Запретный французский

Глава 3

Эммет

Признаю, что на футбольном поле играю нечестно, но, очевидно, игрок обороны тоже. Всю игру он вел себя как придурок, симулировал травмы, кричал, чтобы судья назначил фол, наносил удары, когда думал, что его никто не видит.

Он чуть не сбил меня с ног, когда я бежал к центру поля, и я выругался, но вырвался. Когда он снова догнал меня, то толкнул, играя грязно. В этом нет смысла. На часах осталось всего несколько секунд, и они забили два гола. Тем не менее я не из тех, кто отступает перед вызовом. Некоторым из этих ребят футбол нужен, чтобы сохранить спортивную стипендию. Мне — нет. Я наслаждаюсь этим видом спорта. Мне нравится бегать до тех пор, пока пот не начнет заливать глаза. Люблю ощущать боль от с трудом добытой победы. Поэтому, когда он толкает меня, опускаюсь ниже и бью локтем в живот с такой силой, что он падает от боли, но ненадолго. Он вскакивает и замахивается, и до того, как рефери успевает схватить его, наносит сильный удар мне в челюсть. Моим товарищам по команде не нужно оттаскивать меня назад. Я знаю, когда нужно остановиться. Улыбаюсь, как придурок, когда его оттаскивают, и добавляю прощальную реплику на французском, потому что просто не могу удержаться.

— Мудак.

Французский — мой родной язык, поэтому оскорбление так приятно слетает с языка. Никто, кроме Александра, не понимает. Он смеется рядом.

— Мог бы сказать и похуже.

Пожимаю плечами, уже направляясь к боковой линии, где ждет тренер, кипя от злости.

— Конечно, придурок.

Смеюсь, несмотря на боль в челюсти.

— Ты настоящий идиот, знаешь это? Мы могли вырвать победу в конце.

Бросаю на него косой взгляд.

— Мы? Ты отыграл три минуты за всю игру.

Он выглядит оскорбленным.

— Я первокурсник.

— Я играл на первом курсе.

Глаза Александра сужаются.

— Ты настоящий мерзавец.

Улыбаюсь, как раз в тот момент, когда наш тренер рычит:

— Эммет, тащи сюда свою задницу!

Трудно выглядеть раскаявшимся, когда у твоих ног лежит весь мир. Игра не имеет значения. Мы не попадем в плей-офф. В начале сезона мы потеряли двух наших лучших парней из-за травм, а еще одного игрока выгнали из «Сент-Джонса» из-за наркотиков. Жаль. Он продавал хорошую травку.

Тренер вдохновенно исполняет песню «Парень, пытающийся обуздать трудного подростка». Он говорит, что я должен проявлять уважение и не могу идти по жизни, игнорируя правила, но он неправ, и мы оба это знаем.

Стою и молчу, пока он не выложит все, а потом тренер сокрушенно машет рукой и велит мне собирать вещи вместе с остальной командой.

Александр ждет меня, как послушный щенок. Когда отправляюсь в кампус, он пристраивается рядом.

— Родительский выходной в субботу. Не терпится увидеть дорогого папочку?

Игнорирую, но он продолжает.

— Может, мама приедет.

Смешно. Она никогда не приезжала на родительские выходные в Сент-Джонс. Мы почти не общаемся, хотя на днях она неожиданно позвонила мне. Я чуть было не переключил звонок на голосовую почту.

— О, Эммет! Я скучаю по своим мальчикам. У вас все хорошо? Учитесь и ведете себя так, как я вас учила?

— Простите. Кто это?

Она вела себя так, будто поняла шутку.

— Эммет, не говори глупостей. Скажи, ты что-нибудь слышал об отце в последнее время?

Это действительно жалко. Прошло столько времени, а она все еще влюблена в отца.

Фредерик Мерсье — сложный человек. Большинство людей не захотели бы сидеть напротив него в зале заседаний, не говоря уж об обеденном столе. В детстве он пугал меня, и найти утешение можно было только у мамы. В нашем холодном доме я отождествлял счастье с ней, пока мне не исполнилось пять лет и отец не ушел.

Развод сломал ее.

Она слишком сильно любила отца. Когда он ушел, жизнь превратилась в вакуум. У меня сохранились воспоминания о том, какой любящей и внимательной была мама до расставания, но после этого она ушла в себя. Короткие поездки превратились в лето вдали от нашего дома в Париже, а зимы — в отсутствие телефонных звонков. Она всегда в поисках своего счастья, и, очевидно, оно не включало ни Александра, ни меня.

Раньше я относился к ней с пониманием — нелегко исцелить разбитое сердце, но теперь это прошло. Я вижу ее такой, какая она есть на самом деле: эгоисткой. Вечно ищущей, находящей, уходящей. Когда мы с Александром были еще маленькими и жили в Париже, отец пытался бывать там, но работа не давала покоя. Невозможно быть главой глобального конгломерата по производству предметов роскоши и каждый вечер приходить домой к ужину, не говоря уже о том, что он женился во второй раз после развода. Нашел себе милую маленькую семью и дочь-принцессу.

