Опасный выбор

Глава 16

Новости

— Привет, Дашук, — поздоровалась соседка, когда я прошмыгнула утром в ванную — на сборы. Видок был не самый здоровый, после кошмаров, и я скромненько прикрылась, ладонью, типа я глаза тру:

— Здрасте, тёть Валь.

Чего это она с утра пораньше пороги топчет? — думала я, умываясь и вспоминая пронзительный мамин взгляд, которым она меня сейчас одарила. Добрый знак — мама поглядела суетливо и заботливо, видимо, тёть Валя рассказала ей очередную страшилку и, сама того не замечая, сбила градус обиды на нерадивую дочь.

Всё-таки, обида обидой, но когда у живущих рядом происходит что-нибудь по-настоящему страшное, например опасная болезнь или травма, все наши «душевные страдания» кажутся сущей ерундой.

Значит, сегодня-завтра мы с мамой снова будем подружки. Это замечательно! — я нацепила джинсы и пошла завтракать. — Честно говоря, — размышляла я сонно, — все эти молчанки здорово вытягивают силы, кажется, проще было бы один разок хорошенько напрячься и поговорить, подойти первой, но всегда что-то останавливает. Внутри как стена встаёт. Кажется, если разрушить её, переступить гордость и попросить прощения — личные границы тоже разрушатся и больше не восстановятся. Есть у меня права, в конце концов, или нет? Почему я должна в восемнадцать лет отчитываться, как школьница? Где я и с кем, и зачем, и почему, и когда вернусь, и так далее. Если я разрушу эту стену и начну объяснять маме свои личные дела и мотивы, значит, буду оправдываться. А начать оправдываться — значит признать, что у меня этих прав нет, и нет личной свободы. Поэтому я никогда не подойду к ней первой. Она обиделась — она пусть и подходит. Я не обижалась на неё. Я жила свою жизнь, как умею, как хочу. И не виновата, что ей что-то не нравится.

Мне вот тоже не нравится, что сейчас у нас в прихожке торчит тёть Валя, и трещит, как сорока о соседских разборках, пока я завтракаю, но я же не выгоняю её. Я уважаю мамину свободу. Хочет, пусть слушает эти ужасы, — я тоже невольно прислушиваюсь, чтобы убедиться, что я права и там правда ужасы.

— … и Юра и младший, этих, забыла, как его там… Тысяцких сынок, ну…

— Костя? — подсказывает мама.

— Ага-ага! Костик, точно-точно, и он туда полез, отбивать… Марья говорит чуть не с постели побежал, видать, вызвал кто, или услышал может. Своих выручать…

Закипел чайник и болтовня тёть Вали на время заглушилась им. Я залила чайный пакетик и сонно макала его туда-сюда, мучила, как ведьму в эпоху инквизиции, чтобы поскорее заварился, ну, или признался, что он колдун.

Наколдуй мне бодрость… — зевала я, и вдруг различила знакомые звуки из прихожей: «Фуриных» — отчётливо произнесла соседка.

Сон как рукой сняло.

Фура — это же дворовое прозвище Матвея!

Я бросила топить пакетик и подошла немного к дверному проёму. Прислушалась, при чём там Фурины? Тёть Валя причитала:

— … сынка, да вот, чего ожидать ещё? Может задолжал им? Не знаю, и знать не хочу! Тёмные делишки. Вот и поплатился, видит Бог. Грохот был страшный, я уже спала. Ты же знаешь, я к десяти всегда уж лягу. В моём возрасте только режим и спасает, а какой тут режим, когда за окном бандиты лютуют, спрашивается?! В девяностые… — и неугомонная соседка отвлеклась на несколько случаев из её молодости, я еле дождалась продолжения. Что же там про Фуриных? — грызла я ноготь, удерживаясь из последних сил, чтобы не побежать в прихожую и не выколотить из соседки ответ.

— … и-и-и… как подскочу! — вернулась тёть Валя в сегодняшнюю ночь. — Аж сердце прихватило! Смотрю, у второго дома фары. Светят, значит, на его мотоциклет, эти, а сами дубинками… — голос тёть Вали дрожит, она, видимо, показывает, но я не выхожу к ним — ноги приросли к полу от ужаса.

— … разбивают? — охает мама.

— Не то слово! В три дубинки! Обступили и бьют, и бьют, черти! Ну, у Фуриных-то окна на стоянку выходят. Он и услышал конечно… выскочил.

— Старший? — уточнила мама.

