Если любишь - солги

16.1

Фалько подобрал для меня мужскую рубашку из белого хлопка, синий свитер до колен и длинный серый плащ. Всё чистое, свежее, на вид не ношеное. Вместо тонких чулок — клетчатые носки до середины икры. С летними женскими туфлями носки смотрелись крайне забавно, пятки топорщились где-то на уровне щиколоток.

На стене висел рукомойник, рядом зеркало, над ним тусклая лампочка. Постиранную одежду я сложила в таз, не спеша привела себя в порядок, оделась. Хотела ограничиться рубашкой и свитером, но представила, как появлюсь перед Фалько без нижнего белья, прикрыв бедра лишь коротким подолом, и решительно надела плащ. Закатала рукава, обернулась широкими полами, стянула на талии пояс и почувствовала себя уверенней — плащ закрывал ноги почти до туфель. Жарковато, конечно, зато прилично.

Немного стесняясь своего наряда, я покинула купальню.

Кухня была прибрана, комната — пуста. Не слышалось ни звука.

Руки задрожали. Не мог же он бросить меня одну на вершине мира, откуда нет пути назад, к людям? Снова ожили страхи. Вдруг Фалько привёл меня сюда для кого-то другого, этот кто-то сейчас появится, и на горе с отвесными склонами я буду целиком в его власти…

Тривечные! Надо же, как расшатались нервы. Надо проветриться. Я толкнула входную дверь, подняла воротник плаща, чтобы прикрыть влажные волосы, и вышла в ночь.

По небосклону разливалась индиговая тьма. Над горами висели две луны — Красная, почти полная, и Синяя, молодая. Снежные шапки гор мерцали перламутром, ночной воздух холодил затылок, пахли мёдом ночные цветы.

Время от времени слышалось негромкое потрескивание. Я читала, что такой звук могут производить скалы, остывая после жаркого дня. От камней и кустов под ноги ложились чёрные тени, под подошвами хрустело каменное крошево.

Неподалёку опять раздался треск. Нет, это не скалы. Страшно не было — если только самую чуточку. Прислушиваясь к коротким щелчкам, я двинулась в обход каменного жилища.

Поверхность пошла под уклон, тени стали гуще. Легче лёгкого споткнуться, оступиться, не заметить коварного уступа и переломать кости. Я пробиралась вперёд маленькими шажками, пока не заметила внизу оранжевые отсветы.

Там и правда был уступ. Под ним горел костёр, у костра сидел Фалько, ломал сучья и подбрасывал в огонь.

— Обходи слева, — послышался знакомый голос. — Спуск там ровный и пологий.

От костра ночь вокруг казалась ещё темнее, я сошла вниз ощупью, вступила в круг света и села на камень рядом с Фалько. В лицо дохнуло теплом.

— Хлебни, — он протянул мне фляжку.

— Не хочу.

— Простудишься. С мокрой-то головой.

Он выудил из-за пазухи кашне, накинул мне на макушку, завязал концы под подбородком. И настоял, чтобы я сделала глоток из фляги.

Гортань обожгло так, что дыхание пресеклось, на глаза навернулись слёзы, но огонь стёк в желудок, и в крови разлилось приятное тепло.

Фалько опять был в своём чёрном полупальто, которое на нём казалось едва ли не тесным.

— Ты обещал ответить на моим вопросы, — сказала я как можно твёрже. — Сейчас самое время.

Он задумчиво кивнул.

— Мне тоже есть, о чём спросить. Всё время пытаюсь понять, почему на тебя идёт такая охота, что в тебе особенного.

Это было как пощёчина — даже в глазах потемнело.

— Только не морочь мне голову, слышишь! Не хочешь говорить — молчи. Заставить тебя я не могу. Но с этого момента между нами война. Шагу больше не ступлю по твоей указке!

Он взглянул с искренним удивлением.

А я вскочила — и чудом не рухнула лицом в костёр; земля накренилась, ноги предали.

