Карнавал Хилл

Сегодня я снова играл в игру сожалений. В этой игре моя глупость была на первом плане. Десять лет. Десять гребаных лет я верил, что Роуг выбрала Маверика, отдалась ему за нашими спинами и приняла решение, которое покончит с нами навсегда. Я затаил столько гнева из-за этого, позволил ему просочиться во все, чем я был, пока он не запятнал меня. И все из-за того, чего на самом деле, никогда и не было.

Мой отец был прав, тогда я был тупым ребенком, и казалось, что ничего не изменилось. Если там, на небе, и был бог, я думаю, он был чертовски сбит с толку тем, как один человек мог принять столько глупых решений в своей жизни. Когда я все это обдумал, я даже не удивился, что оказался здесь. В конце концов, это должно было случиться. Итак, теперь я был в чистилище, ожидая отправки в ад, но не раньше, чем каждое сожаление в моей жизни посмотрит на меня из темноты и назовет дураком.

Единственное, что я понял о своей юности, это то, что я был счастлив до того, как подумал, что Роуг выбрала Маверика. Меня устраивало, что она не выбирает, потому что я знал, что все равно никогда не стану тем, кого она выберет. Пока она не выбирала, у меня оставались она и мои мальчики. Я мог удержать их всех, а это было единственное, чего я когда-либо хотел. Мы и Сансет-Коув. По крайней мере, теперь у нее это есть, даже если я не являюсь частью этого.

Звук открывающейся двери наверху вывел меня из темного транса, в котором я находился, и послышался тяжелый топот ботинок.

— Доброе утро, Мейбл, — позвал Шон. — Ты только посмотри, как мне идет эта рубашка, не так ли? А теперь закрой свои увядающие уши. Я не буду нести ответственность за травмирование старухи. Если, конечно, тебе не нравится слушать, как он кричит, ты, грязная старая птица.

— Держись от меня подальше, ты, никчемный мальчишка, — прокричала Мейбл, и у меня по коже побежали мурашки при мысли о том, что он причинит ей боль.

Но Шон только усмехнулся, включив свет в моей тюрьме, затем отпер дверь и вошел в комнату. Я не потрудился открыть здоровый глаз, прислонился головой к стене и почувствовал, как темнота пробирается под мою кожу так же остро, как и холод.

— Ну-ну, прелестные глазки, я начинаю уставать от этой ерунды с отсутствием реакции. Сегодня я принарядился для тебя. Посмотри.

Я поднял глаз, просто чтобы заставить его заткнуться. Не то чтобы ему это удавалось надолго.

На нем были джинсы и расстегнутая клетчатая рубашка, его пресс был выставлен напоказ, а через плечо была перекинута кувалда. Я одарил его сухим взглядом, когда он крутанулся передо мной, размахивая молотом в воздухе. Возможно, мне следовало бы испугаться этой штуки, но все, что я чувствовал, — это оцепенение. Я устал от игр, устал от темноты. Он начал оставлять меня здесь без света, и дни пролетали за днями, пока я сидел в клетке собственного разума, сталкиваясь со всеми своими неудачными жизненными решениями, не в силах ничего сделать, кроме как разбирать их по частям и принимать муки за свои бесчисленные неудачи. Это было гораздо хуже, чем все, что мог сделать со мной этот мудак.

— Ну же, прелестные глазки, покричи. Попробуй убежать. Сделай что-нибудь. Ты больше не доставляешь мне удовольствия. А если мне станет скучно, ты знаешь, что за этим последует. — Он обмотал вокруг своего горла воображаемую веревку и сделал из нее петлю, высунув язык и закатив глаза ко лбу.

— Тогда ты знаешь, что делать, — решительно сказал я. — Сделай это медленно или быстро, или как тебе, блядь, больше нравится, мне на самом деле насрать, Шон.

