Если любишь - солги

4.1

Первые три месяца после вступления в наследство я прожила в своё удовольствие. Каждый день обедала в дорогих ресторанах, покупала одежду и драгоценности, туфли, сумочки, шляпки, перчатки и ещё миллион женских мелочей — всё, на что падал взгляд, так что денег едва хватало до следующей выплаты. Заглушая тоску по дому, записалась в бальную школу, познакомилась с приятным молодым человеком... Вот тогда и пришла первая записка, вызвав приступ обиды и гнева: "Никаких амурных приключений".

К счастью — или к сожалению — до визита поверенного в тот раз не дошло. Я сама всё испортила. Как всегда.

Герберт прочёл мне свои стихи. Я сказала "спасибо", потому что в самом деле была тронута. Но что такое "спасибо" для непризнанного гения! Он ответил, что не спал всю ночь, что это, наверно, его лучшие строки, и не стоит ли послать их в "Одинокий голос" на суд самого Скаретти? Он жаждал похвалы, восхищения, предлагал мне роль музы и первейшей, самой верной поклонницы. Но я не могла принять этот дар. Стихи были откровенно слабыми, в чём я с тяжёлым сердцем и призналась, постаравшись смягчить жестокие слова извинениями и сожалениями.

Конечно, Герберт счёл себя униженным. А я проплакала неделю, проклиная сьера В. К. и его бесчеловечные правила. Словно это он отнял у меня шанс на любовь, а не моё душевное увечье. Думала всё бросить, вернуться домой. Но у этих мыслей был вкус позора и безысходности. Что мне делать в Ниде — сидеть в четырёх стенах, прячась от людей до конца жизни?

С тех пор каждый месяц я откладывала половину выделяемого мне содержания на чёрный день, зная с кристальной ясностью, что однажды этот день наступит. Когда-нибудь я оступлюсь непоправимо, потому что не смогу или не захочу подчиниться чужой воле. Выплаты прекратятся, дом отнимут... К этому моменту я должна быть готова начать самостоятельную жизнь. Сейчас в моём тайнике почти три тысячи астр — этого хватит на годы.

Всегда следует готовиться к худшему, но как приятно тешить себя надеждой на лучшее! Я украдкой достала брелок с котёнком и, бросив взгляд на шторку между мной и Дювалем, поднесла к носу. Первый раз я понюхала брелок ещё ночью, но так и не поняла, отчего кривился Фалько. Должно быть, от возмущения моим недостойным поведением.

Изящная и неожиданно тяжёлая фигурка из бархатистого материала не пахла ничем. В этом я убедилась не раз и не два, пока писала родителям скучную открытку. Было приятно отвлечься, провести пальцем по крохотному, словно бы живому, тельцу, приложить его к щеке — фигурка казалась тёплой.

Ради чего он сделал мне подарок, пусть и пустяковый? Зачем мажисьеры целый вечер таскали за собой девушку низкого происхождения, а потом ещё и пригласили в гости? Что самим Карассисам нужно от скромной посетительницы оперы?

Как бы наивно и самонадеянно это ни было, ответ мне виделся только один: я понравилась Дитмару. Да, он мажисьер. Он — Карассис. Но я тоже не замарашка. И не уродка, в конце концов.

Возможно, это мимолётное увлечение. А если нет? Иногда магнетики вступают в брак с обычными людьми. Осенью в газетах писали о свадьбе мажисьен Антонии Балассар и Георга Оттона, сына пароходного магната. Он богач, но в его жилах нет магнетической крови. Так почему бы и мне не помечтать о мажисьере?

Как мерцали его глаза в неверном свете уличного фонаря, каким низким, интимным стал голос, шептавший слова о конце мира, словно признания в любви. И губы... у самого уха, у щеки, у моих губ... всё время рядом, в миге от поцелуя... Он бы поцеловал меня, если бы не Евгения и Аврелий... а хоть бы и при них, что в этом дурного? Заслонил бы собой, чтобы им было не видно...

О духи земли!

Я обнаружила, что прижимаю котёнка к губам. Сердце стучало, как сумасшедшее, в голове стоял туман. Далеко же завели меня фантазии.

Брелок отправился в ридикюль — незачем вертеть его в руках. Я перевела дух и выпила стакан фруктовой воды. За окном плыли поля и перелески, над горизонтом стелились низкие облака. Если я выйду замуж за Дитмара... пусть сьер В. К. подавится своим наследством!

Дорога пошла под уклон, взгляду открылась долина в окружении низких холмов, и я не поверила своим глазам: кругом всё было бело от яблоневого цвета. Словно мы не только проехали сто километров, а ещё и переместились во времени к самой границе лета. Земля зеленела и цвела. Мы плыли по белоснежному морю, лепестки трепетали на ветру. Казалось, это стаи бабочек присели отдохнуть; сейчас они сорвутся и унесутся ввысь, чтобы стать ещё одним облаком в синеве. Сладкий аромат проникал в салон, хотелось распахнуть окно и окунуться в него с головой...

Сады кончились, впереди возник городок: солнечные панели на крышах чередовались с красной черепицей и раскидистыми кронами деревьев. Через пару минут мы уже ехали вдоль городской окраины — белые домики, синие, красные и зелёные ставни, цветы в палисадниках, цветы на окнах. Всё было таким уютным, чистеньким, ухоженным, а немногочисленные прохожие выглядели такими довольными, что я повернула рычаг переговорного устройства:

— Простите, сьер Дюваль, что это за место?

— Деревня Эссей. Патронат семьи Карассисов. И — просто Дюваль, пожалуйста, — он помолчал. — Я здесь родился. Семья Крассисов вот уже триста лет платит налоги на землю и недвижимость за всех жителей деревни. Кроме того, у нас всегда отличные урожаи.

Патронат — особая форма собственности, которую я никогда не понимала до конца. Когда-то жители милой деревушки были ленниками, потом арендаторами Карассисов, теперь владели домами и землёй, но под опекой бывших хозяев. Кажется, это означало, что любая сделка с недвижимостью должна быть одобрена патроном. Похоже на мою зависимость от сьера В. К. Только я продать свой дом вовсе не имела права.