Опасный выбор

Глава 19

Падение

Чёрная эмка догнала меня в арке.

— Всё-таки ты проскочила, — заметил Матвей, открыв окно.

— «Немного людно»? — Передразнила я, оглядываясь и запрыгивая в салон.

Матвей молча вырулил на дорогу. Минуту, мы оба переваривали случившееся, и я вдруг ужаснулась — я не хотела сделать ему больно. Но сделала. Я почувствовала перемену. Матвею потребовалось время, чтобы заткнуть свою обострившуюся гордость поглубже и не поранить ею меня. Он тщательно подрезал «шипы» на своих диких розах. Заглушил в себе всё, что я могла не так понять или подслушать в интонациях, но его боль уже поражала меня изнутри, потому что я слышала её не ушами, я ощущала её всем своим внутренним миром — ведь это была и моя боль, моя половина. Целая половина меня страдала. Этого нельзя было не заметить.

— Прости, Даш.

Я чуть не разревелась.

Какая же я дура!

— Это ты прости, — я положила ладонь поверх его, на рычаг механики. — Правда, ты тут не причём. Это мои тараканы. Я просто не хочу, чтобы однокурсники болтали, обсуждали меня, нас, понимаешь? Они лишние, чужие, они никто, — закапывалась я всё глубже и глубже, уже слыша его справедливые возражения: тем более тебе должно быть пофиг, раз они «никто». Но Матвей ничего не озвучил. Он улыбнулся:

— Даш, с ума сошла? Я всё понимаю. Забей. В следующий раз украду тебя по-тихому. Я надеюсь ты уже голодная?

— Ещё какая голодная, — благодарно улыбнулась я.

Трусиха. Обрадовалась, что он закрыл тему. Как же стыдно! — А что на обед?

— Увидишь.

В квартиру мы забежали как шпионы, смеясь, что мне надо прикупить парик, тёмные очки и леопардовое пальто, чтобы точно никто не узнал. Матвей снял с меня моё самое «обычное», бежевое, продолжая рассуждать:

— А парик будет рыжий.

— Почему сразу рыжий? — хихикала я, разуваясь и смущённо заглядывая за хозяином в ванную. Матвей мыл руки.

— Заходи-заходи, — затянул он меня к себе и поцеловал, — мой ручки. Они нам ещё пригодятся. А рыжий, по принципу, чем ярче — тем незаметней, — пояснил он, пристроившись сзади, пока я мыла, и отвлекая бесстыжими поцелуями в шею.

— Как это? — Любовалась я им через зеркало.

— Ну-у, Даш, это ж база, — улыбались мои Балтийские небеса. — Люди ведутся на яркий фантик, и не запоминают самых главных примет, — он выпрямился.

Без каблуков я и правда была мелковата на его фоне. На целую голову, не говоря уж о ширине плеч. Я могла бы запросто утонуть в нём, в моём Матвее, — шла я за ним на кухню, кусая губы и представляя себя «тонущую» и кричащую…

Даша! Какой ужас! Хватит!

— Поможешь с салатиком?

— М-м? — я с трудом отвлеклась от фантазий. Матвей достал деревянную доску и нож.

— Не люблю, когда заветривается, есть невозможно, — пояснял он, копаясь в холодильнике.

— Любишь «из под ножа»? — вспомнила я наш последний ужин. И Ашман.

Матвей тоже вспомнил, усмехнулся: угу.

— Овощи сейчас так себе, так что идеально не получится, — вывалил он на стол горстку помидоров черри и огурец. — Но без овощей не прокатит. Мы ж за полезное питание, да? — он достал кастрюльку, а я пока тихонько озиралась по сторонам. Утром не успела как следует изучить интерьер — некогда было, у Матвея на руках. Кухня была светлая, но маленькая, проходная, не больше пяти квадратов, — прикинула я, разглядывая детали: старые ажурные занавески, алое в глиняном горшке и букетик сухоцветов на окне, чайный набор с цветочками и гусями, прихватки и полотенце в осеннюю клеточку, палас на полу — всё старенькое, но уютное. Чувствовалась женская рука. Наверное, этот уют — мамино «наследство», — догадалась я. — Матвей с папой берегут его, как память о ней.