Он на мгновение замолчал, что кое о чем говорило, а затем наклонился, протянул сигарету и вставил ее мне в губы. — Покури со мной, прелестные глазки. — Он прикурил мою сигарету, и, мать твою, у меня не хватило сил сопротивляться вкусу табака на губах. Я глубоко вдохнул, втягивая сладкую токсичность и позволяя ей хлынуть в мои легкие, а за ней быстро последовал кайф. Он пробудил меня, вытащив из черных глубин, в которые я погрузился в собственном сознании, и напомнив мне обо всех редких удовольствиях в мире, которыми я никогда не мог насытиться.

— Смерть приятна на вкус, не правда ли? — сказал он, пододвигая деревянный стул и садясь напротив меня, его голова была окружена ореолом лампочки, свисающей с потолка, а черты его лица погрузились во тьму.

Он затянулся своей собственной сигаретой, положив кувалду на колени, в его голубых глазах вспыхнуло отражение красной вишенки. На мгновение он стал похож на демона, которым и был, — сплошная тьма и пламя.

Мой взгляд переместился на пистолет у него на бедре, и его глаза последовали за моими, а затем он рассмеялся низким горловым смехом. — Вот так-то лучше, прелестные глазки, я разбудил в тебе немного борьбы. Попробуй отнять у меня пистолет, давай, рискни.

Мои пальцы зачесались, поскольку во мне не проснулся страх. Я был животным в руках мясника, уже давно мертвым. Я ничего не чувствовал. Так что к черту все это.

Я рванулся к его оружию, и его другая рука быстро взметнулась с ножом в ней, который яростным взмахом полоснул по моей обнаженной груди, что заставило меня выругаться и упустить свой шанс, когда он вытащил пистолет и прижал его к моему лбу.

— Сядь поудобнее и выкури свою сигарету, парень, — предупредил он, его палец крепко сжимал спусковой крючок, когда кровь потекла вниз по моему животу и пропитала грязные серые спортивные штаны, которые были на мне надеты. Рана была не слишком глубокой, но чертовски жгла.

Я не боялся умереть, но чертовски уверен, что предпочел бы прикончить его перед смертью. Так что я не видел смысла подстрекать его нажать на курок сегодня.

— Ну, как дела, приятель? — небрежно спросил он, когда я откинулся назад и еще раз затянулся сигаретой, смакуя каждый токсин, который перекатывался по моему языку и проникал глубоко в недра моего бесчувственного тела.

— Я тебе не приятель, — прорычал я, выпуская дым сквозь зубы.

— Не будь таким, — сказал он с насмешливой улыбкой, от которой ненависть вскипела в моей крови. — Теперь у нас с тобой есть связь, понимаешь? Все эти пытки должны же что-то значить.

Я сделал еще одну затяжку, закрыв глаза и вспоминая все те времена, когда я сидел на Сансет-Бич и курил со своими друзьями, и солнечный свет, казалось, на секунду проник за мои веки. Никотин в моей крови вызвал тысячи хороших воспоминаний, но и тысячи плохих тоже. Я курил, чтобы забыться, курил, чтобы отпраздновать, курил, чтобы курить. Наверное, я наказывал себя всю свою жизнь, зная, что каждый вдох приближает меня к смерти. Но, черт возьми, какой же это был сладкий вкус. И в этом, наверное, был смысл. Я всегда выжимал чуть больше сахара из хорошего и чуть больше яда из плохого.

— Я буду последним, кого ты увидишь, если ты не выдашь секреты, которые у тебя в голове, Чейз Коэн. Конечно, у меня отличное лицо, но неужели ты хочешь, чтобы оно стало последним, что ты увидишь? Как насчет тебя и Фокса, а? Разве ты не хочешь оказаться под тяжестью всех этих золотистых загорелых мышц, когда уйдешь из этого мира?

— Он не мой парень, — сухо сказал я, хотя, честно говоря, в этот момент мне было наплевать, что он думает.