— Какой там! Еле ноги волочит. Бандюга его выскочил, его же мотоциклет били. И прямо на них, а всё видно, как на сцене, вот так светит, я за сердце хватаюсь — сейчас при мне, думаю, и его заколотят, как мотоциклетку. Тут и началось. Я уж побежала полицию вызывать, да думаю соседи ихние, небось уж вызвали, кричали им из окон. Ругались. Смотрю, возятся втроём, колотят, а этот не падает, одного побивает, второго, тут засвистели, и Юрик примчался, и ему прилетело, как стал дружка отбивать. Говорила я Вере, не с теми мальчиками её Юрик водится! Не приведёт до добра эта дорожка. Хулиганы…

— Так что, приехала полиция? — беспокойно встряла мама.

— Не-е-е! Какой там! Юрика поколотили, вижу, лёг, не двигается. Думаю, ну всё! Доигрался, голубчик! Бедный мальчишка! Бедная Верочка! Фурин тоже еле живой, а из той машины ещё выскочил, водитель видно, и начал стрелять!

— Стрелять?! — обмерла мама.

— Не слышали?

— Нет! У нас далеко. Гремело что-то, но мы спали, даже внимания не обращаем, мало ли пьяные буянят. А тот, младший, Тысяцкий, что? Жив?

— Костик тревогу поднял, прибежал, стал соседские машины пинать, чтобы сигналки запищали, звал на помощь, весь двор перебудил. Слава богу эти, на большой машине его не тронули, ребёнка. Бросили всё как есть, и уехали поскорее. Народ выбежал, мужики, Юрку и Фурина этого повезли, не стали скорой дожидаться, отец его тоже с ними, видела…

Тётя Валя стала рассказывать про дальнейший переполох, про полицию, которая всё-таки доехала, про то, как она к ним «еле спустилась», но «долг есть долг», а я уже не слышала.

Слова превратились в шум. В шторм. И я упёрлась в столешку, чтобы не подкосило.

«…и Фурина этого повезли…» — заел тёть Валин голос на репите.

«…Фурина повезли…»

«…Фурина…»

«…Фурина…»

«…Фурина…»

Мои ночные кошмары продолжились с новой силой.

Я вслепую добралась до телефона и нажала «круглосуточный». Недоступен. Не в сети.

Не помнила, как оделась, как спустилась на первый этаж. Меня выворачивало от страшного предчувствия. Снова номер. Выключен. Недоступен. Не в сети.

Кое-как добралась до его подъезда, но дверь не открылась, как по волшебству, как в прошлый раз.

И я осталась стоять на холоде. Я набирала «круглосуточный» окоченевшими пальцами, и смотрела на пустующее место: «кто убрал его мотоцикл отсюда?…зачем?», а мерзкая трубка из раза в раз повторяла только: «выключен или находится вне зоны действия сети».

Снова и снова.

По кругу. По адскому кругу.

Я отправила с десяток сообщений в страшную пустоту, пока плелась на учёбу.

Но не училась.

Я не слышала Ленку и преподавателей.

Я прислушивалась к уличным звукам, надеясь различить в потоке машин его мотоцикл. Может, это всё большое-большое совпадение? Я не так поняла? Может, он просто уехал по делам. Только он, безумец, гонял в плохую погоду на моте. Мотоцикла же не было на месте. Где доказательства? Я слушала, ждала, но улицы молчали, и не давали мне покоя.

Полдня проходила как зомби, ссылаясь на головную боль, а, на истории, не выдержала и выскочила в коридор — воздух вдруг кончился. Мутило так, что перед глазами поплыли белые пятна. Еле доползла до туалета. Распахнула настежь окно в толстенной кирпичной стене, впуская спасительный холодный воздух, уселась на подоконник и обхватила голову: пожалуйста, пожалуйста… только не ты… только не ты… — шёпот отскакивал от белого кафеля, как капли от мойки — кап-кап… разбивались слова на бессмысленные звуки, на брызги. — Только не ты, Матвей… — умоляла я его, просила не знаю кого. Кто распоряжается нашими судьбами? Кто, так просто, в одну ночь может отнять его… и, главное, за что?!

— Пожалуйста, ответь, — заклинала я телефон, нажимая зелёную кнопку вызова. Ощущая по спине сквозняк от темнеющего города. Абонент недоступен. Вне зоны действия сети.

Набрала ещё.

И ещё.

И разрыдалась.

