Девочка на лето

Глава 32

Кэсси

Я: Ты в порядке?

Я: Сегодня было жестко.

Я: Даже не знаю, что сказать.

Я перестаю писать после этих трех сообщений, ведь, каким бы сильным ни было мое расстройство, я отказываюсь становиться человеком, который пишет однострочники.

Сердце подпрыгивает, когда я вижу, как Тейт печатает в ответ. Я умирала от желания поговорить с ним с тех пор, как вернулась домой, но ему нужно было разобраться со своими проблемами. Столкнуться лицом к лицу с родителями. Я бы убила за то, чтобы оказаться мухой на стене и подслушать, как Тейт говорил с ними, особенно с отцом. Мне нужно знать версию Гэвина об этой грязной истории, поскольку я не верю ни единому чертову слову, сказанному моей матерью.

Ожидая сообщения от Тейта, я смотрю в потолок, желая, чтобы он был здесь, со мной. Уже одиннадцать часов, и я сомневаюсь, что мне удастся хотя бы сомкнуть глаза. Мозг продолжает прокручивать в голове каждое слово, произнесенное сегодня вечером. Каждое ужасное, кошмарное слово. Мне бы не помешало отвлечься. Но Тейт дома со своими родителями, и думаю, он проведет ночь там.

Тейт: Да уж, то еще дерьмо. Как дела?

Он так долго печатал, что я ждала длиннющую речь. Но это лучше, чем ничего.

Я: Без понятия. С твоей мамой все в порядке?

Тейт: Не совсем. Она почти ничего не сказала с тех пор, как мы вернулись домой. Просто затихла. Мы сейчас пойдем на прогулку с собаками.

Я: Так поздно?

Тейт: Ей пока не хочется ложиться спать.

Это удар под дых. Затем еще одно сообщение:

Тейт: Отец ночует у друга.

Черт. Чувство вины застревает у меня в горле, будто комок жвачки. Да, не я лично так поступила с его семьей, но я чувствую ответственность, некую причастность к действиям матери.

Гэвин, однако, тоже изменил…

Точно. И это нужно признать. Не всю вину стоит возлагать на мою мать, отец Тейта в равной степени виноват в том, что они сделали. И я сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю настоящую историю о том, кто был инициатором этого романа, поскольку изменники склонны искажать правду, дабы представить себя в наилучшем свете. Я не уверена, что представляю Гэвина эдаким негодяем-соблазнителем, который заманил мою мать в свою постель. Однако я также не могу полностью представить, как она соблазняет его. Мама, может, и очаровательна, но она никогда не была кокеткой или, ну, девкой.

Я подозреваю, что, как и в большинстве ситуаций, истина где-то посередине.

В любом случае сегодняшняя ночь нанесла ущерб, сравнимый с ураганом, обеим нашим семьям. Вернувшись домой, мы с бабушкой просидели вместе на кухне больше часа. Она была откровенна со мной, признавшись, насколько всегда была разочарована в своей младшей дочери. Мама не пережила в детстве никаких травмирующих событий, которые сделали бы ее такой, – она просто была избалована. Она – младшая из четырех детей. Бабушка явно не винила дедушку Уолли: она бы никогда не сказала о нем дурного слова, но после нашего сегодняшнего разговора у меня сложилось впечатление, будто именно он больше всего испортил маму.

Но если человека балуют в детстве, это еще не значит, что он обязательно станет таким черствым и надменным, как моя мать. Во всяком случае, не со всеми это работает. Наверное, некоторые люди просто рождаются сволочами.

Бабуля сказала, что мы поговорим об этом подробнее завтра, но на самом деле, тут больше нечего сказать. Я не желаю иметь ничего общего со своей матерью. Ни сейчас, а может, и никогда. То, как она довольно ухмылялась сегодня и попивала шампанское, пока разрушала брак другой женщины, было просто отвратительно. Самое жестокое, что я видела в своей жизни.

Тейт: Хотел бы я сейчас просто лежать с тобой в постели.

Я: Я тоже. Завтра увидимся?

Тейт: Да. Гил и Ширли возвращаются в воскресенье, так что мне нужно вернуться и прибраться в доме.

Поверить не могу, что лето закончилось. В понедельник я уезжаю в Бостон. А мои отношения с Тейтом все еще висят на волоске, неразрешенные. Только вот теперь я понимаю, что, возможно, решения никогда не последует. Неважно, будем ли мы видеться или нет, наши семьи теперь неразрывно связаны. Навсегда.

Но мы – не наши родители, напоминаю я себе. Мы не такие. Я бы никогда не осудила Тейта за действия его отца, и я знаю, что он не осудил бы меня за то, что сделала моя мать. Я надеюсь, это нас не изменит. А если это все же произойдет, не уверена, что мое сердце выдержит.