— Постой, не горячись! Версент ударил тебе в голову, — Фалько поймал меня за руку, вынудил сесть обратно. — Видишь ли, в этом деле всё очень хитро обставлено. Я исполнитель, наёмник, если угодно, и могу судить только по указаниям, которые мне дают...

— Так я и знала!

— Что ты знала?

— Это ты подбрасывал записочки.

— Какие записочки? — он нахмурился. — А, понял. Нет, записки — это не я. У меня другое задание. Послушай, я понятия не имею, что задумал мой наниматель. Но вся это возня вокруг тебя мне чертовски не нравится. Я хочу понять, в чём дело. Не веришь? Давай так. Будем спрашивать и отвечать по очереди. Один вопрос — ты, один — я. Согласна?

— Хорошо. Какое у тебя задание?

— Вообще-то сейчас моя очередь.

— В самом деле? Ты сказал: один вопрос — я, другой — ты. Значит, я первая!

— Разумеется, ты, — Фалько с хрустом переломил сухую ветку, бросил в костёр. К ночному небу рыжей мошкарой полетели искры. — Ты и так весь день засыпала меня вопросами. Кто такой, откуда взялся, зачем выкрал тебя у жандармов? Как видишь, я ответил. Мне ничего не объясняют, указания присылают анонимно, такими же записками, как тебе. Будет честно, если и я получу немного информации.

Версент ударил в голову? Он хочет сказать, что я опьянела. С одного глотка? Правда, глоток был изрядный. А я в самом деле чувствовала себя странно. Всё плыло и рассыпалось. Лицо Фалько то отдалялось, скрываясь в тени, то становилось ближе, крупнее и пылало жаром костра. Реальность превратилась в калейдоскоп. Хотелось заново всё собрать, упорядочить. Но не получалось. Возможно, уже никогда не получится...

Я села ровнее, сложила руки на коленях.

— Нет во мне ничего особенного. Ни талантов, ни знаний. Несметными богатствами не владею. Опасных секретов не храню. От обычных людей меня отличает только одно. Я не умею лгать. Физически не могу. Но разве это повод травить меня, как зверя? Должно быть что-то ещё. Или все эти люди... охотники... просто ошибаются на мой счёт.

— Что значит — не можешь лгать? — медленно произнёс Фалько.

— То и значит. — Стало грустно: ведь не поймёт. Никто не понимает. — Знаешь, как жандармы меня нашли? По имени. В Тамоне я хотела назваться Жаклин Луазье. Так же, как записывалась в гостиницах, в которых ночевала по дороге из Каше-Абри. Собралась с силами, открыла рот и сама не поняла, как сказала: "Верити Войль". Думаешь, я сумасшедшая?

Фалько покачал головой.

Он слушал меня очень внимательно, и это внимание побуждало продолжать:

— В детстве нас учат всегда говорить правду, даже если это неприятно, стыдно или страшно. Разбил чашку — признайся. Школьный приятель ворует конфеты из чужих портфелей? Скажи в лицо, что он поступает дурно. А ещё нас учат вежливости. Добрый день, спасибо, пожалуйста, очень приятно, рад вас видеть. И неважно, если на самом деле совсем не рад.

Во втором классе у меня вышла история со школьной директрисой. Она была огромная, громогласная и злая. Девочки дали ей прозвище Саблезуб. В классах мы здоровались с учителями хором, и никто не замечал, что я открываю рот просто для вида. Но однажды я столкнулась с мадам Саблезуб на улице недалеко от дома. И не смогла заставить себя пожелать ей доброго дня. Если бы ты слышал, как она кричала! А я стояла перед ней, заливалась слезами и не могла выговорить ни слова. Потом было ещё много разных случаев. Но уйти мне пришлось из-за драки.

— Ты кого-то побила? — удивился Фалько.