— Ну, больше нет, — он неприятно рассмеялся, делая еще одну затяжку. — Он выгнал тебя, не так ли? Избавился от тебя за то, что ты был плохим мальчиком. Я все еще жду, чтобы услышать, что ты сделал, чтобы заслужить это. — Он приложил ладонь к уху, но я продолжал молчать. Я ожидал, что теперь он начнет пытку, но он этого не сделал, просто продолжал курить и смотреть на меня так, словно я был головоломкой, которую ему нужно разгадать, прежде чем он разрежет меня на кусочки таким образом, чтобы они никогда больше не сложились вместе. — У меня такое чувство, что это связано с маленькой шлюшкой, которую он у меня украл, хм? — Он пристально посмотрел на меня, ожидая реакции, и моя челюсть непроизвольно сжалась. — Ага. — Он ухмыльнулся, указывая на меня сигаретой. — Вот оно, не так ли? Мне всегда приходилось держать ее на коротком поводке. Фокс поймал тебя со спущенными штанами, пока Роуг давилась твоим членом? В конце концов, у нее чертов талант к этому.

— Закрой свой гребаный рот, — прорычал я, мое раздражение нарастало, и часть меня наслаждалась жаром, разлившимся по моим венам. Он прогнал постоянный холод и оцепенение, и я хотел сохранить это чувство до последнего вздоха. И часть меня была рада, что огонь, который горел во мне из-за нее, не погас. Если мне повезет, я смогу забрать его с собой, когда умру.

— Эта блудливая киска всегда доставляла мне неприятности, — задумчиво произнес он. — Мне приходилось приглядывать за ней, чтобы она не раздвигала ноги перед моими мужчинами, вот такая она девушка.

— Она не шлюха, — выплюнул я. — Закрой свой грязный рот, ты ее не знаешь.

Он ухмыльнулся, продолжая, как будто я ничего не говорил: — О, я хорошо ее знаю. Я знаю, как она ощущается внутри, я знаю, как она стонет и умоляет и…

— Заткнись нахрен! — Я взревел, и он снова направил пистолет мне в лицо в знак предупреждения.

— Ты во многом похож на нее. Вас обоих окружает эта аура, как будто… — Он на мгновение задумался, облизнув губы. — Как будто вам не хватает жизненно важных частей. И что-то в этом просто притягивает меня. Я хочу проникнуть в эти пустоты и выгравировать свое имя на их стенах.

Я уставился на него, переведя взгляд на пистолет в его руке, размышляя, стоит ли пытаться снова завладеть им. Я бы с удовольствием застрелил его, увидел бы, как его кровь забрызгивает комнату, как улыбка на его лице рассыпается на тысячу осколков выбитых зубов.

— Позволь мне открыть тебе секрет… — Он наклонился, гася сигарету о мое бедро, и я стиснул зубы от боли, а он щелчком отбросил окурок и зажал губами другую сигарету, прикуривая от моей Zippo. — Мне нравится быть центром твоего мира, Чейз Коэн. Точно так же, как мне нравилось быть центром ее мира. От этого я получаю кайф, как ни от чего другого, зная, что ты здесь, запертый, просто ждешь, когда я вернусь и разорву твою плоть на части. Ты не знаешь, убью ли я тебя, но ты знаешь, что я могу это сделать в любой момент, когда захочу. Так было и с ней. Поначалу она, как и ты, кусалась, но я знаю, как сломать даже самый крепкий хребет. И я наслаждаюсь каждым хрустом каждого позвонка под моей пяткой. — В его глазах вспыхнуло что-то по-настоящему злое, и моя верхняя губа скривилась от ненависти. Тогда я понял, почему Роуг была разбита вдребезги, почему ее доверие к нам никогда не могло быть восстановлено. Мы забрали несколько кусочков ее сердца, когда она покидала Сансет-Коув, но именно этот монстр позаботился о том, чтобы разбить последние его части безвозвратно. И я нашел в этом цель, ради чего продолжать жить здесь, в этой клетке. Потому что я просто должен был выжить, чтобы убить этого ублюдка. Это было единственное, что имело значение. Единственный добрый поступок, который мог бы оправдать все мои дерьмовые поступки за всю мою короткую жизнь.