Тейт: Я позвоню тебе утром. Спокойной ночи, Кэсс.

Я: Спокойной ночи.

Я кладу телефон на прикроватную тумбочку и забираюсь под одеяло, но сон ускользает от меня. Просто не могу заснуть. Мысли несутся по кругу в непрерывном цикле.

Мама забеременела от отца Тейта.

И папа знал, что это был не его ребенок. Это вызывает еще кучу вопросов. Знал ли он, что отцом был Гэвин Бартлетт, или думал на другого неизвестного мужчину? И имеет ли это значение? В любом случае папа знал: у нее был роман. Знал, каким дерьмовым человеком она была. И все равно позволил мне жить с ней. Он оставлял меня с ней наедине с десяти до восемнадцати лет. Восемь лет ее внимание было сосредоточено исключительно на мне, ее личной девочке для битья. Как он мог так поступить?

Внезапно меня охватывает порыв гнева. Теперь не до сна. Все эмоции выплескиваются наружу, все, что я хочу ему сказать, все вопросы, терзающие мой разум, и это выталкивает меня из постели, ведь знаете что? С меня хватит. Мне надоело держать все в себе. Больше никакого молчания. К дьяволу все эти озвучивания потребностей, как любит говорить Тейт. С меня, мать вашу, хватит.

Я даже не переодеваюсь, просто спускаюсь вниз в своих клетчатых шортах и серой футболке. Так тихо, как только могу, иду в прихожую и сую ноги в пару бабушкиных садовых кроксов. Затем беру ее ключи и выхожу из дома, двигаясь к машине.

На часах 00:10, когда я подъезжаю к дому детства. Смотрю на него через лобовое стекло «Ровера», и у меня перехватывает горло. Я люблю этот дом. Я выросла здесь. Мой отец тут жил. И хотя я знаю, что роман был не единственной причиной развода: к тому времени они уже обсуждали возможность раздельного проживания, дело все равно в моей матери. То, как она обращалась с людьми и с ним, – вот что положило конец их браку. Но вся эта хрень необязательно должна была положить конец моим отношениям с папой. Ему не стоило пассивно стоять в сторонке и позволять ей забрать меня.

Он мог бы побороться за меня.

Я распахиваю дверцу машины и выпрыгиваю, сердце бешено колотится, когда я направляюсь к крыльцу, а затем…

Ничего. Я останавливаюсь. Внезапно снова накатывает злость. Но уже на себя. Ведь, черт возьми, что я вообще делаю? В доме двое спящих шестилеток. Уже полночь. Если я ворвусь и начну предъявлять что-то отцу сейчас, я буду ничем не лучше своей матери, устроившей сцену на торжественном открытии отеля «Маяк». Все сведу к себе.

Проглотив комок в горле, я медленно поворачиваюсь и иду обратно к «Роверу». Вернусь утром. Так и стоило поступить изначально.

Когда я уже подхожу к машине, слышу, как тихий голос произносит мое имя.

– Кассандра?

Ния.

Желудок сжимается. Черт. Нет. Только не она. Только не сейчас. Я просто не могу.

Но она уже шагает ко мне, одетая в белые тапочки и красный халат, пояс небрежно повязан вокруг талии. Тугие локоны волос свободно спадают по обе стороны от лица, и невозможно не заметить беспокойство, наполняющее ее темные глаза, когда она замечает мое заплаканное лицо.

– С тобой все в порядке? – волнуется Ния, и по какой-то причине этот вопрос вызывает новый поток слез.

– Нет, – верещу я, а затем бросаюсь в ее объятия.

Она не распахивала их для меня, но в тот момент, когда я прижимаюсь к ней, Ния оборачивает руки вокруг меня, обнимая без колебаний. Я вздрагиваю в ее объятиях, безудержно плача. Хватаю ртом воздух и чувствую, как весь мой мир рушится, будто мне снова десять лет и мои родители разводятся, а папа говорит мне, что я больше не могу с ним жить, но «не волнуйся, мы будем видеться все время, Кэсс».

– Он солгал, – выдыхаю я, в то время как слезы продолжают литься по щекам. – Мы не виделись все время.

– Что? – непонимающе произносит Ния.

– Он позволил ей забрать меня. После развода. Он обещал, что ничего не изменится, но все изменилось.

Если я могла сейчас мыслить связно, то наверняка была бы жутко подавлена. Но я слишком растеряна и просто рыдаю в ее объятиях, пока мы стоим на подъездной дорожке. Ведь Ния, мачеха, которой я даже не нравлюсь, дарит мне утешение, которое ни один из моих родителей не смог обеспечить мне за всю мою жизнь.

