Девочка на лето

Глава 33

Тейт

Следующим утром я захожу на кухню и застаю отца за столом, он пьет кофе и читает субботний выпуск «Авалонской Пчелы», пока мама готовит яичницу-болтунью. Я, ей-богу, даже приглядываюсь. Мне приходится несколько раз моргнуть, дабы убедить себя, что я не выдумываю этот райский спектакль домашнего уюта.

Прошлой ночью папа ночевал в доме своего друга Курта, а теперь он у нас на кухне. Наверное, он проснулся и сразу пришел домой, и вместо того, чтобы захлопнуть дверь у него перед носом, мама впустила его и, черт возьми, подает ему завтрак.

Я стою в дверях и смотрю. Они не замечают меня, слишком поглощенные своими мирскими делами. Мама засовывает два ломтика хлеба в тостер. Папа читает газету, будто все в порядке. Будто он не развалил нашу семью.

– Какого черта он здесь делает?

Они оба в шоке оглядываются.

Когда мои глаза встречаются с папиными, его переполняет стыд. Хорошо. Надеюсь, ему, черт подери, стыдно. С той самой секунды, как мать Кэсси сбросила на нас гребаную бомбу, события прошлой ночи прокручиваются у меня в голове снова и снова. Когда мы с мамой вернулись домой, она отказалась даже обсуждать то, что произошло. Я никогда в жизни не был так расстроен, но, эй, я подумал, что не только моя жизнь полностью перевернулась с ног на голову. Это ее брак. Поэтому я держал рот на замке, несмотря на все вопросы, которые вертелись у меня на языке. Я не давил на нее. Мы выгуляли собак, а потом она пожелала мне спокойной ночи и пошла спать.

А теперь она готовит завтрак для моего отца-изменщика, как будто ничего не случилось?

– Тейт, – начинает он. Осторожно. – Присядь. Нам, наверное, следует поговорить о прошлой ночи.

– Наверное? – Меня охватывает шок и в то же время злость. – И вообще, почему ты здесь? Почему сидишь и пьешь кофе? Ты должен быть наверху и паковать свои гребаные вещи.

Он отшатывается.

Как только я выплевываю эти слова, вспышка горячей агонии проделывает дыру в моей груди. Паковать вещи. Господи, мысль о том, что отец уйдет, а потом они разведутся…

Я провожу рукой по волосам, желая вырвать их с корнем.

У моего отца была интрижка. Он переспал с другой женщиной. И не просто с какой-то женщиной – с матерью Кэсси. Я все еще не могу прийти в себя от этого известия. Уверен, Кэсси в таком же ужасе. Поговорю с ней позже, когда увижу, но, черт возьми, я даже не знаю, что тут можно сказать. Да, этот бедлам устроили наши родители, а не мы. Но все в этой ситуации кажется чертовски неправильным. Таким же неправильным, как то, что мама несет к столу две тарелки с яйцами и тостами, словно наш мир не изменился. Собаки плетутся за ней. Фадж устраивается у ее ног и с тоской смотрит на их тарелки, будто сорок пять лет не ел ни крошки. Полли держится на почтительном расстоянии, поскольку она все же леди.

Я изумленно смотрю на своих родителей.

– Почему он здесь? – спрашиваю я маму. Не давая ей ответить, я поворачиваюсь и сердито смотрю на него. – Ты не мог дать ей даже двадцать четыре часа?

В моем тоне сквозит презрение, и отец вздрагивает. Его глаза расширяются, и я понимаю, что никогда раньше так с ним не разговаривал. А еще я никогда так не злился.

– Ты не в состоянии дать ей день, чтобы переварить эту гребаную сенсацию? Попытаться разобраться с…

– Мы разобрались с этим одиннадцать лет назад, – говорит мама.

Спокойная и безропотная.

Я поворачиваю к ней голову.

– О чем ты?