В основном нас оставляли на попечение нянек, некоторые были лучше других. Они знали, что никто не будет проверять, а такая свобода порождала беспечность и пренебрежение. Я был рад, когда нас наконец отправили в Америку учиться в Сент-Джонс. Здесь мы все в равных условиях, разношерстная компания грустных, заброшенных, богатых детей. Бедные мы.

Я почти сожалею, что пребывание здесь подходит к концу. Реальный мир наступает на пятки, готовый вонзить свои зубы.

Именно по этой причине папа приезжает в Сент-Джонс на родительские выходные. У него есть планы на меня, ведь мне исполнилось восемнадцать, и я скоро заканчиваю школу.

Ставлю будильник на субботу 9:00 утра и отправляюсь на один из своих длинных заплывов. Затем возвращаюсь, принимаю душ, бреюсь. Я тщательно слежу за внешним видом, выбираю черный костюм. Другие дети будут одеты более непринужденно для пикника на лужайке, но папа ожидает, что я буду одет хорошо. В конце концов, я его отражение.

Мой сосед по комнате Харрисон стонет и переворачивается на живот, прикрывает голову подушкой, чтобы заглушить шум.

Его родители сегодня не приедут. Я спрашивал, и в последний раз он получал от них весточку, когда они были на яхте в Каннах.

— Не мог бы ты уже свалить, чтобы я мог поспать?

Не обращая на него внимания, сосредоточенно поправляю манжеты рубашки. Горжусь тем, что хорошо одеваюсь, и, честно говоря, американцам есть чему поучиться у французов. Даже если бы отец не владел половиной рынка элитной мужской одежды, я бы все равно заботился о том, чтобы одежда подходила по размеру, стилю и внешнему виду. Американские мужчины приравнивают это к гомосексуальности, как будто ты больше похож на мужчину, если на тебе мешковатые штаны, и ты не мылся три дня.

Прихожу на пикник пораньше, вглядываюсь в немногочисленную толпу на главной лужайке, но отца пока не вижу. Музыканты играют на струнных инструментах. Официанты в одинаковой униформе разносят канапе, а также газированный сок для студентов и шампанское для родителей.

Возле главного здания замечаю отца, он увлеченно обсуждает что-то с директором, вероятно, дает советы, как лучше управлять школой. Рядом стоит его помощник Уилсон с iPad наготове. Пожилой и суровый, он работает у отца с начала существования GHV, и я сравниваю его с верным слугой. Если бы отец горел, Уилсон бросился бы за ним. Он с ним каждую минуту. Понятия не имею, какая у него зарплата, но сколько бы ни платил ему отец, он должен удвоить ее.

Подхожу к ним, пытаясь сорвать пластырь. Чем скорее мы начнем этот фарс, тем скорее он закончится.

Отец замечает меня, когда я нахожусь в нескольких шагах, и отпускает директора скучающим взмахом руки. Когда подхожу, он рассматривает меня, выискивая любые недостатки. Думаю, он разочарован, что не может ничего найти — в конце концов, я так похож на него. Мог бы быть точной копией, такой же высокий и внушительный, как он. У нас одинаковые черные волосы и темные глаза. Отец чисто выбрит, так что я вижу ямочки на щеках и подбородке, такие же, как у меня.

Он заглядывает мне за спину, глаза сужаются.

— Где твой брат? — спрашивает он с сильным французским акцентом.

Мой почти исчез из-за стольких лет, проведенных в Сент-Джонсе.

Засовываю руки в передние карманы и пожимаю плечами.

— Занят, полагаю.

Ему это не нравится. Губы складываются в неодобрительную гримасу.

— Ты скажешь ему, чтобы он позвонил мне, — говорит он, переходя на французский. Отец чувствует себя более комфортно, говоря на родном языке, хотя его английский просто прекрасен. Лучше, чем мой, правда, но у него есть эго, поэтому мы говорим по-французски, когда позволяет аудитория. — Я проделал долгий путь, чтобы быть здесь сегодня. И разочарован, что не увижу его.

Ну, если уж мы заговорили о семье…

— А как поживает Эмелия? Обними ее за меня.

— Следи за языком, — быстро произносит он, бросая на меня суровый взгляд.

Ему не нравится, что я заговорил о сводной сестре, а значит, мне это нравится еще больше.

Подозреваю, что отец изменял маме до развода, и Эмелия, скорее всего, плод этой измены. Она ничего не значит для меня, дочь второй жены, женщины, на которой он больше не женат. Я никогда не видел ее, никогда не думал о ней.

— Тебе следует записать ее сюда, в Сент-Джонс. Александр мог бы присматривать за ней.

Черты лица становятся жестче, когда он окидывает меня холодным, расчетливым взглядом.

