Аллегория радужной форели

Кам

— Еще по одной.

Невозмутимая Матильда ставит перед нами очередные две пинты темного. Мы пьем уже по третьей. Огни бара начинают плясать у меня перед глазами, веки тяжелеют. Еще не поздно, всего пять часов, но это всегда заканчивается именно так — все бранчи в Максовой семье. Это прямо настоящая традиция — не сам бранч, а самоистязание, которому мы предаемся после. Макс напивается, чтобы забыть о семье — читай: папаше, — которая не одобряет его выбор карьеры, друзей, манеру одеваться, музыку, стрижку — всю его жизнь, в общем. А я сопровождаю его, потому что настоящая подруга не бросит лучшего друга напиваться в одиночку. А еще потому, что невыносимо видеть, как кто-нибудь насмехается над человеком, которого ты любишь, весь день, не имея возможности возразить. Я легонько пихаю его в бок.

— Все прошло не так уж ужасно.

Он бросает на меня помутневший взгляд поверх кружки и делает глоток. Пена застревает в жесткой щетине у него над верхней губой. Я не отстаю:

— Он даже ничего не сказал про мои яйцеклетки.

— Я заметил, я прямо разочарован. Мне не удалось поговорить о моей простате.

— Это могло бы привести к жуткой ссоре.

— Почему, ты думаешь, я тебе это предложил?

— Альтруизм?

— Ты меня отлично знаешь, красотка.

— О да.

Максу нравится строить из себя балованного сыночка, хотя в глубине души он на самом деле хороший парень. Он не любит в этом признаваться, это, по его мнению, признак слабости. Ну, мне так кажется. И это обнажило бы его мягкость, контрастирующую с образом сурового мужика с каменным сердцем.

— Знаешь, в какой-то степени я тебя понимаю, чего ты туда ходишь, семья обязывает и все такое. Но я не понимаю, почему тебя это до сих пор так волнует.

Он отвечает со скорбным видом:

— А тебя бы не волновало, если бы твой отец считал тебя неудачницей? Или, что еще ужаснее, даже не пытался бы понять, что его представления о провале могут отличаться от твоих?

— Конечно. Но я, по крайней мере, не ненавижу своего отца.

— Верно, но это потому, что твой отец — настоящий мужик.

И мы смеемся над пивной пеной. Мой отец и Макс живут в романтических отношениях, не имеющих себе равных в истории бромансов, сплетенных благодаря любви к рыбалке, команде «Патриоты Новой Англии», барбекю Луи-Франсуа Маркотта и, несомненно, ко мне. Папа постоянно мне повторяет, что был бы на седьмом небе от счастья, если бы я наконец поняла, что Макс — любовь всей моей жизни. А я пытаюсь ему объяснить, что таким образом я защищаю их дружбу. На самом деле, отказываясь быть девушкой Макса, я избегаю риска остаться с разбитым сердцем. Никакая победа «Патриотов Новой Англии» или улов радужной форели циклопических размеров не смогут заставить моего отца простить нанесенную мне обиду.

— Мой отец — реально настоящий мужик.

— И это правда, конечно. А уж коли он породил такую девушку, как ты, — вообще нет ни малейших сомнений.

Мы встречаемся глазами и не можем их отвести. У него на удивление ясный взгляд, несмотря на то что он уже слегка пьян. Я вижу, как золотые искорки сверкают в зеленой глубине его глаз, и сегодня вечером мне вдруг кажется, что они блестят немного иначе, чем обычно. Странное тепло разливается по моей коже, забирается в желудок, мышцы, затопляет все тело. Горячее ощущение, но другое. Я обычно не чувствую этого, когда смотрю на Макса. Наверное, это было всегда, в глубине, но обычно мне удавалось сконцентрироваться на чем-нибудь и забыть об этих ощущениях. У меня же многолетний опыт.

— Ты тоже чувствуешь, да?

Он шепчет это совсем тихо, так тихо, что непонятно вообще, как я это слышу.

— Чувствую?

— Опасность.

— Ты это о чем?

— Ты что, не чувствуешь? Я знаю, ты чувствуешь. Вот здесь.

Он кладет руку на свой живот, чуть ниже пупка. Именно там, да.

— Прекрати, пожалуйста.

Мой голос похож на жалобный писк, так мне, по крайней мере, кажется. Он пытается заглянуть мне в глаза, но я отвожу взгляд.

— Ну почему?

— Ты прекрасно знаешь почему.

— Ну скажи, что ты тоже хочешь.

— И что это изменит?

Он делает глоток пива, проводит рукой по бороде. Я пользуюсь моментом, чтобы перевести дух. Чтобы избежать взрыва. Или, наоборот, усилить его, точно не знаю.

— Мне кажется, что я никогда ничего не делаю как надо. А сегодня все еще хуже, чем обычно. Я хочу… я хочу добиться успеха. Я думаю, что у меня бы получилось. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, но вообще-то нет.

— Да, но вообще-то нет?

— Да, я понимаю; нет, это плохая идея. Ты уже наверняка знаешь, что не стоит принимать решения сгоряча, в состоянии шока?

— Я бы не назвал то, что я пережил, прямо шоком.

Мы замолчали. Огни бара отражаются на его лице. Его кожа усыпана веснушками, они появляются и исчезают в зависимости от времени года. Лето уже закончилось, и они усыпали его щеки, но уже бледнеют. Уже скоро от них не останется и воспоминаний. Как и от этого разговора. Это уже не в первый раз, когда мы с Максом балансируем на краю. С тех пор как мы познакомились, эта тема то и дело вспыхивает, и мы поднабрались опыта в экстриме. Всякий раз, как мы подходим к пропасти, нам удается не упасть. Я думаю, что в этом секрет нашей дружбы. Возможно, я ошибаюсь, но я совершенно не готова пожертвовать всем, что есть хорошего в этой дружбе, ради гипотетического счастья. Мне очень нравится дружить с Максом. Возможно, я была бы на седьмом небе, если бы Макс стал любовью всей моей жизни, но существует ли она на самом деле, эта любовь длиною в жизнь? Я не хочу пожертвовать всем, что у меня есть, ради ответа на этот вопрос. Я могу жить и с малой толикой счастья, но не выживу, если у меня отнимут все.

Макс отпивает еще глоток из кружки и наклоняется ко мне.

— Кам, все норм, я больше не буду. Расслабься.

Он улыбается немного грустной улыбкой и накрывает мою руку своей. У Макса ладони большие, как вселенная. Иногда, когда мне совсем тоскливо, мне нравится воображать, как я сворачиваюсь клубочком в его руке и забываю обо всем на свете. Но никогда не говорю с ним об этом. Есть вещи, которые лучше держать при себе.