Если любишь - солги

22.1

Для начала я прогулялась по противоположной стороне улицы. Медленно, лениво — как туристка, которой нечем заняться.

Плохое прикрытие. Туристам в Ниде делать нечего. Разве что посмотреть резьбу на деревянных домах в старой части города да побродить по парку, оставшемуся от поместья благородного кавалера, который в стародавние времена держал эти земли для графов Рованских. От господского дома не сохранилось даже руин, хотя лет двадцать назад при строительстве нового здания городской больницы нашли древний фундамент, а в нём клад — ларчик с серебряными монетами...

Признаться, я мало интересовалась историей Нида. Но когда долго живёшь на одном месте, такие вещи усваиваются сами собой.

Сейчас я шла по родному городу, как чужая. Знакомая с детства улица казалась уже, дома — меньше и беднее. Некоторые детали стёрлись из памяти, и теперь я гадала, всегда ли на двери сьера Лежо была медная ручка в виде львиной головы и давно ли на козырьке над крыльцом семейства Катрад появился кованый декор. Когда навстречу попалась мадам Ледерташ, я сбилась с шага и оглянулась по сторонам в поисках укрытия. Но соседка прошла мимо, мазнув по мне равнодушным взглядом. В груди шевельнулось странное чувство: облегчение, смешанное с обидой. Для знакомых я стала невидимкой, будто не прожила рядом с ними восемнадцать лет...

Напротив нашего дома я приостановилась и открыла саквояж, сделав вид, будто что-то ищу. Фасад и впрямь был светло-розовым, с оттенком персика — почти как у соседей слева, пожилой четы Лавассер. Некстати вспомнилось, как старая Марта грозили мне клюкой и обзывала падшей девкой, позором нашей улицы. Желтоватый дом справа принадлежал конторщику Земану. Его жена подрабатывала уборкой, а трое сыновей росли шалопаями. Когда я уезжала, старшему не было и двенадцати.

Наш дом ничем не выделялся в общем ряду. Не похоже было, что его перекрасили на днях. Жизнерадостный тон успел поблёкнуть, набраться пыли, испачкаться понизу и облупиться на углах. Разобрать оттенок занавесок было трудно, зато цветы на подоконниках бросались в глаза. Вместо маминых гераней и фикусов, которые я, сказать по правде, терпеть не могла, — амариллисы и фиалки. Дверь тёмного дуба, похоже, не меняли. А вот замок... Ладно, к замку присмотрюсь на обратном пути.

Я дошла до конца улицы, встретив по пути сьера Дижона и мадам Кравчик — оба меня не узнали. Постояла на старом деревянном мосту через речку Вильчу и повернула назад. Чем ближе подходила к дому, тем сильнее замедляла шаг, в тысячный раз жалея, что не могу притвориться кем-то другим. Стучала бы сейчас к соседям в качестве дамы-коммивояжёра, предлагающей новинку столичной моды — чулки из нейлона, или собирала пожертвования для приюта детей-инвалидов в Таленбаде.

Впрочем, к чему мудрить. Позвоню в дверь и посмотрю, кто откроет.

А если там и правда полицейская засада? Я ведь даже не смогу сказать, что обозналась.

Солнце припекало совсем по-летнему. Я остановилась в тени дохленькой липки напротив дома сьера Крюко, соседа Земанов. Со стороны Короткой бежал мальчик лет десяти со школьной сумкой через плечо. Я загадала: если свернёт к любому дому, не доходя нашего, решусь — постучу, и будь что будет. Если пробежит мимо, уйду и попробую устроиться в гостиницу.

Мальчик нёсся прямо на меня — короткие штанишки, громоздкие ботинки, кепка, сползающая на лоб. Вдруг с разгона подскочил к нашей двери и встал на цыпочки, дёргая рычажок звонка.

Я забыла, как дышать. Прошла целая вечность, прежде чем дверь отворилась — мелькнула тонкая белая рука, всколыхнулся подол светлого платья — и мальчик влетел внутрь. Хлопок, и дверь закрылась. А мне осталось только кусать губы в досаде на собственную глупость. Надо же так неудачно выбрать место. Дверь открывается на левую сторону, и человека на пороге из-под моей липы просто не видно!