— А когда твой папа вернётся? — уточнила на всякий случай, найдя на стене круглые часики. Не люблю сюрпризы. Но без сюрприза не обошлось. Матвей нахмурился, продолжая возиться у плиты:

— Никогда. Он умер.

— Умер? — переспросила я, как дурочка.

— Угу.

— Ого… — я тихонько выдохнула и замолчала. Никогда не умела «соболезновать». Не представляю, что можно сказать человеку, потерявшему близкого. Все слова казались тут чужеродными, лишними.

Матвей оглянулся.

— Не парься, рано или поздно это должно было случиться. Я был готов. Он уже десять лет себя целенаправленно убивал. Наконец-то получилось. Недоглядел за ним из больнички.

— И ты теперь совсем один? — взялась я за ножик, чтобы занять дрожащие руки. Новость про отца выбила меня из колеи. Хозяин почувствовал:

— Не волнуйся, справлюсь, — успокоил он, улыбнувшись.

— Это я должна тебя утешать…

— Меня не надо утешать, Даш, я давно один.

— Теперь не один.

Мы переглянулись и снова занялись своими делами у тесной столешницы: я резала овощи, а Матвей колдовал на плите с пастой и какой-то подливой.

— Ты рыбку ешь? — уточнил он, закончив с кастрюлями.

— Конечно, я почти всеядна, — отозвалась я скромно. — Особенно после пар.

— М-м, это хорошо…

Я почувствовала его «освободившиеся» ладони на себе:

— Тогда правильнее спросить, что ты НЕ ешь? — понизил он голос. Я поскорее дорезала огурец и отложила нож в сторону, теряя контроль. Мозг начал стремительно плавиться от горячего дыхания за спиной.

— Остальное… — выдохнула я, — морское… всякое…

— Понял, морепродуктами не мучить…

Матвей прижался сильнее, запуская ладони в… ящики? Я одурело заулыбалась — он дразнит меня! Матвей по-хозяйски достал с верхней полки корзинку со специями и отступил немного, давая мне отдышаться. Сыпанул в салат каких-то семечек, соли. И снова потянулся через меня, за зеленой бутылочкой с оливковым маслом:

— Какой ты хозяйственный… оказывается, — снова покраснела я, когда мы «нечаянно» сблизились. Матвей довольно улыбался. Он заметил.

— Погоди, попробуй сначала, вдруг тебе не понравится.

— Понравится… — уверила я с горящими ушами. — Мне уже нравится…

— Да?

— Да.

Матвей усадил меня за стол и стал сервировать его. А я ковыряла белую клеёнку и не могла оторваться от его удивительных рук: эти руки, с одинаковой ловкостью, и создавали и разрушали. Они готовили «пищу богов» на маленькой уютной кухоньке и выбивали зубы врагам. Они заботились обо мне и наказывали других. Они жили собственной жизнью, по своим правилам, они сами делали выбор и принимали его последствия.

— Ты больше не куришь, — заметила я, когда Матвей вернулся к столу с тарелками. Он поставил передо мной горячее блюдо и тоже уселся.

— Угу. В палате нельзя было, — улыбнулся он.

— Да ладно?! — я не выдержала и хихикнула.

— Прикинь. Пришлось бросить.

— А я говорила, что у тебя всё получится, видишь. И даже без меня.

— Не, если бы не было стыдно перед тобой, не бросил бы. Не мог нарушить слово. Я несколько раз был на волоске, чтоб не сорваться. Жуть, как тоскливо ощущать свою беспомощность, торчать среди всяких инвалидов и не видеть тебя.

— Теперь не хочется курить?