Мне было всё равно, что кто-то зайдёт и увидит меня тут, ревущую, как белугу. Слёзы перевалили через край и я не могла их контролировать, я сама плыла к краю в крохотной лодочке, и видела бурлящую пропасть — вот-вот упаду. Заверчусь в ней жалким волчком. Песчинкой. Пылью.

Челюсти сжались так, что за язык стало страшно. А и к чёрту язык! — думала я гневно, растирая соль по лицу. — К чёрту слова, если я не могу сказать их ЕМУ! — сжималась я как пружина, к полу, к полу. Хотелось упасть на плитку и провалиться куда-нибудь поглубже, в бессознанку, чтобы не ощущать этой пустоты внутри. Чтобы не думать, не гадать: что с ним, где он?!

— Эй, Даш…

О, нет, — я не подняла головы. Застыла, как монолит. Как бетон. Алик. Зачем? Нафига сейчас Алик?! — скулила я про себя. «Скули, но делай» — читала я вчера на руке у Матвея. На его горячей коже. Вела по буквам подушечками пальцев. «Скули, но делай». Я так не умею. Я не он. Я слабачка. Я помираю без него.

Скулю и помираю.

Вырезать бы на себе, как приговор.

И зачем он пришёл в мою жизнь?! Зачем появился на два дня?! Зачем перевернул всё и отнял? Зачем вырвал мою душу…

— Даш…

Ещё тут? — спрашиваю Алика телепатией. — Почему просто не выйдешь? Видишь же — мне не до кого.

— Даш, что случилось? Ты из-за вчерашнего?

Мотаю головой — слова поперёк горла, как обычно. Не самый подходящий момент для допросов. Он правда не видит?! Человек сидит не в адеквате. Нафига с таким беседу заводить?! — недоумеваю я искренне.

Алик прикрыл дверь. Неловко пошагал. Встал ближе. Выдохнул театрально, типа ему тоже больно. Ничего не понимает, а туда же. Лезет, со своими чувствами. Со своим сочувствием, — пыталась я дышать спокойней. — Вообще не в тему!

При Алике сдерживать слёзы было попроще. Перемкнуло. Не хотелось ему показывать, но он уже увидел. На всякий случай, просидела так ещё минуту — вдруг передумает утешать и уйдёт.

Алик не ушёл.

— Даш, я тоже много думал, — начал он, присаживаясь рядом. — Если ты не готова к отношениям, я подожду. Я не буду торопить тебя. Я понимаю, всякое бывает, и может у тебя в семье что-то случилось, но ты не говоришь, не хочешь делиться. Я понимаю, мне очень хочется, чтобы ты доверяла мне, но я понимаю. Я не давлю…

Я снова закачала головой: нет, не то, всё не то!

Алик упрямо продолжил:

— Ну расскажи мне! Я хочу помочь, правда. Я хочу, чтобы ты верила мне. Не закрывайся. Почему ты вчера так сказала? Что я сделал не так? Я исправлюсь. Давай начнём всё заново? Даша, слышишь, — он положил мне руку на спину, стал гладить, утешать, как ребёнка и я не выдержала. Вскочила к раковинам, зашумела водой, отвернувшись:

— Алик, оставь меня пожалуйста.

— Ты не хочешь обсуждать?

— Не хочу. Давай просто забудем, пожалуйста, — попросила я снова, растирая дрожащими пальцами тушь. Чёртова тушь! Я похожа на наркоманку, на пьяницу с бодуна! — видок в зеркале отрезвил Придал решимости.

— Забудем? — Алик незаметно подошёл сзади. — Давай забудем, — он потянул свои руки обнимать меня, — Даш…

Я отстранилась. Как мерзко.

— Алик?!

— Ты же сама сказала забудем…

— Про нас забудем, Алик! Неужели не понятно?!

— Даш, нет! Не понятно! Можешь ты нормально объяснить в чём дело?! Или нет?! — начал закипать он. — Чё ты напридумывала себе?! Чё не так-то?!

Я впервые видела «добряка Алика» таким раздражённым.

— Всё не так, — снова отвернулась я к раковинам, набираясь смелости перед признанием. Быстро подтёрла глаза. — Дело не в тебе. Ты всё делаешь хорошо. Это я виновата. Только я.

И выпалила, не дожидаясь его «почему»:

— Я другого люблю. Прости.

— Что?

Я чувствовала на затылке его непонимаюший взгляд.

— Шутишь?!

— Нет, прости, — снова повторила я, боясь взглянуть.

— Другого…?

— Да.

— Ты чё прикалываешься?