— Она заставила меня пообещать быть ей верным, — сказал он с ухмылкой. — Что делало гораздо веселее трахать других женщин тайком, пока она ждала меня дома, теребя пальцами свою тугую киску, предназначенную исключительно для моего члена. Она была одержима мной. Я был для нее единственным. Это было чертовски красиво, и когда я верну ее, я собираюсь привязать ее к своей кровати на несколько дней и…

Я бросился на него с ревом ярости, вырывающимся из моего горла, мой кулак врезался ему в лицо, и в тот же момент я потянулся к его пистолету, сжимая рукой рукоятку.

Пистолет выстрелил, и у меня заложило уши от грохота. На мгновение я подумал, что игра окончена, но затем Шон выдернул пистолет из моей руки и оттолкнул меня ногой, снова направив его на меня.

— Не перебивай меня, когда я говорю, мальчик, — прорычал он тоном, характерным для моего проклятого отца, поправляя свободной рукой волосы.

Моя грудь вздымалась, пока я смотрел на этого гребаного монстра, а конечности дрожали от напряжения. Он недостаточно меня кормил, и вот почему. Он ослаблял меня, чтобы я не мог победить его, но все, что ему нужно было сделать, это совершить одну ошибку, и я уничтожу его. Возможно, у меня не было моей силы, но у меня было нечто более яростное. Обещание, данное Роуг, вписанное в саму сущность моей плоти. Я убью его для тебя, малышка. Я произнесу твое имя как раз перед тем, как в его глазах погаснет свет.

— В любом случае, ты и она — не единственные сломанные игрушки, на которые я положил глаз, прелестные глазки. Мне нравится смотреть, и как Фокси Лютера трескается и разваливается на части. И мне очень нравится, как Фокс презирает его. Они думают, я этого не знаю. Ведут себя так, будто они едины, когда находятся на передовой, но я вижу, как Фокс смотрит на своего папочку, и до меня доходят слухи, которые это подтверждают. Эта ненависть делает меня очень счастливым, Чейз Коэн, знаешь почему?

— Потому что ты мудак? — Сухо предположил я.

— Ну, очевидно, — он расхохотался. — Но дело не только в этом. Папочка Арлекин у меня в долгу, понимаешь? В кровавом долгу. — Его глаза немного потемнели, когда в его взгляде появилась нотка боли, на которую я никогда не думал, что он способен. Он провел большим пальцем по нижней губе, обдумывая свои следующие слова, и между нами повисло напряженное молчание. Шон болтал со мной без умолку, но у меня было чувство, что он переходит черту, раскрывая частичку себя, которую он, возможно, никому раньше не раскрывал. Вероятно, это означало, что я покойник, потому что он не стал бы раскрывать мне свои секреты, если бы не планировал убедиться, что я никогда не смогу их рассказать. Но мне все равно было любопытно.

— О да? — Я пробормотал, чтобы подтолкнуть его к продолжению, и, очевидно, это было все, что нужно было Шону, чтобы продолжать.

— Лютер Арлекин забрал у меня кое-кого, кого я очень любил, а в этом мире не так много людей, о которых я когда-либо мог сказать такое, прелестные глазки, — сказал он. — Большинство людей либо полезны, либо бесполезны. Например, мой папаша не был хорошим человеком, но он научил меня искусству насилия, когда я был совсем маленьким. Больше он ни на что не годился, единственное, что он приносил в мой дом, — это крики. Мои, моего брата и моей мамы. Поэтому, когда мне было десять, я взял его пистолет, приставил к его голове, пока он спал на крыльце, вышиб ему мозги и бросил пистолет рядом с ним. Когда мама прибежала и обнаружила меня всего в крови, она подумала, что он покончил с собой прямо у меня на глазах, да и все остальные тоже так решили. Это было первое убийство, которое сошло мне с рук. — Он глубоко вдохнул через нос. — Я до сих пор чувствую запах крови, если сильно на нем сосредоточусь, чувствую, как мамины руки скользят по моим глазам, как она пытается укрыть меня от кровавой резни. Но мне это так понравилось, прелестные глазки. — Он медленно облизнул губы. — В тот день я почувствовал вкус к этому. Я почувствовал прилив сил, словно сила отца наполняла меня, а жажда крови, которая была в нем, передалась мне. Я не духовный человек, Чейз, но в одно я верю. Люди, которых я убиваю, отдают мне часть себя, когда уходят, кусочек своей силы. — Он протянул руку, проводя стволом пистолета по моей щеке в ледяной ласке. — Интересно, что я получу от тебя.