— Жаль, что ты до сих пор так себя ведешь. Ты скоро окончишь школу. Думаю, пора повзрослеть, не так ли?

Отвожу взгляд, стискивая челюсти и скрежеща зубами от раздражения. Наступает молчаливое противостояние. Он знает, что победил, когда говорит:

— Пришло время обсудить твое будущее. Ты оканчиваешь школу через два месяца.

— Десять недель, — подтверждает Уилсон, словно какой-то робот.

— Для тебя есть место в Политехнической школе. — Его альма-матер. — Летом начнешь обучение. Консультант заверил меня, что тебя определят в продвинутые классы и ты сможешь окончить школу досрочно. По вечерам и выходным будешь стажироваться в GHV, работая в отделе рассылки. Когда позволит учеба, также будешь путешествовать со мной и посещать заседания правления. Уилсон будет способствовать этому.

Он оглядывается на своего ассистента, и Уилсон кивает в знак подтверждения.

— А когда окончу учебу? — Я спрашиваю в основном потому, что мне любопытно узнать, как далеко они распланировали мою жизнь.

Он отвечает без промедления.

— Ты займешь свое место в GHV. К тому времени нам понадобится человек, который будет руководить североамериканским подразделением.

Какая-то больная часть наслаждается мыслью, что он хочет, чтобы я пошел по его стопам, исполнил свое предназначение наследника империи. Несмотря на то что я бунтарь, хочу его одобрения и похвалы. Тот одинокий мальчик из Парижа хотел бы, чтобы его папа гордился им.

Теперь я знаю лучше. Мне бы хотелось возвыситься над всем этим, не обращать внимания на его чувства и проложить свой собственный путь, как это пытается сделать Александр. Мой брат может быть кротким и послушным, слишком зависимым от наркотиков и вечеринок, но, в конце концов, у него хватило смелости пропустить этот обед. По крайней мере, он не вылитый отец.

Уилсон делает шаг вперед и поправляет очки.

— Сэр, встреча с Монклер состоится через полчаса. Сигнал здесь плохой. Предлагаю вернуться в аэропорт, хотя решение оставляю за вами.

Мой отец кивает без возражений, уже приготовившись уходить.

Для нас не будет ни пледа для пикника, ни бутербродов, ни краткого общения и фотографий для Facebook. Какой вообще был смысл приезжать? Неужели просто для того, чтобы оценить свои инвестиции? Проверить, должным ли образом ухаживают за его ценными скаковыми лошадьми?

Он в последний раз оглядывает меня, останавливаясь, когда достигает лица.

— Больше не хочу видеть ничего подобного. Ты представитель семьи Мерсье и будешь вести себя соответственно.

Он имеет в виду синяк на щеке, который остался после того удара на футбольном матче.

Затем он поворачивается, жестом просит Уилсона передать ему телефон и исчезает. Возвращается туда, откуда пришел.

Сегодня я жалею, что у меня нет настоящего друга. Когда-то у меня был друг. Его звали Джонатан, но он окончил школу несколько лет назад. Его семья занимается производством вина и крепких спиртных напитков. Вообще-то, отец пытался купить их компанию несколько лет назад, но они устояли. Джонатан — хороший парень. Мы вместе играли в футбол, разговаривали о большем, чем обычная ерунда в раздевалке. Перед отъездом из Сент-Джонса он оставил мне бутылку виски в качестве прощального подарка.

Сегодня я выпил больше, чем следовало. Голова кружится, но делаю еще глоток, потому что хочу крепко держаться за это забвение. Мне нравится здесь, где мир стоит на месте, а хаос приглушен. Я в библиотеке, потому что здесь тихо и никто не будет меня искать. Ребята будут стучать в мою дверь, что-то требуя. Хочу остаться в глубине стеллажей, где книги такие старые, а запах плесени такой сильный и сладкий, что, мне кажется, будто я провалился в сон.

И тут я слышу это.

Кто-то.

— Какого хрена тебе надо? — Рычу я.

Раздается резкий вдох, а затем топот ног. Поворачиваюсь и вижу размытое пятно розового тюля. Это девушка Дэвенпорт.

Я видел ее сегодня. На ней все то же бледно-розовое платье, темные волосы мягко завиты. Она была похожа на куклу, только что вынутую из упаковки. На пикнике в честь родительских выходных она послушно сидела на одеяле рядом с пожилой женщиной, в то время как три строго одетых служанки порхали вокруг.

Все в Сент-Джонсе шепчутся о Лейни. Она хрупкая. Маленькая. Тоненькая. Такая тихая, что это пугает людей до смерти. Она одинока или ее преследуют призраки? Я слышал насмешки в ее адрес, всю эту чушь, которую говорят, хотя она всего лишь ребенок.

Теперь мне стыдно, что именно на нее я накричал.

Из всех в Сент-Джонсе она меньше всего заслуживает моего гнева.