— А похоже?! — выпучилась я мокрыми глазами. Завелась с пол-оборота. И так плохо, а тут ещё и он лезет не вовремя. Нервы сдали. Повернулась, включая училку:

— Похоже, что мне весело? Что я тут веселюсь, жду тебя, чтобы поприкалываться? Ты что слепой? Совсем ничего не видишь?

— Вижу, но не понимаю! — возмутился он, как двоечник с задней парты. — Чё за фигня! Ты чё говоришь?! Всё же хорошо было у нас! Мы встречались, это вообще хоть что-то значило для тебя?! Мы позавчера гуляли вместе! День назад! День, Даш! Какой ещё «другой»?! — недоумевал он. — Откуда другой?! Когда успела?!

— Алик…

— Кто? — Алику стало совсем не до смеха. — Кто он? А? Я его знаю?

— Нет.

— Из универа?

— Нет.

— А кто?

— Зачем тебе?!

— Хочу знать.

— Зачем?

— Просто скажи кто.

— Я не понимаю зачем.

— Вот и я не понимаю, Даш!

— Всё, я пойду… — я вспомнила, что оставила сумку в аудитории, но возвращаться туда не хотелось. Сжала телефон и попёрлась сразу в гардероб: сбежать с последней пары. Больше не было сил.

— Стой, — Алик догнал. — Ты куда?

— Домой. Пока. Иди на пару.

— А вещи?

— Лена заберёт, — ускорилась я, сбегая по лестнице. Алик остался стоять наверху. Стоять и переваривать тот бред, что я на него вывалила.

«Лен, забери плиз мою сумку, что-то живот скрутило, домой поползла» — отписалась я подружке, выйдя на свежий воздух.

Начинало темнеть. Вечерний морозец уже полез на щёки и за воротник — туда, где вчера были ЕГО горячие губы. Но моя «горячая линия», мой круглосуточный номер снова отказал мне противным женским голосом: вне зоны действия сети. Я убрала телефон. Добралась до двора без памяти и почти без мыслей. Крутилось что-то неразборчивое, урывками, видимо, мозг уже начал отказывать из-за стресса. Неизвестность убивала. Я уже столько вариантов напредставляла за день, столько детализированных картин нарисовала, столько сюжетов выплеснула на холст, что краски кончились. Слёзы тоже кончились. А я всё вазюкала и вазюкала по воображению сухой кисточкой. Ших-ших. Ших-ших.

Остался только голый страх.

Ших-ших, — хрустели под ногами листья, — ших-ших.

Страх и опустошение.

Я замедлилась у подъезда, где должен был стоять мотоцикл. Должен был! Но не стоял. И на крыльце не стоял его хозяин. Не курил. Вот дура, — злилась я на себя, чувствуя, как к глазам подступает новая порция влаги — солёная жидкость, чтобы разбавить мои чёрные краски, для новых картин. — Дура! Вот надо было тебе лезть со своими советами! Надо было лезть с собой?! Курил бы себе Матвей дальше. Да, курил. Но зато жил бы! Жил бы себе спокойно. Ничего бы не поменялось. Я бы ходила тут утром и вечером и глядела бы на него незаметно. А он — на меня. И всё было бы хорошо. Как раньше. Я бы просто смотрела на него и мне было бы спокойно…

Я так хотела его увидеть, что воображение сжалилось, уступило горю — нарисовало далёкую тёмную фигуру у моего подъезда. Матвей, — не поверила я. Он сидел на ступенях. Широкие плечи. Дым вокруг. Опущенная бритая голова.

Я почти побежала. Мне это не кажется.

Вопросы уже летели с губ.

Двадцать шагов.

Десять.

Пять.

Он услышал кроссовки, зашевелился. Но я уже заметила на голове шрам. Уродливый, почти от края до края. Это не Матвей! Это его «дружок по турникам»! — рухнуло всё внутри.

Щербатый поднялся и выкинул окурок:

— Стой, — проговорил он вместо приветствия. Но я и так стояла.

— Что с Матвеем? — потребовала я, тоже пропустив официальную часть.

На дружка Матвея было страшно смотреть: ссадины, рассечёная бровь, синяки. Но, не это пугало, не раны — их уже залатал хирург. Меня до тошноты напугало выражение его лица. Меня напугало, что всё БЫЛО! Всё, что рассказала тёть Валя — БЫЛО! «Дружок» понял.