— Меня побили. В классе была компания девочек. Их родители составляли верхушку местного общества. Городской судья, заместитель мэра, банкир, редактор ежедневной газеты, владелец гольф-клуба...

Сколько раз в мыслях я возвращалась к тому случаю, после которого вся моя жизнь пошла наперекосяк и из обычного ребёнка я превратилась в затворницу, а потом и в изгоя.

— Как-то одна из девочек, Мари Штайнбринкер, принесла в школу новую куклу. В то время в моду вошли куклы-младенцы с тремя лицами. Первое плачет, второе смеётся, третье спит. Но видно всегда одно, два других спрятаны под чепчиком. Менять лица можно поворотом рычажка на макушке. Мари как раз показывала куклу подругам. Помню, как она обернулась и ехидно спросила: "Что смотришь, Войль? Хочешь такую?" Я ответила: "Вот ещё!"

Наверное, для Фалько всё это звучало ужасно глупо. Девочки, куклы... На самом деле в нашей маленькой стычке не было ничего исключительного. Дети часто говорят, что думают, без жалости и оглядки на условности. До определённого возраста я вообще не ощущала, что чем-то отличаюсь от других.

Вспомнилось, как Шарлиз, подружка Мари, топнула ножкой:

"Ты просто завидуешь. Твой папочка-чертёжник никогда не купит тебе такую куклу!"

"И не надо! Она мне не нравится".

Тогда я этого не поняла, но, очевидно, мой ответ сильно задел Мари. Её лицо сморщилось:

"Может, и я тебе не нравлюсь?"

"Не нравишься".

"И что тебе не нравится?" — допытывалась она.

"Ты задаёшься, и у тебя нос кривой".

— Да, так и сказала, — я выдавила улыбку, пытаясь понять, как Фалько воспринимает мою историю. Его глаза загадочно мерцали в свете костра. — Мари сильно толкнула меня и выронила куклу. Одно лицо раскололось. А после уроков подружки подкараулили меня в школьном дворе и потребовали, чтобы я на коленях просила прощения у Мари. Когда я отказалась, повалили и стали бить. Разбили нос и губы, порвали платье, изваляли в грязи. Потом все пять девочек утверждали, что я нарочно сломала куклу и сама затеяла драку. Мадам Саблезуб заявила, что я опасна для других детей и меня следует показать психиатру. Тогда родители забрали меня из школы, и следующие семь лет я училась дома.

— И сдала выпускные экзамены? — прищурился Фалько.

— У меня были хорошие учителя.

— Твой отец нанял их на жалование чертёжника?

Я забыла, что собиралась сказать.

— Ты мне не веришь?

— Верю, — сказал Фалько мягко. — Но индивидуальное обучение на дому стоит дорого. Тем более, у хороших учителей. Где твои родители взяли деньги?

— Не знаю. У них могли быть сбережения. Или мои настоящие родители что-то оставили.

— Настоящие родители?

Пришлось объяснить.

— Ты их помнишь? — спросил Фалько.

Я покачала головой.

— Мне года не было, когда они погибли. Упали с моста на неисправном паромобиле. А насчёт денег я не задумывалась. Плату за уроки со мной не обсуждали. Учителя просто приходили, это казалось естественным. В остальном мы жили скромно.

На жалование чертёжника. Почему, став старше, я ни разу не спросила хотя бы саму себя, во что обошлись все эти географы, ботаники, химики, учителя словесности и древнефирамского, все эти учебники, атласы, справочники, энциклопедии вместе с реактивами, склянками и спиртовками для опытов? Все жизненные блага я принимала как должное. Сначала от родителей, потом от сьера В.К.

— Сьер вэ ка, точно! Наверняка это он загодя выделил сумму на моё образование.

— Вэ ка? — Фалько нахмурился. — Валериан Конрад?

— Так ты знаешь о нём? Честно говоря, я думала ты всё об мне знаешь.