– Как я и сказала – мы разобрались с этим одиннадцать лет назад. Конечно, я не знала, что это была Виктория Таннер. – Она бросает печальный взгляд на папу. – Знаю, знаю, я настаивала на том, чтобы ты не говорил мне, кто это был. Но…

– Ты знала, что у него была интрижка? – встреваю я.

Мне даже не нужен ее кивок, чтобы понять – конечно, она знала. Я был настолько поглощен собственным шоком от сногсшибательного заявления Виктории Таннер, что упустил из виду реакцию мамы на это. Когда я вспоминаю прошлую ночь, то понимаю: она вовсе не испытала шока или ужаса.

– Да, знала, – говорит она.

Я снова поворачиваюсь к отцу. На этот раз он не встречается со мной взглядом. Конечно нет. Это было единственное, что Виктория – простите, Тори – поняла правильно прошлой ночью. Мистеру Совершенству всегда нужно хорошо выглядеть в глазах всего мира.

Очередной прилив гнева прожигает огненную дорожку вверх по моему позвоночнику. Все эти годы он вел себя как образец добродетели. Проповедовал, что семья чрезвычайно важна, что она всегда на первом месте. Никогда не забывай об этом, Тейт. Гэвин Бартлетт делает все для своей семьи.

Где была его семья, когда он трахался с другой бабой?

Отец замечает все эти мысли в моих глазах, и это сгущает облако стыда, омрачающее его лицо, опускающее плечи. Он заслуживает того, чтобы чувствовать себя дерьмово после того, что он сделал.

Что еще более шокирует, так это то, что мама все это время знала. Я вспоминаю события одиннадцатилетней давности. Мне исполнялось тринадцать. Это было как раз тогда, когда мы переехали в Авалон-Бэй. Воспоминания всплывают на поверхность. Споры по всему дому, всегда за закрытыми дверями. Они позаботились о том, чтобы я их не подслушал, но я знал – что-то происходит. Когда я спросил маму об этом, она просто сказала, мол, у них сейчас трудный период и мне не о чем беспокоиться. Так что я не беспокоился, ведь за всю мою жизнь родители никогда не давали мне для этого никаких поводов.

Оказывается, они спорили из-за того, что отец не может держать свой член в штанах.

– Тейт, сядь. Пожалуйста, – умоляет папа.

– Нет. – Я подхожу к стойке и наливаю себе чашку кофе. Глотаю обжигающую жидкость, желая просто исчезнуть к чертовой матери.

– Интрижка случилась, когда мы переехали сюда из Джорджии, – тихо говорит мама, отыскивая мой взгляд. Однако то, что она не чувствует гнева или предательства по отношению к себе, еще больше выводит меня из себя. – Папа только открыл бизнес. Я не могла найти работу. Мы ругались…

– И это дает ему право изменять?

– Конечно нет, – отрицает она. – Я просто привожу контекст…

– Все в порядке, дорогая, – мягко вмешивается папа. – Мне это исправлять. – С прерывистым вздохом он, наконец, встречается со мной взглядом. – Я облажался, малыш. Одиннадцать лет назад я совершил очень эгоистичный поступок…

– Несколько эгоистичных поступков, – холодно напоминаю я ему. – Потому что это явно была не одноразовая хрень.

– Ты прав. Это продолжалось четыре месяца. И я ненавидел себя за это каждый божий день.

Я фыркаю.

– Если ты ждешь от меня хоть какого-то сочувствия…

– Вовсе нет. Я не жду сочувствия. Я знаю, что сделал. Твоя мать знает, что я сделал. И да, мне потребовалось четыре месяца, чтобы признаться ей во всем.

Я прищуриваю глаза.

– Ты сам сказал ей об этом?

По какой-то причине я представил, как мама взламывает его телефон или натыкается на гостиничный чек у него в кармане.

– Да, сам, – говорит он, и в его тоне слышится нотка гордости, которая вызывает новый прилив гнева.

– Конечно, пап, возьми с полки пирожок.

– Тейт. – Он выглядит задетым.

– Ну признался ты ей во всем, большое дело. Это не меняет того факта, что ты спал с другой женщиной.