Я уставился на него, ненавидя за то, что у меня с ним было что-то общее, за то, что я жил в одном доме с таким же человеком как он, мечтал приставить пистолет к его голове и нажать на спусковой крючок. Шон сделал то, на что я не решился, и из-за этого он стал таким. Был бы я таким, как он, если бы поддался одному из тех жестоких побуждений?

— Так это все какой-то план мести Лютеру? — Спросил я, бросив на него холодный взгляд и возвращая разговор к «Арлекинам».

— Нет, не все. Я люблю хаос ради самого хаоса. — Он пожал плечами. — Но Лютер уже давно нарывается, и мне нравится наблюдать, как рушится весь его мир. Дело в том, что он отнял у меня брата, а я забрал одного из его мальчиков и планирую забрать второго, как только смогу.

Я нахмурился, навострив уши при этих словах. — Что ты имеешь в виду, говоря, что забрал одного из его мальчиков?

Шон широко улыбнулся, явно дразня меня именно этим вопросом. Он сделал еще одну медленную затяжку, чтобы усилить напряжение, как делал всегда, гребаный рассказчик, а я с нетерпением ждал, пока он выпустит несколько колечек дыма, прежде чем продолжит.

— Мой младший брат был моим любимым человеком. Он был именно таким, каким должен быть младший брат. Жестоким, бессердечным, кровожадным, забавным и совершенно преданным своему старшему брату. — Он улыбнулся какому-то воспоминанию и закатал рукав, чтобы показать мне татуировку в виде окровавленного сердца, в центре которого шла неровная трещина, на которой было выбито имя Нолан. — Он мог освежевать ублюдка с большим мастерством, чем я когда-либо видел. У него не было моей манеры болтать, он любил тишину, разговаривал в основном только со мной, но, когда он начинал убивать… черт, он словно выходил из своей скорлупы и раскрашивал мир в красный цвет специально для меня. Скажу тебе, это было потрясающее зрелище. Тебе повезло бы умереть от его руки. Как бы то ни было, однажды он сцепился с Лютером и несколькими его парнями, его превосходили числом, и король Арлекин заставил меня смотреть, как он перерезает ему горло. — Его верхняя губа приподнялась, и мой рот изогнулся в уголке, чтобы загнать боль немного глубже.

— Не смей, блядь, так на меня смотреть, солнышко. — Его рука ударила меня по щеке, влепив чертову сучью пощечину, после чего он продолжил свой рассказ как ни в чем не бывало. — После этого я поклялся, что хорошенько поимею Лютера. Убить его было недостаточно, он забрал моего брата, поэтому я решил забрать его детей. Но иногда смерть слишком легкий путь, человека можно сломать, только пока он еще дышит. — В его глазах сверкнула какая-то темная тайна, и я почувствовал, как у меня сжимаются легкие, когда он покрутил пистолет в руке. — Я был в тюрьме штата, когда Маверика Арлекина перевели туда из колонии для несовершеннолетних.

У меня голова пошла кругом от этой новости, и я обнаружил, что застыл на месте, слушая его рассказ.