Через минуту мальчик вылетел из дома уже без сумки, на ходу запихивая в рот что-то похожее на бутерброд с жареной колбаской. Я даже запах почувствовала, когда сорванец пробегал мимо, и сразу вспомнила, что в желудке у меня сегодня, кроме утреннего тоста, ничего не было.

Что ж, буду ждать, когда пострел вернётся. Только сменю наблюдательный пункт.

Я поднялась почти до перекрёстка — ближе деревьев не было, развернулась лицом к дому и решила, что не сойду с места, пока дверь не откроется снова. Пусть даже для того, чтобы выпустить наружу жандарма, посланного проверить документы у подозрительной особы под липой.

И дверь действительно открылась. На улицу вышла молодая блондинка в тёмно-синем бархатном жакетике и с кошёлкой. Должно быть, собралась купить что-нибудь к ужину в бакалейной лавке сьера Корша или в овощной мадам Войчич. Вверх по улице, полквартала направо. К мяснику — дальше. Молочник — два квартала в другую сторону.

В бакалейной лавке я и подожду. Если блондинка пройдёт мимо, увижу из окна.

Из-за прилавка улыбалась молодая продавщица. Незнакомая. Но порядок в лавке остался прежний. Сьер Корш, сын сержанта гражданской гвардии, любил, чтобы всё было по ранжиру. Стройными рядами лежали мешки с сахаром и мукой, пакеты с крупами выстроились на полках, как солдаты на плацу.

Других покупателей в этот момент не было. Пришлось завести разговор о лахарском чае и жареных орешках, которые я собиралась купить для отвода глаз.

За спиной хлопнула дверь. Продавщица взглянула мне через плечо и просияла:

— Добрый день, мадам Химмельсберг! Рада вас видеть!

Я расплатилась и отошла к полке с сухофруктами. Дама в синем жакете спросила крахмал и дрожжи. Миловидная, стройная, на вид лет тридцать, выговор местный. Она называла продавщицу дамзель Розье. Разговор перешёл на мыло, потом на крупы и муку. В какой-то момент продавщица спросила: "Вам как обычно?" Я потихоньку выскользнула за дверь. Бдительная дамзель Розье заметила и успела крикнуть в спину: "Хорошего дня! Заходите ещё!"

Через две минуты появилась и дама в жакете с потяжелевшей кошёлкой в руке.

Страха я не испытывала. Чувств не было вообще. Будто я превратилась в автоматон, который просто должен выполнить свою функцию. Дождалась, когда дама отойдёт от лавки настолько, чтобы нас не было видно из окна, и окликнула:

— Мадам Химмельсберг!

Она обернулась.

— Добрый день. Меня зовут Рити. Скажите, пожалуйста, где мне найти супругов Войль, Августа и Изабеллу?

Вот так в лоб, без обиняков.

Удивлённо-доброжелательное выражение на лице мадам сменилось недоумением:

— Как вы сказали — Войль? Я не знаю никого с такой фамилией.

— Вы живёте в их доме.

— Вы меня с кем-то путаете, — начала мадам Химмельсберг.

Я не стала ждать продолжения:

— Улица Длинная, дом десять.

— Но это наш дом, — протянула мадам Химмельсберг. — Мы живём тут уже... лет пять или около того.

Лет пять. Вот как.

— Но вы купили его у Войлей.

— Нет же! Домом распоряжалась фирма из Орош-Вазина. Агентство Мельзона... или что-то в этом роде. Вам лучше спросить моего мужа. Он вернётся вечером.

— А письма? Открытки? Прежним хозяевам никто не писал?

Мадам Химмельсберг вдруг нахмурилась.

— Постойте. Седрик рассказывал... месяц или полтора назад, я как раз уезжала к сестре в Нидож, полиция спрашивала о людях, которые жили здесь раньше. И они тоже хотели знать о письмах.

Взгляд мадам Химмельсберг стал вдруг острым:

— Простите, а кем вы приходитесь этим Войлям?

— Боюсь, что никем.

Не знаю, сказала я это вслух или только подумала. Ноги уже несли меня прочь. Мадам Химмельсберг, дома, деревья, прохожие, моё глупое расследование, — всё это больше не имело значения.