– У нас были проблемы с новым бизнесом. Денег не хватало. Мое самолюбие было подорвано.

– Все, что я слышу, – это оправдания.

– Нет, ты слышишь правду. И, как сказала твоя мама, все дело в контексте. Люди – не черно-белые существа. Конечно, мы знаем, что должно быть правильным, а что неправильным. Но иногда грань между этими величинами немного размыта. Жизнь затуманивает твои суждения, и ты пересекаешь границы, которые никогда и не думал пересечь. Люди совершают глупые поступки. Я совершил глупость и в течение одиннадцати лет просыпался каждый божий день с намерением показать твоей матери, что я осознаю боль и страдания, которые причинил ей, и что я считаю каждый день, когда она продолжает оставаться со мной, величайшим подарком в моей жизни.

Я замечаю, как мамины глаза наполняются слезами.

Не знаю, что чувствую по этому поводу. Для меня измена непростительна. Я не знаю, как мама простила его. Но она, кажется, так и поступила, ведь с тех пор я не ощущал никакой горечи или негодования в нашем доме. Никаких споров за закрытыми дверями. Никакой враждебности. Насколько я знаю, они открыты друг с другом. Сейчас они кажутся такими же влюбленными, какими были всю мою жизнь.

– Я и не жду, что ты поймешь. – Папа пожимает плечами. – И я не прошу у тебя прощения.

Я хрипло смеюсь.

– Ну и дела, спасибо.

– Человек, которому я причинил боль, уже простил меня, – просто говорит он.

Я насмехаюсь над ним.

– А ты не думаешь, что причинил боль мне?

– Разве твоя жизнь за последнее десятилетие изменилась? – спрашивает отец. – Разве мы любили тебя меньше? Разве я обращался с тобой хуже?

– Нет, но… – Я снова злюсь, потому что… да, он был хорошим отцом. Нет, тогда это никак на меня не повлияло. Но это влияет на меня сейчас, черт возьми. Из горла рвется рычание. – Ты трахнул мать моей девушки.

Папа вздрагивает. Мама бледнеет.

– Так что, пожалуйста, не сиди тут и не делай вид, что это круто. Меня не волнует, что мама не хотела знать имя твоей любовницы. Ты должен был сказать что-нибудь в тот момент, когда я начал встречаться с Кэсси…

– Я даже не знал, что она дочь Виктории. Понятия не имел!

Возникает пауза. Когда я думаю об этом, то понимаю, что он, возможно, говорит правду. Я сказал им, что Кэсси моя соседка, но не сказал, в каком доме она живет. По-моему, я даже не упоминал ее фамилию…

Я встряхиваюсь, чтобы прийти в себя. Пошло все на хрен. К черту мелкие детали.

– Ты всю мою жизнь твердил о семье, – бормочу я. – Семья – это самое важное, Тейт. Вперед, семья! А потом ты чуть не разрушил нашу. И Виктория была права насчет того, как сильно ты стараешься выставить себя хорошим парнем. Кем-то бескорыстным, гребаным святошей. Но ты был эгоистом, когда изменил маме и когда рассказывал о дилерском центре и о том, как ты построил его для меня…

– Тейт… – пытается вмешаться он, выглядя встревоженным.

– Потому что дело не во мне. Все дело в твоих эгоистичных потребностях. Я должен быть в салоне, чтобы у тебя был кто-то, с кем можно попялиться на фотки лодок. Тебе надо, чтобы кто-то подменял тебя, торчал здесь, пока ты повезешь маму в отпуск. Я тут вообще ни при чем. – Я со стуком ставлю свою чашку на стол. Жидкость выплескивается через край и забрызгивает кедровый островок.

Мама встает.

– Тейт, – резко произносит она. – Я понимаю, это большой шок для тебя, но мы все еще твои родители. Ты не можешь так разговаривать со своим отцом.

Я просто смотрю на нее. Затем фыркаю и выхожу через заднюю дверь.