— Жив, — прохрипел он главное. Коротко, чтобы сразу донести суть. Настоящий друг. Я не сдержалась и шумно выдохнула. Выпустила из груди напряжение вместе с паром. Оказывается, я не дышала. Сколько времени я не дышала?! Сколько часов?! — дивилась я. — Слёзы облегчения давили горло. Я закрылась, прогоняя морозный воздух через «респиратор» из ладоней. Щербатый терпеливо ждал. Потом протянул мне красное пятно.

Что это? Роза?

Я смахнула с глаз лишнюю воду, проморгалась и удивлённо приняла цветок. Бутон был срезан почти без ножки, остро.

— Просил передать, чтобы не волновалась и не искала, — пояснил Щербатый посыльный.

— Где он?

— Не ищи. Сказал сам появится.

— Почему?

Щербатый пожал плечами:

— Наверное, не хочет пугать, — выдал он отсебятину и тут же прикусил язык. Собрался уходить.

— Погоди, — запаниковала я, хватая его за рукав. Сбрендила. Но этот наглый бандит был моим единственным мостиком к Матвею, и я перешагнула страх. Щербатый остановился.

— Почему у него телефон отключен? — спросила я второй по важности вопрос. — Ему можно позвонить?

— Разбился телефон.

— Разбился?

— Угу.

— Но как мне с ним связаться?

— Никак, говорю ж, — оглянулся его друг на площадку. Я поняла — Матвей попросил поймать меня тихо, быстро передать и «не палить», но по двору уже шло движение — народ возвращался с учёбы и работы. Щербатый нервничал. А мне было плевать, что кто-то увидит. Я не собиралась упускать единственный шанс узнать что случилось и когда я увижу Матвея.

— Как это никак?

— Сказал просто подождать.

— Сколько?

— Не знаю. Видно будет.

— Слушай, погоди, — попросила я, видя что он снова засобирался свалить. — Как тебя зовут?

Щербатый слегка удивился.

— Юра.

— А я Даша, — кивнула я коротко. — Это ты был с ним вчера, да?

— Чё, так заметно? — вдруг усмехнулся он, показав сколотый передний зуб. Я оценила шутку — на друге и правда не осталось живого места. Но мне было не смешно. Что же тогда с Матвеем?! — паниковала я.

— Расскажи пожалуйста, что случилось. Кто напал? Зачем?

Юра нахмурился, подумал. Зыркнул по сторонам:

— Отойдём, — бросил он, двинувшись от подъезда. Я послушно семенила следом. Надо так надо. Только бы рассказал. Встали под клёнами, в тенёчке, чтобы не привлекать лишние взгляды. Юра достал покурить. Засветил огонёк.

— А чёрт их знает, — нервно затянулся он. — Хачи, на серьезных щах подкатили. Рожи. Толпой на одного. Хах. База, — делился он отрывисто, выпуская дым в сторону. — Мот разбили, собаки. И откуда нарисовались…

— Это из-за меня… — сглотнула я ком. — Матвей побил одного у клуба… сильно… очень сильно… вот… нашли всё-таки… адрес… — проговорила я свои страшные догадки вслух, как лунатик.

Юра понимающе покивал.

— М-м. Вписался, знач?

— Угу.

— Не ссы, выкарабкается. Стреляли из травмата, — утешил он, сплюнув.

— Из травмата? Это травматическое, да? — оживилась я. — Что с ним, расскажи. Я не испугаюсь, правда, не могу уже в этом состоянии, пожалуйста, я не засну.

— Да чё, расстреляла его эта падла в упор. Ищут менты. Повезло, что не на смерть. Я не видел. Уже отдыхал. Очнулся только в больничке. Там и увиделись.

— В какой? — умоляюще уточнила я, но Щербатый был непреклонен.

— Просто жди, как он сказал. Всё, расходимся, — он втоптал окурок.

— Погоди, а ты его ещё увидишь?

— Не знаю.

— Если увидишь, передай, что буду ждать, ладно?

— Ладно.

— Кхм, — хлопнула сбоку дверь машины.

Мы с Юрой посмотрели.

Перед подъездом стоял Ниссан — а к нам направлялся хмурый Алик. Я обмерла и зашагала навстречу — предотвратить разговор при свидетелях. Я не хотела, чтобы Матвей переживал, когда «посыльный» ему доложит об исполненном долге.

— Зачем ты… — начала я строго, но Алик перебил.

— Это он?! Серьёзно?! И вот к ЭТОМУ БЫДЛУ ты уходишь?! — чуть не выкрикнул он, тыча в Юру.