— Я знаю, что Конрад оставил тебе дом в Каше-Абри и счёт в банке. Знаю, что официально он считается твоим двоюродным дедом. По линии отца или матери?

— Неизвестно. Я спрашивала приёмных родителей. Но для них моё наследство стало таким же сюрпризом, как для меня самой. Они много лет дружили с Клесами... с моими настоящими родителями и считали их абсолютно одинокими людьми. Клесы никогда не говорили о семье, не рассказывали о своём детстве, не упоминали родственников, вообще жили очень уединённо.

— Как ты, — тихо сказал Фалько. — Конрад представил доказательства вашего родства?

— Насколько я знаю, нет. А поскольку он умер вскоре после моего рождения, спросить было невозможно. Родители... Войли... не видели причин для сомнений. Кто отдаст своё состояние чужому человеку?

— Ты любила их — Войлей?

Мне не понравилось, как он это спросил.

— Они — мои папа и мама. По крови или нет, всё равно. Людей ближе у меня никогда не было!

— Тогда почему ты сбежала на другой конец континента, едва вступив в наследство? И не поделилась внезапным богатством с теми, кто тебя вырастил?

— Это тебя не касается!

Горло жгло сухим огнём. Не скажу! О Ральфе — ни за что на свете. Лучше пусть голова взорвётся.

Но на Фалько сердиться не за что. Вопросы он задавал верные.

Я глубоко вдохнула, досчитала до десяти.

— Прошу прощения. Ты прав, я действительно сбежала. Ещё одна неприятная история, связанная с моей вынужденной правдивостью. Но эту историю тебе знать незачем.

Разве не так? Это ведь чистая правда! Мой инстинкт поджал хвост и затаился в уголке, не смея требовать откровенности.

— Кстати, твоя очередь делиться тайнами. Какое у тебя задание?

Фалько пожал плечами.

— Присматривать за тобой. Оберегать от опасностей. Вплоть до открытого вмешательства в случае серьёзной угрозы.

— Как тогда в "Гиацинтовых холмах"? Это ведь ты отбил меня у оборотней.

Фалько молчал, ковыряя прутиком в догорающем костре. Сухих веток у его ног больше не было.

— Послушай, я только что рассказала тебе половину своей жизни. Может, назовёшь хотя бы своё имя?

Он поднял на меня взгляд, чёрный, как сама ночь.

— Имя — не могу. Ты знаешь, почему.

— Нет, не знаю. Объясни.

— Для закона я человек-невидимка и должен таковым остаться. А ты говоришь только правду.

Продолжать он не стал. В самом деле, всё было ясно.

— Я тебя не выдам. Поверь, я умею уходить от ответа. Научилась. В крайнем случае, буду просто молчать. Смотри, я же не сказала ни слова о Раль... Ой!

Он не стал говорить "Вот видишь".

— Если тебе нужно как-то меня называть, — произнёс мягко, — придумай имя сама.

Ночь чёрным вороном парила над головой, звезды глядели в глаза колючими немигающими взглядами.

— Фалько, — голос вдруг изменил. Пришлось кашлянуть, чтобы прочистить горло. Духи земли, что осталось от моих манер?

— Фалько, — повторила я громче. — Ты не против?

Он улыбнулся:

— Хорошее имя.

Хотел подсластить мне пилюлю?

— Можешь сказать хотя бы, куда ты меня ведёшь. К своему нанимателю? Чего он хочет?

— Я веду тебя туда, куда ты сама собиралась поехать перед первым арестом в Каше-Абри. В моей записке сказано, ты знаешь адрес.

— Адрес? — я не понимала, о чём он говорит.

— В Носсуа.

Что-то шевельнулось в голове. Последняя записка сьера В.К. Кажется, там упоминалась лудильная мастерская... Не помню.

Почему заказчик не дал Фалько адреса? Потому что сам не знал?

— Как твой наниматель подписывает записки? — спросила я.

— Он их не подписывает.