Если любишь - солги

28.3

Ночью пруд был красив и страшен.

По сравнению с чернотой окружающих гор небо в вышине казалось сероватым. Над головой румянилось полное лицо Красной луны, по воде разливался розовый перламутр. Мрак и блеск. Ни звука, ни дуновения. Казалось, всё застыло в ожидании таинственного и зловещего ритуала.

Я пришла к источнику смелости, чтобы сделать последнее, ради чего меня привезли на полигон. Толку от этого не будет, но попытаться нужно. Всё равно заставят.

Окунаться в пруд следовало полностью обнажённой. Никаких купальных костюмов, сорочек, халатиков и банных полотенец, которые, войдя в воду, можно выбросить на берег. Я допускала, что настаивая на этом условии, Евгения хотела лишь доставить удовольствие брату, но решила: лучше сделать, как требуют, чем потом винить себя за неудачу.

Ночной воздух был холоден, от чёрной воды веяло стылостью горных ледников. Пруд казался космической бездной, в которой плакали звёзды.

В бездну вели неровные каменные ступени. Я дрожала на верхней, трогала ледяную черноту носком правой ноги, и думала, что никогда не решусь.

Но больше, чем холод, пугали взгляды тайных наблюдателей. Что бы ни обещала Евгения, не было сомнений, что сейчас на меня глядят и Марти с Отсо, и Дитмар и духи знает кто ещё. И я вошла в пруд, чтобы укрыться от этих бесстыдных взглядов.

В обжигающе студёной воде на секунду остановилось сердце, прервалось дыхание. Внутри себя я с визгом отдёрнула ногу и кинулась к одежде, к тёплым пледам, которые мне дали с собой. Хотелось завернуться в колючую шерсть, растереть ступни, сесть к огню — и глоток крепкого версента стал бы не лишним.

Но видимая я заходила всё глубже, пока не погрузилась с головой... Это заняло минуты три или четыре, не больше.

Самые долгие минуты в моей жизни.

Самые ледяные...

Потом я и растёрлась, и укуталась, и выпила чаю из термоса. А наутро свалилась с жестокой простудой.

К счастью, на полигоне был доктор-мажисьер, быстро поставивший меня на ноги.

Уже вечером я почувствовала себя лучше и вышла подышать воздухом. Брела, кутаясь в поднятый воротник, ни о чём не думая, и в какой-то момент обнаружила, что рядом, почти вплотную, шагает Дитмар.

Сколько он уже шёл так моей беззвучной тенью?

Увидев, что замечен, мажисьер протянул мне белый цветок с длинными лепестками и мохнатой жёлтой сердцевиной — эдельвейс.

— Редкое растение. Я сорвал его специально для вас вон на той вершине, — он ткнул пальцем куда-то в горы. — Вы, как этот цветок, Верити. Такая же светлая, хрупкая, ранимая и такая же недоступная. Я не понимал, что делаю, не видел, что своим напором уничтожаю то трепетное и прекрасное, что зарождалось между нами, подобно бутону… Я смял и растоптал этот бутон. Теперь вы боитесь меня. Боитесь, ненавидите, презираете. И я не знаю, как это исправить. Наверное, стоило бы оставить вас в покое, забыть… Но я не могу.

Он говорил тихо, опустив глаза, голосом, полным смирения и горечи, и месяц назад моё сердце дрогнуло бы. Я и сейчас наверняка пожалела бы его. Если бы не понимала с кристальной ясностью, что он лжёт, что его сожаление и страдание — просто новый манёвр. Раз старый не удался.

Мы шли в синих сумерках среди голых камней, я молчала, а Дитмар рассказывал, как сходил с ума, злился, впадал в отчаяние, пытался выбросить меня из головы, но снова и снова просыпался в ночи с моим именем на губах. Да, он был самоуверен и нетерпелив. Потому что и представить не мог, как много я значу для него — пока не потерял. Сейчас я рядом, но в то же время далеко, и это невыносимо. Я должна дать ему шанс, мы начнём сначала, и на этот раз всё будет так, как захочу я. Его голос звучал то горестно, то проникновенно, дрожал от волнения, набирал силу, падал до шёпота, настаивал, убеждал, требовал, едва ли не умолял, и это было ужасно скучно.

Он взял меня за руку, и я сказала:

— Хватит, Дитмар. Давайте признаем: я интересую вас как очередной трофей на стене, не более того. Вами движет не любовь и даже не страсть, а азарт коллекционера и уязвлённое самолюбие. Не скрою, у меня были чувства к вам, но это давно в прошлом. Поэтому прошу, прекратите этот спектакль. Найдите себе другой объект охоты.

Я попыталась отнять руку, но он не пустил. Маска раскаяния слетела с красивого лица, глаза-гиацинты засветились ярче, губы дрогнули в язвительной усмешке:

— Позвольте я тоже кое-что расскажу о вас, милая Верити. Вы предсказуемы, как все женщины. Увлечься своим спасителем, таинственным и неуловимым — что может быть очевиднее? Возможно, ему не каждый день приходится вызволять девушек из жандармского мобиля. Но вы правда надеетесь, что стали для него особенной? Думаете, он вернётся за вами? Рискнёт жизнью, чтобы вырвать вас из наших мерзких лап? Боюсь, вас ждёт разочарование.

Странно. Он говорил о том, что мучило меня всё это время, его слова должны были ранить, но почему-то оставляли равнодушной. Скользили мимо, будто сор на воде. Дитмар больше не имел для меня значения, и всё, что он мог сказать или сделать, — тоже.

— Кстати, у вас красивое тело, Верити.

Он смерил меня откровенным взглядом, от которого ещё недавно я загоралась, как сухой хворост. Теперь его чары утратили силу.

Я пожала плечами:

— Вы говорите так, будто видели его впервые.

Дитмар наморщил лоб, изображая сочувствие:

— Ваш сердечный друг не придёт. Не думайте, я не злорадствую. Напротив, мне жаль вас, я сам пережил такую же потерю, разочарование и боль неразделённого чувства. Я помогу вам пройти через это. Уверен, однажды вы поймёте, я не враг вам, — теперь он говорил вкрадчиво, усиленно играя модуляциями, и возил пальцами по моей ладони. — Знаю, вам нужно время. Что ж, я буду ждать...

— Сколько угодно! — я вырвала руку и зашагала прочь.

После заката мы вылетели с полигона "Арсем" в сторону полигона "Теана".

Дитмар держался как ни в чём не бывало, словно и не было трагифарсовой сцены пару часов назад, болтал с сестрой и Хельгой, смеялся, сверкая белыми клыками, полученными в наследство от кровососов. Марсий дремал, Аврелий потягивал версент и листал журнал, посвящённый мажи-мобилям.

Гудели моторы дирижабля, негромко журчали голоса мажисьеров. А я глядела в окно на белые шапки гор. И вдруг поняла, что утратила страх полёта.