— Хочется, но тебя хочется больше, — признался хозяин прямо, как обычно. Я взволнованно взялась за вилку:

— Всё равно у тебя невероятная сила воли, я так не умею.

— Умеешь, — улыбнулся Матвей, — и даже лучше. Просто твоя сила воли направлена на другое.

— На какое другое?

— На учёбу, например, на семью, на домашние обязанности. А у меня на то, чтобы не опозориться перед тобой и не сорваться. Мне проще. Всего лишь одна задача, — он поглядел, как я накручиваю пасту и скромно презентовал:

— Сёмга в сливочном соусе.

— М-м…

— Как тебе?

Я смущённо прикрылась ладонью:

— Ну, Матвей, не смотри… м-м… вкусно.

— Правда? — продолжал он пялиться.

— Правда, — засмеялась я. — Что за специи ты добавил или это лук? Очень вкусно.

— Ты, наверное, про чеснок? Он довольно яркий.

— Чеснок?

— Угу.

— Значит, сегодня без поцелуев? — пошутила я глупо, пока Матвей подкладывал мне салат. Он возмутился:

— И не надейся. С тебя должок, не забывай. Тем более, я же тоже ем…

— Будет чесночный должок, — предупредила я.

— Не переживай. Я тебя под любым соусом сожру.

— Матвей! — я покраснела и схватила стакан с водой.

— Что?.. — он понял и скромно заулыбался. — Не могу сдерживаться, Даш, прости. Я грубиян. Пугаю, да? Ты не обращай внимания, само собой вырывается… так… шутки… привык с пацанами, сложно переключаться на цивильное общение. У меня от тебя башню клинит. Салат тоже ешь.

— Ем, спасибо, — улыбнулась я в тарелку.

Мы наслаждались «пищей богов», пока она горячая, и радостно переглядывались. Я не врала — Матвей действительно приготовил вкусно. Настоящее ресторанное блюдо, а не то, обыденное, что я привыкла есть дома: пюрешки, котлетки, макароны по-флотски, борщи.

— Зря ты переживаешь… — успокоил меня «повар», доедая.

— М-м? — уточнила я, аккуратно наматывая на вилку спагетти.

— Зря стесняешься. Это так красиво, когда ты ешь. Особенно, когда ты ешь что я приготовил, ещё и с аппетитом… сложно передать это словами, ну ты поняла… это так… м-м… нравится мне, в общем…

— Мне правда вкусно, спасибо, что накормил, — промямлила я, не зная, что ещё ответить на этот искренний комплимент, и румянец залил щеки: Матвей глядел с таким обожанием, как пёс на свежую косточку.

— Я просто боюсь, что от волнения что-нибудь уроню, — пояснила я, смущаясь всё сильнее, — или сама испачкаюсь, или тебя испачкаю, — не выдержала и засмеялась от его пристального внимания.

— Не переживай, я и сам готов что-нибудь уронить и испачкать… когда вижу, с каким удовольствием ты ешь… сам не свой… какие у тебя планы на вечер? — переключился он резко.

— Хочешь запланировать «что-нибудь поронять и попачкать» вместе? — подколола я, но тут же смутилась — догнала, что Матвей говорил не совсем о еде.

— Хочу, чтобы ты была рядом круглые сутки, — забрал он пустые тарелки. — Это был бы лучший новогодний подарок. Кормил бы тебя божественными завтраками, обедами и ужинами, — помечтал он. — Но это нереально. Поэтому и спрашиваю, сможешь ли заглянуть, порадовать меня… — он наклонился к губам. — Хотя бы перед сном… м-м… чесночок… оч вкусно…

Мы засмеялись.