Не знаю, куда, черт возьми, иду. Я босиком, одет в клетчатые пижамные штаны и старую футболку с эмблемой яхт-клуба. Просто огибаю дом и иду по улице, на которой я живу с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. По городу, в который я влюбился с того самого момента, как мы приехали сюда. В свой первый день в школе я познакомился с близнецами Хартли, с Уайетом и Чейзом. Познакомился со Стеф, Хайди и Женевьевой, и у меня сразу же появилась большая группа друзей. Я был увлечен, настолько поглощен своей новой потрясающей жизнью, что не обращал внимания на жизнь своих родителей. Я смутно осознавал «трудный период», а потом все прошло, и я даже не задумывался о том, что это значило.

И вот теперь я иду по улице босиком, пытаясь понять, почему я так зол, и тут до меня доходит.

Я злюсь, поскольку отец больше не на пьедестале. Не то чтобы я намеренно ставил его туда, но я всегда равнялся на своего отца. Я восхищался им. Никогда не хотел его подводить. Он был самым сильным и добрым человеком, которого я знал. Он не мог сделать ничего плохого, а теперь я обнаруживаю, что он вполне способен быть эгоистичным придурком.

То есть я ведь должен был знать. Любой способен увидеть такое. Но, наверное, на самом деле никогда не ожидаешь подобного от своих родителей.

В конце концов я оказываюсь в маленьком парке в конце нашей улицы. Сейчас только семь часов утра, суббота, так что парк пуст. Я замечаю мать, толкающую коляску по дорожке примерно в сотне ярдов от меня, вот, собственно, и все.

Нахожу скамейку и сажусь, закрывая лицо руками. Я сожалею, что сорвался на маму. Но не на отца. Нет уж, он заслужил.

Они справились с этой проблемой. Я понимаю. У них было одиннадцать лет, чтобы сделать это. У меня же – одиннадцать гребаных минут.

Я подавляю вздох, когда слышу его шаги. Это точно отец, а не мама, ведь я прекрасно знаю ее, и она бы хотела, чтобы мы в первую очередь наладили наши отношения. Что еще больше меня злит.

– Она всегда ставит тебя на первое место, – обвиняю я.

– Знаю. – Его голос дрожит.

Я оглядываюсь. Папины глаза влажные, с красными ободками.

– Всегда, – повторяет он, садясь рядом со мной. – Потому что такова твоя мама. Она лучший человек, которого я знаю, и я ее не заслуживаю. Не знаю уж, где она нашла в себе силы простить меня. Поверь, я каждый день благодарю Господа за то, что она сделала это. И никогда не приму этот дар как должное.

– Поверить не могу, что ты изменил ей.

– Я тоже, – признается он. – Никогда не думал, что способен причинить кому-то такую боль. Я этим не горжусь. Ношу с собой этот позор каждый день.

Мгновение мы просто смотрим на качели, которые начинают раскачиваться от внезапного дуновения ветерка. Словно невидимые дети заставляют их двигаться. Это вызывает в памяти образ: я в этом парке, гуляющий со своими друзьями. Я был так счастлив переехать в Авалон-Бэй. И совершенно не понимал, что этот переезд стал решающим фактором, из-за которого я чуть не потерял свою семью.

– Ты и правда потребовал, чтобы она сделала аборт? – Желчь подступает к горлу.

– Не потребовал. Просто сказал, что нам следует это сделать. – Папа выглядит так же паршиво, как я себя чувствую. – Я планировал порвать с Викторией в ту ночь в «Маяке». Чувство вины съедало меня заживо, и накануне я во всем признался твоей матери. Умолял ее дать мне еще один шанс. Поэтому я пошел на встречу с Тори, хотел сказать ей, что все кончено, и тогда она рассказала мне о ребенке. Я сказал, что поддержу ее в любом случае, но я любил твою мать и никогда бы ее не бросил. И да, я сказал ей, что, по-моему, для нас обоих было бы лучше, если бы она не оставляла ребенка. Я был эгоистом. И не хотел от нее ребенка. – Он выдыхает. – Но ты ошибаешься, малыш. После того как этот роман едва не стоил мне всего, что мне дорого, я поклялся никогда больше не быть эгоистом. Эти последние одиннадцать лет не были притворством. Я посвятил свою жизнь твоей маме и тебе.