– Мне пришлось жить с этой ужасной женщиной, и ему известно, каково это – жить с ней. Но он просто ушел от нее, выбрался. У меня же подобной роскоши не было. Я должна была и дальше жить с ней и постоянно выслушивать, что я недостаточно хороша. А он тем временем жил здесь, в моем доме, – выплевываю я. Наполовину хриплю, наполовину рычу. – С детками и их матерью. Их, черт подери, идеальной матерью.

Я прячу лицо у Нии на груди и сотрясаюсь от слез. Она прижимает меня крепче и проводит рукой по спине, гладит по волосам, и от этого становится только хуже, ведь именно это и должна делать любая мать. Слезы текут еще сильнее.

Каким-то образом мне удается поднять голову, хотя кажется, будто она весит тысячу фунтов.

– Вот бы ты была моей мамой, – говорю я ей, мой голос едва громче шепота.

Именно тогда это, наконец, и происходит – наступает унизительный приступ паники, который сбивает меня с ног. Внутри бурлят эмоции, и дышать становится трудно. У меня никогда раньше не было приступов паники, таких, при которых учащается дыхание. Я вдруг оказываюсь на земле, гравий впивается в мои голые колени. Я хватаю ртом воздух, плачу и тяжело дышу, избегая обеспокоенного взгляда Нии, ведь не могу поверить, что только что сказала ей это.

Она опускается на колени рядом со мной.

– Дыши, – приказывает она. – Дыши, Кассандра. Посмотри на меня.

Я смотрю на нее.

– Делай, как я. Сделай очень глубокий вдох. Вдыхай. Готова?

Вдыхаю.

– Хорошо. Теперь выдохни.

Выдыхаю.

Следующие пару минут она помогает мне вспомнить, как правильно дышать. Вдох и выдох, вдох и выдох, пока мое сердцебиение не выравнивается, а руки больше не немеют.

– Мне так жаль, – хриплю я. Бросаю взгляд в сторону дома, понимая, что на крыльце горит свет. Я замечаю какое-то движение в окне гостиной. Это папа? – Я что, разбудила весь дом?

– Нет-нет, что ты.

– Как ты узнала, что я снаружи?

– Камера дверного звонка посылает сигнал тревоги на мой телефон. Она разбудила меня, но твой отец все еще спал.

– Прости. Я не хотела врываться. Просто кое-что произошло сегодня, и… – Я замолкаю.

– Все в порядке? С бабушкой?

– С ней все хорошо. – Снова вдыхаю. – Мы были на торжественном открытии нашего семейного отеля, и… – Я качаю головой, и у меня вырывается горький смешок. – Ну, короче говоря, моя мать решила всем объявить, что у нее был роман с отцом моего парня, когда мне было десять.

Глаза Нии расширяются.

– Оу.

– По ее словам, папа знал об этом романе. – Я изучаю лицо мачехи. – Он рассказывал тебе об этом?

Помолчав, она кивает.

– Да. Но, кажется, он не знал, кто был тот другой мужчина.

– Не думаю, что он знал. Мама Тейта не знала о моей маме. – Боже. Как же все запутано. – Было так неловко, ты даже не представляешь. Я смотрела на маму и просто не узнавала ее. Она получала от этого удовольствие. Всю свою жизнь я лишь хотела, чтобы у меня была настоящая мама. А сегодня поняла, что этого никогда не произойдет. Не в ее случае. – Я грустно улыбаюсь Ние. – Прости. Знаю, я не твой ребенок. Ты не обязана сидеть здесь посреди ночи и утешать меня.

Тон Нии становится суровым.

– Может, я и не родила тебя, Кассандра, но я определенно отношусь к тебе как к дочери.

– Чушь собачья. – Затем я вздрагиваю. – Прости, я не хотела ругаться.

Она тихо смеется.

– Не волнуйся, в этом доме каждый божий день произносят слово merde больше раз, чем я могу сосчитать. И это не чушь собачья. Признаюсь, все эти годы я держалась на расстоянии. Не потому, что не считала тебя частью семьи или не любила тебя. – Она колеблется. – С твоей матерью… трудно.

– Ой, правда?

Мы обе смеемся.

– Я так и знала, что все дело в ней, – признаю я. – Что ты держалась на расстоянии из-за нее. Но я – не она. Я вообще не такая, как она.

– Так и есть, – подтверждает Ния. – Но ты многого не знаешь, дорогая. Когда мы с твоим отцом стали любовниками…

Я давлюсь очередным смешком.

– Пожалуйста, не говори так.

– Как же тогда?

