежение, на самом деле, было проявлением доброты, неустанно напоминала она мне. Позволить бабушке взять меня на воспитание, когда они сами явно не справлялись с этой задачей, возможно, было наименее эгоистичным поступком, который они когда-либо совершали, и, честно говоря, в то время я не осознавала, что что-то не так, ведь была совсем маленькой. Я думала, что это нормально — проводить большую часть времени вдали от родителей. Большинство детей в Сент-Джонсе в лучшем случае редко виделись с семьей. Занятые люди, ведущие насыщенный образ жизни, казались нормой в мире элитной школы-интерната.

Так могло продолжаться вечно. Бесконечный круговорот безумия продолжался бы, если бы мать не погибла в автокатастрофе, один из ее любовников проехал на красный свет.

После ее смерти отец опустился на самое дно, запил и так и не смог выбраться. Его настиг конец под дулом пистолета.

Мне было двенадцать, когда они умерли.

Думать о них невыносимо.

На самом деле я стараюсь этого не делать, но бабушка время от времени вспоминает о них в качестве предостережения. В последний раз, когда она говорила о них, она взяла меня за подбородок и повернула лицо так, чтобы мои глаза уловили свет, льющийся из окон.

— Твоя мать была красавицей, — бабушка вздохнула. — И в тебе слишком много от нее.