– Я тебя об этом не просил.

– Конечно нет, но ты мой ребенок, моя кровь. Я пытался оставить тебе некое наследие. Я знаю, ты мне не веришь, так что если это означает отмену отпуска или вычеркивание тебя из моего завещания, то так тому и быть. – Он пожимает плечами. – Никто не совершенен. И меньше всего я. Мы все просто люди. Хорошие, плохие, любые. К счастью, я нашел женщину, которая разделяет мое убеждение в том, что одна ошибка необязательно определяет личность. Я не идеален, – повторяет он, затем на мгновение замолкает. – С учетом сказанного, я думаю, тебе следует принять предложение Гила.

От внезапной смены темы у меня кружится голова.

– Что?

– Отправляйся в это путешествие, Тейт. Мне не следовало тебя отговаривать.

Я смотрю на ноги.

– Ты и не отговорил. Я собираюсь плыть. Вообще-то, я планировал рассказать тебе сегодня.

Он смеется себе под нос.

– Конечно, плывешь. – Еще один смешок, а затем отец снова становится серьезным. – Тейт. Причина, по которой я не хотел, чтобы ты ехал, не в том, что ты нужен мне на работе. Честно говоря, это прозвучало лучше, нежели «я ужасно напуган».

Я поднимаю голову.

– Что ты имеешь в виду?

– Это опасная переправа. Кто знает, выжили бы мы с твоей мамой, если бы с тобой что-то случилось. Но мы никогда не ограничивали тебя. Мы позволили тебе совершать собственные ошибки, и ты довольно хорошо умеешь их распознавать. И нам нужно позволить тебе рисковать, так что, если твое сердце велит тебе плыть, а я знаю, что так и есть, ведь… – он снова смеется, – …мое сердце делало то же самое, когда я был в твоем возрасте. Тебе нужно плыть.

Я медленно киваю.

– Так и сделаю.

– И я знаю, что сказал, будто не нуждаюсь в твоем прощении, но все равно собираюсь попросить его.

Проведя рукой по волосам, я оглядываюсь с печальной улыбкой.

– Если мама смогла пережить это, то и я смогу. Просто дай мне немного времени.

– У тебя оно будет, малыш. – Он хлопает меня по плечу. – Почему бы нам не вернуться домой, пока твоя мама не отправила Фаджа и Полли на спасательную миссию? Мне не нравится заставлять ее волноваться.

И она, кажется, действительно волновалась, поскольку все ее тело обмякает от облегчения, когда пять минут спустя мы вваливаемся в дом. Она стоит на страже у входной двери, собаки сидят у ее ног, как на какой-то странной картине маслом. Я одариваю ее уверенной улыбкой, а потом Фадж пердит, и мы издаем синхронный смешок.

– У вас все хорошо, мальчики? – подначивает мама, изучая наши лица.

Я пожимаю плечами.

– Скоро будет.

Слабая улыбка трогает ее губы.

– Надеюсь, ты не возражаешь, если я пропущу завтрак, – говорю я ей. – Пойду наверх и переоденусь, а потом вернусь в дом Джексонов. Нужно начинать уборку.

– Без проблем, милый.

Поднявшись в свою комнату, я снимаю пижамные штаны и достаю из комода пару выцветших джинсов. Натягиваю их, затем хватаю ключи и телефон с прикроватной тумбочки.

Раздается стук, и я поднимаю голову. Мама легонько постукивает костяшками пальцев по полуоткрытой двери.

– Эй. Есть минутка, пока ты не ушел?

– Всегда. Что ты хотела?

Она входит и садится на край моей кровати. Немного погодя я сажусь рядом с ней. И тогда она заговаривает.