– Ну, скажи… сошлись.

Ее глаза сверкают.

– Когда мы с твоим отцом сошлись, твоя мать была очень недовольна. Вначале она весьма неприятно отзывалась обо мне. Прозвучало множество, так скажем, предупреждений, в том числе о том, что произойдет, если я попытаюсь забрать у нее дочь или сказать что-то плохое о ней, когда ты будешь рядом. Произошла встреча с судьей…

Меня охватывает шок.

– Она угрожала лишить твоего отца возможности видеться с тобой.

Ния вздыхает.

– Тебе было двенадцать, когда мы с Клейтоном сошлись, и она сказала судье, мол, не хочет, чтобы грязная девка ее бывшего муженька – мне пришлось поискать это слово в словаре – промывала мозги ее дочери, науськивала на ненависть к собственной матери. Было заседание, и в течение первого года мне даже не разрешали оставаться с тобой наедине.

Я задыхаюсь. Какого, мать вашу, хрена?

– Я понятия не имела.

– Знаю. Мы тебе не говорили. И полагаю, держать дистанцию вошло у меня в привычку. Но все эти годы я наблюдала за тем, как ты взрослеешь, и думаю, ты выросла в замечательную молодую женщину. Ты такая креативная, придумываешь истории, у тебя хорошее чувство юмора. Я очень горжусь тобой.

– Тогда почему ты не хочешь, чтобы я находилась рядом с сестрами? – Уязвленный вопрос вырывается прежде, чем я успеваю его остановить.

Она выглядит встревоженной.

– Почему ты так говоришь?

– Ты всегда так беспокоилась о них, когда я была рядом. Словно не доверяла. В прошлом месяце, после падения Моник, ты так разозлилась, и…

– Я действительно разозлилась, – перебивает Ния. – На Моник! – Теперь она взволнована. – Эта девчонка прекрасно знает, что нельзя лазать по мебели! Я говорила тебе перед тем, как мы ушли той ночью, как сильно это меня расстраивает.

Она и правда мне говорила. Но до меня внезапно доходит: когда ты думаешь, будто кому-то не нравишься, все их слова начинают казаться искаженными. Каждый взгляд. В ее глазах могло отражаться недовольство Моник, но я видела лишь осуждение, направленное на меня. В тоне могло звучать беспокойство, а я слышала обвинение. Я зациклилась на себе, и теперь мне стыдно, поскольку я понимаю: так поступила бы моя мать.

– Мне казалось, ты не хочешь, чтобы я была рядом. Да и папа тоже.

– Твой отец? Никогда. Он любит тебя, Кассандра. Всегда только о тебе и говорит.

В горле образуется комок.

– Правда?

– В этом доме не проходит и дня, чтобы твое имя никто не произнес, – говорит Ния. – Он очень сильно тебя любит.

– Но никогда не говорит мне об этом.

– А ты когда-нибудь говоришь ему о своих чувствах?

– Нет, но разве это только моя обязанность?

– Нет, – соглашается она. – И именно поэтому мы сейчас зайдем внутрь, чтобы вы могли поговорить.

– Ты же сказала, что он спал.

– Когда я вставала, да. Но сейчас он проснулся. – Она кивает в сторону кухонного окна. – Я просигналила ему, чтобы он дал нам минутку, когда он вышел из дома.

– Он вышел?

– Да. Когда ты… загрустила.

Загрустила. Преуменьшение года.

– Он наверняка готовит чай, который ты любишь. И мне бы хотелось, чтобы ты сказала ему все то, что только что сказала мне. Давай зайдем внутрь, чтобы ты это сделала?

Я колеблюсь.

Ния стряхивает с колен гравий и встает на ноги.

– Кассандра? – Она протягивает мне руку.

Я принимаю ее и позволяю Ние помочь мне подняться. Но сомнения возвращаются, прежняя неуверенность нарастает и заставляет меня прикусить губу.

– Если я тебе нравлюсь, почему ты всегда называешь меня Кассандрой?

– Это ведь твое имя, oui?

– Oui, то есть да. Но… все остальные называют меня Кэсси или Кэсс, а ты никогда так не делаешь. Я думала, это что-то значит. Типа ты намеренно вела себя официально, потому что я тебе не нравилась.

Ее губы кривятся в усмешке.

– Вовсе нет. Я просто думаю, что это красивое имя. Кас-санд-ра. Мне нравится, как оно скатывается у меня с языка.

Я подавляю смех. Ну естественно.

Человеческий мозг иногда такой нелепый. Создает такие тщательно продуманные намерения, приписывает мотивы, когда вообще-то «ей просто нравится, как мое имя слетает у нее с языка».