Очнулась я в конце улицы — с мокрыми щеками и пакетиком чая в руке. Пакетик с обезьянкой и золотым кантом. Мама любила такой. Где она теперь? За каким столом пьёт по утрам свой лахарский с чабрецом и бергамотом?

Надо вернуться. Почему я поверила этой мадам Химмельсберг? Я не справедливая королева, чтобы читать правду в душах людей. Она могла лгать во всём. Продавщица, которая сказала "Вам как обычно", могла быть подставным лицом, которое должно подтвердить легенду лже-мадам. И история о визите полиции — как раз в то время, когда я сбежала из Каше-Абри...

Навстречу шла Грета Леклё, старая дева далеко за сорок, у которой по выходным собиралась дамская компания поиграть в "Заработай миллион" и вволю посплетничать. Мама тоже иногда наведывалась в её маленький домик, чтобы отдохнуть от домашних хлопот.

Что мне терять?

— Дамзель Леклё!

Она остановилась, близоруко щурясь, и сунула руку в карман. Сейчас достанет очки. Нет уж. Незачем ей меня рассматривать.

— Простите, вы не знаете, где сейчас Изабелла Войль?

— Что? Изабелла? — дамзель озадаченно захлопала ресницами. Лоб её под тёмной шерстяной шляпкой блестел от пота.

— Изабелла Войль. Мне очень надо её найти.

— Но ведь они уехали, деточка. Сто лет назад. Как дочь их сбежала, Верити, так и они следом. Сели с чемоданами в таксомобиль, будто в отпуск собрались, а через три дня на доме появилась табличка "Продаётся". Изабелла-то хоть бы попрощаться зашла! Я ведь её подругой считала. И потом ни словечка не чиркнула, представляете?

Дамзель Леклё сморгнула и всё-таки вытянула из кармана очки.

— А зачем вам Изабелла? Мы с вами встречались? Вы кого-то мне напоминаете...

Пока она прилаживала очки на нос, я буркнула "Спасибо" и поспешила вверх по улице.

Что теперь? Постучать наугад к кому-то из соседей? И снова отвечать на вопросы "А кто вы?" и "Кем вы приходитесь Войлям?" И так к вечеру пойдут слухи о странной девице, которая расспрашивает про давно уехавшую пару.

Я поднялась к началу улицы, свернула к старой водокачке. Рядом, под сенью отцветающих яблонь, в особняке красного кирпича располагалась почта. Под ногами белели опавшие лепестки. Как символы писем, не дошедших до адресата, а заодно — утраченных иллюзий.

У служащего с добродушным лицом я купила пару конвертов и спросила, как поступают с почтой, предназначенной людям, сменившим место жительства.

Пожилой сьер с щёточкой белых усов под носом казался знакомым. Должно быть, работал здесь всю жизнь, с тех времён, когда ни меня, ни моих родителей, настоящих и мнимых, ещё на свете не было.

— Если нам оставили новый адрес, пересылаем, куда сказано, — ответил старик, поправив круглые очки. — Там, на месте, корреспонденцию доставляют как заказную, под роспись, и берут плату за хлопоты. Если получатель выбыл без уведомления, продолжаем носить по указанному адресу. Обычно новые жильцы возвращают письма почтальону и мы отсылаем их отправителю, так же как посылки, бандероли и прочую невостребованную почту.

Чувства вернулись ко мне. Сердце стучало часто-часто.

— А можно узнать, приходила ли корреспонденция на имя Августа или Изабеллы Войль?

— Тех, которые жили на улице Длинной? — служащий усмехнулся. — Не удивляйтесь. Месяц с небольшим назад к нам заглядывала полиция, так что мне пришлось поднять архивы. На самом деле я плохо помню этих Войлей, они редко бывали на почте и писем почти не получали, только счета. А дочь их... Может, и заходила купить открытки или марки, но точно ничего не отправляла. Иначе у нас было бы записано. Полиция особенно интересовалась дочерью Войлей. Не знаю, что она натворила, — глаза старика блеснули, — но скажу вам то же, что сказал полицейским. Уведомлений о переезде Войли нам не делали, и почты на их имя за последние пять лет не приходило никакой.