— Меня посадили за мелкую кражу — ну, ладно, не такую уж мелкую, — но в любом случае я заплатил за то, чтобы попасть в приличный тюремный блок, и подружился с несколькими грязными охранниками, набив им карманы. Я им понравился, я всегда умел выкрутиться из любой ситуации, и они повелись на мои красивые слова так же легко, как и все остальные, когда я включаю обаяние. Эти парни оказались очень полезными, потому что делали все, что я говорил. Я никогда не видел Маверика, потому что мы находились в разных блоках, но мне очень нравились рассказы охранников о нем. Они согласились забирать его из камеры ночь за ночью и избивать до полусмерти. Но это было недостаточно весело, и я заставил их сказать ему, что они — «Арлекины», посланные туда его милым старым папочкой, который и упрятал его задницу в тюрьму. Охранники сказали мне, что он и так игнорирует все контакты с внешним миром, так что он был готов к тому, что к нему применят силу. Это было слишком просто, прелестные глазки, они даже приносили мне фотографии, чтобы скрасить мои дни, особенно после того, как они посадили его в камеру с насильником. — Он громко рассмеялся, и тяжесть этих слов обрушилась на мое сердце. — Ты можешь себе представить, бедный маленький Маверик Арлекин, совсем один в этом месте, ночь за ночью встречающийся со всеми самыми ужасными видами животных, веря, что его собственный папочка послал их за ним? Это было чертовски поэтично, скажу я тебе.

— Ты гребаное чудовище, — выплюнул я, когда он поднялся на ноги, убирая пистолет в кобуру и взвешивая кувалду в руках.

— Да, я чудовище, — сказал он, выпуская сигарету изо рта, так что она упала на землю между нами в потоке искр. — Я Фредди Крюгер, твой оживший кошмар. Всякий раз, когда ты будешь закрывать глаза, я буду рядом, пока ты не начнешь видеть только меня. И когда ты покинешь этот мир, ты уйдешь с моим именем, выгравированным на внутренней стороне твоей плоти. Ты будешь знать, кто сломал тебя, прелестные глазки. Я буду самым запоминающимся человеком в твоей жизни. — Он наклонился и взмахнул кувалдой так, что она легла ему на плечо. — Или ты можешь начать рассказывать о своих друзьях, которые выбросили тебя, как мусор, которым ты и являешься, хм? Может быть, в моей банде найдется место для человека, который не боится пролить кровь.

— Я бы предпочел вырвать себе здоровый глаз, — прошипел я ему, и вздох сорвался с его губ.

Прежде чем я успел что-либо предпринять, он взмахнул кувалдой, и она с такой силой ударила меня по голени, что я издал рев невыносимой агонии, когда кость разлетелась вдребезги от удара. Я свернулся калачиком, схватившись за рану и стиснув зубы от боли, перед глазами у меня поплыли белые пятна, а к горлу подступила желчь.

— Ублюдок, — прорычал я, когда он начал небрежно насвистывать.

Ботинок Шона врезался мне в лицо, опрокидывая на спину, и он опустил молоток мне на грудь, навалившись на него всем весом, чтобы удержать меня в таком положение.

— Как я и говорил, — спокойно сказал он, пока я прикусывал язык от мучительной боли, пронизывающей мою гребаную ногу. — Я заставил тех охранников сделать себе татуировки «Арлекинов», чтобы убедиться, что Маверик точно проглотил ложь. И знаешь что? — Он посмотрел на меня сверху вниз, ухмыляясь, и его светло-голубые глаза заблестели. — Я никогда никому этого не рассказывал. Я думал, что через какое-то время секрет раскроется, но не мог поверить своей удаче, когда этого не произошло. Я вышел из тюрьмы задолго до него, но я не мог дождаться того дня, когда он вернется в Сансет-Коув, и когда я услышал, что Маверик переехал на остров и сколотил целую банду, чтобы уничтожить Лютера, Фокса и его парней, что ж, я хохотал до упаду. — Он снял с бедра пистолет, покрутил его на пальце, прежде чем направить мне в голову. — Но теперь, боюсь, мои слова умрут вместе с тобой, прелестные глазки. С меня хватит твоих плотно сжатых губ и всех этих секретов, запертых в твоей голове. Интересно, они разлетятся по всей комнате, когда я вышибу тебе мозги?

