Аллегория радужной форели

Кам

Дважды мы с Максом были на грани — второй раз, когда он снова проводил Рождество у меня в Альме. Его родители в тот год отбыли на Багамы (если не ошибаюсь). Я призналась Максу, что согласилась бы на его месте потерпеть неудобства, включая и его родителей, если бы это позволило мне позагорать несколько дней в роскошном отеле «все включено». Он возразил, что выслушивать в течение недели нытье папаши по поводу ужасного ассортимента шведского стола и неудобств в огромном люксе не стоит всех шикарных пляжей мира. Мы поспорили о том, как правильно загорать, и я пригласила его вновь к моему папе. Папа наверняка был счастлив, я тоже, Макс был счастлив… что касается его родителей, они вряд ли были в восторге, но тем хуже для них.

Между папой и Максом еще с прошлого Рождества завязалась крепкая дружба — они подписались друг на друга в соцсетях, в моей ленте то и дело мелькали видео глубоководной рыбалки, где они отмечали друг друга. Поэтому в этот раз у меня не было никаких сомнений по поводу приглашения Макса к нам домой, разве что я чувствовала себя немного лишней в процессе обсуждения достоинств пресноводных рыб.

Выходные прошли так же приятно, как и в прошлом году, даже лучше. Папа пригласил Макса покататься на снегоходах, и я, увидев их сборы, поняла, что в определенном возрасте уже не Санта-Клаус будит в мужчине ребенка, а просто перспектива быстро-быстро запрыгнуть в машину, которая делает врум-врум.

В последний день перед тем, как мы должны были возвращаться в город, началась ужасная буря, снежная буря из тех, что заваливают снегом все вокруг так, что кажется, отныне в магазин по соседству можно будет добираться только на лыжах. Электричество вырубилось, вечером мы ели при свечах и пили красное вино, пока щеки и губы не стали красными. Мы с папой и Максом смеялись до слез в доме моего детства. Я давно не чувствовала себя такой счастливой. Поздно вечером папа, слегка покачиваясь, отправился спать, а мы с Максом устроили на полу гнездо из подушек и одеял, усевшись возле камина. Снаружи снег падал огромными хлопьями, внутри было тепло-тепло (я имею в виду не только внутри дома).

Макс назначил сам себя хранителем огня и поддерживал его со всей серьезностью.

— Ну, от холода мы вряд ли умрем, — иронично прокомментировала я его усилия.

— Я думаю, что вполне мог бы жить в лесу.

— Но в лесу у тебя бы не было сухих дров, газет и камина.

Он поворошил еще немного большое полено кочергой, сдвигая его под идеальным углом, и повалился на подушки рядом со мной.

— Ты такая жестокая, — бросил он мне.

Я привстала на подушках.

— Чего?

— Зачем ты всякий раз пытаешься ударить побольнее?

Я ненавижу, когда он так делает — отвечает вопросом на вопрос. Но этим вечером он таки застал меня врасплох. Я не ожидала, что разговор обретет столь… серьезное направление.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я пытаюсь понять, почему ты стараешься быть такой непрошибаемой. Я же знаю, что ты намного мягче, чем пытаешься казаться.

Он положил палец на то место, где мое сердце громко билось под свитером и кожей. И слегка нажал.

— Я не знаю, — призналась я.

Можно было бы ответить как-нибудь саркастически, пошутить, но то, как он смотрел на меня, отбило всякую охоту сопротивляться.

— Я не знаю, откуда это взялось, я даже не знаю, когда стала такой. Я думаю, что в один прекрасный день так мне стало легче…

— Легче?

Макс раскрыл объятия, и я прижалась к нему. Это было совершенно естественно, как отдаться на волю речных вод после долгих попыток плыть против течения. Я чувствовала, как его пальцы скользят вдоль моего позвоночника. Это слегка сбивало с толку, но я готова была говорить всю ночь, если бы это заставило Макса продолжать.

— Я думаю, уязвимость порождала боль, я бессознательно решила, что суровой быть лучше. Что только те, кому я точно могу доверять, увидят мою нежную натуру. Проблема в том, что я порой забываю, что существуют люди, с которыми мне не нужно быть начеку.

— Хм-м-м.

Я пыталась понять, что за узоры он рисует пальцами у меня на спине, но не получалось. Они были похожи на самого Макса: непредсказуемые, меняющиеся. Я на секунду закрыла глаза — огонь камина освещал комнату; запах горящих дров смешивался с запахом Макса, сидевшего совсем рядом, и моя голова кружилась от этого восхитительного ощущения.

— Хм-м-м? Ты бываешь гораздо разговорчивее.

— Я спрашивал себя, не забыла ли ты, что пора уже прекратить защищаться. Возможно, ты скорее боишься того, что кто-то, кому ты доверяешь, тебя бросит.

Я потеряла дар речи, услышав эти совершенно очевидные слова. Макс продолжил, помедлив:

— Кам, ты знаешь, некоторые люди и не собираются тебя бросать. Я, к примеру.

— Прекрасно, что ты так думаешь, но ты же не можешь знать заранее. Моя мама точно не планировала меня бросать.

Он вздохнул, давление его пальцев усилилось.

— Это да, конечно. Но до тех пор, пока это будет в моей власти, я не уйду.

— Почему?

— Потому. С тобой все иначе.

Я повернулась к нему, болезненно вывернув шею, чтобы увидеть его лицо — я не могла пропустить его реакцию на то, что собиралась ответить.

— Да. Но так ведь было всегда?

Он посмотрел мне в глаза так, будто увидел что-то драгоценное. Звучит глуповато, но это именно то, что я почувствовала.

— Да.

Я поняла, что он сейчас меня поцелует. Догадаться об этом довольно просто благодаря физиологическим сигналам: губы чуть приоткрываются, веки закрывают глаза, не до конца, но достаточно, чтобы примериться, сердце начинает биться быстрее. Я говорю о значимых поцелуях, не просто чмоки в баре. Я говорю о поцелуях, которых давно ждешь.

Для нас момент назрел. Более чем.

Но этот момент оказался самым подходящим и для электричества, которое внезапно решило вернуться ослепительной вспышкой яркого света, разрушившей атмосферу близости. Мы засмеялись, поскольку это было и вправду смешно. Мы не поцеловались. Но тело осталось в состоянии готовности. И душа тоже.