Я выдохнул сквозь зубы, превозмогая боль в ноге, и закрыл здоровый глаз, заполняя голову мыслями о Роуг, а не об этом мудаке, убеждаясь, что последним, что я увижу, будет она, а не он. Он был никем. И он не укоадет ее у меня в мои последние минуты.

— Сделай это, — процедил я сквозь зубы. — Сделай это, гребаный мудак. Но знай, что моя семья убьет тебя. Они убьют тебя чертовски красиво, и я буду там, чтобы поприветствовать тебя в аду.

Мое сердце бешено колотилось, пока я ждал взрыва и того, что все погрузится во тьму, что мир, наконец, подарит мне немного чертового покоя. Не думай о нем. Не позволяй ему забрать ее у тебя.

Я изо всех сил сосредоточился, выводя ее на первый план в своем сознании и находя покой среди хаоса.

— Ты уверен, что здесь достаточно глубоко? — Спросила Роуг, стоя рядом со мной на перилах в дальнем конце «Игровой Площадки Грешников».

— Я клянусь в этом, — пообещал я, протягивая ей руку, и она переплела свои пальцы с моими, заставляя мое сердце учащенно биться. Она широко улыбалась, и в ее глазах была необузданность, которая меня покорила. Сам прыжок меня не пугал, но вот она — да. Она заставляла мое сердце биться сильнее и наполняла абсолютным страхом, что однажды я потеряю ее. Я крепче сжал ее руку, желая сохранить этот момент навсегда, чтобы, когда наступит тот день, когда ее не будет рядом, я все равно мог найти ее.

— Готова, малышка? — Спросил я, и она энергично кивнула.

Мы одновременно прыгнули вперед, пронеслись по воздуху, прежде чем столкнуться с водой и погрузиться глубоко в синеву. Весь шум в мире стих, и остались только я и Роуг под волнами, плывущие в бескрайнем океане.

— Шон? — позвал мужчина откуда-то сверху. — Шлюхи здесь.

— О, шлюхи. — Пистолет отодвинулся от моего лица, я приоткрыл единственный работающий глаз и увидел, что Шон встал с довольной улыбкой на лице. — У тебя появилось время насладиться сломанной ногой, прелестные глазки. Я убью тебя в следующий раз, когда приду сюда. — Он позаботился о том, чтобы пнуть меня по больной ноге, прежде чем пойти к двери, и я подавил болезненный крик, едва не потеряв сознание от агонии.

Он направился наверх, и я был почти уверен, что потерял сознание, потому что следующее, что я помнил, — мягкие руки убрали прядь волос с моего лба, и я обнаружил там Мейбл.

Я с удивлением посмотрел на нее, когда она взяла меня за руку, не понимая, почему она, казалось, не возненавидела меня после того, как я рассказал ей, что сделал с Роуг и моими друзьями.

— Мы найдем выход из этого положения, Чейз, — уверенно сказала она, но, когда она посмотрела вниз на мою изуродованную ногу, ее брови нахмурились с выражением, которое точно сказало мне, в каком плачевном состоянии я был. Я знал это. Она знала это. Гребаный Шон знал это. И скоро наступит время взглянуть правде в глаза.

Я понял, что оставить её здесь было одним из худших последствий следующего визита Шона, когда он придёт убить меня. Она этого не заслуживала. У неё было доброе сердце, и она потеряла последние годы своей жизни в этой тюрьме.

— Мне жаль, что я не могу вытащить тебя отсюда, — прошептал я ей, и она сжала мои пальцы.

— О, милый мальчик, — вздохнула она. — Жизнь слишком коротка, чтобы сожалеть о вещах, в которых нет твоей вины.