«Порадовать… перед сном» — завертелось у меня в голове и в животе. Я представила, как «радую» Матвея. Ох, я бы очень хотела его «порадовать». Я бы осталась у него тут на всю жизнь, и радовалась с ним с утра до ночи, и с ночи до утра, но что делать с моей собственной жизнью? Нужно показаться дома, чтобы родители не беспокоились, нужно готовиться к зачёту по эргономике, к завтрашним парам, заехать в магазин за ватманом и чернилами — скоро делать отмывку по черчению, ещё успеть в озон за Славиным подарком, мы же так и не нашли с Ленкой ничего подходящего в торговом центре, а я его тайный Санта на этих выходных. Я… хм-м… тайный… — я задумалась и сердце застучало быстрее. Меня посетила дерзкая идея. Матвей заметил.

— Чего?

— Кажется, я придумала алиби…

— М-м, правда? Значит, готовить ужин?

— … и завтрак, — добавила я, пряча растущее волнение за улыбкой.

— Завтрак? — переспросил Матвей, недоверчиво — что это я задумала? Он подошёл и присел на корточки рядом со стулом, заглянул, пристально, своей туманной Балтикой. Шучу ли я над ним?

Но я не шутила. После эпизода с «легендарной машинкой» и моим позорным бегством, и после раны, что я нанесла Матвею, мне хотелось исправиться. «Залечить» содеянное. И мозг подсказал решение — если для Матвея лучший подарок это время со мной, я вырву для него это время. Докажу себе, что не трусиха. Родители уже в курсе про вечеринку на даче. Но я не хочу тайного Санту, я хочу тайного Матвея. И только его.

Я обрадовалась.

Всё складывается идеально!

— У нас с однокурсниками будет новогодняя вечеринка на этих выходных, — пояснила я, и добавила многозначительно:

— … с ночёвкой.

Матвей терпеливо ожидал продолжения, но в глазах уже заплясали огоньки предвкушения. Его ладони поползли по юбке.

— Но я на вечеринку не хочу, — продолжала я, глядя ему прямо в глаза. — Я хочу к тебе. Родители в курсе ночёвки. Только подружку предупрежу, и смогу провести эти выходные с тобой…

— Все выходные?

— Все.

Он не выдержал и легко подхватил меня, крутанул по кухне так, что голова поплыла. Я засмеялась — как же радостно было видеть его таким счастливым. Юбка бесстыже задралась, но Матвея было уже не угомонить. Он приземлил меня на столешку и «пожирал» в чесночном соусе, с большим аппетитом, как и обещал. А я старалась не потерять головы. Держалась из последних сил — непослушное тело ушло в отрыв с его сильными руками — изгибалось, громко дышало, наслаждалось. И руки наслаждались. Все как сговорились!

В какой-то момент мои бёдра ТАК непристойно обвили Матвея, что он даже улыбаться перестал. Он смотрел мне то в глаза, то на губы, то снова в глаза и несколько бесконечных секунд всерьёз раздумывал. И я знала о чём. Я прочитала во взгляде. Он спрашивал… разрешения…

— … тут?.. — Слегка запаниковала я шёпотом. Между нашими горящими от жажды телами были жалкие миллиметры хлопка и сорок ден колготок.

— … везде… — Матвей слегка отступил и мои спасительные сорок ден поползли вниз. Медленно, осторожно… чтобы не порваться… а я позволяла. Позволяла этим ловким пальцам, в готических рисунках, целенаправленно расчищать путь для хозяина. Избавляться от «помех». Устранять «преграды». Они закончили с колготками, бельём, и двинулись дальше, по оголившейся коже выше и выше, подхватили бёдра на себя, сжали, и потянули. Без колготок я оказалась так же уязвима, как Матвей без татуировок. Но, перед ним, я не боялась стать беззащитной. Я этого желала. Я могла быть собой. Слабой и уязвимой «хорошей девочкой». Я доверяла ему себя и свою жизнь. Полностью.

Только ему.

Матвей продолжал смотреть мне в глаза, серьёзно и близко, считывая мою реакцию. Контролируя мою сохранность, моё дозволение. Мы слились с тугим упорством, и невольный вдох наслаждения сорвался с наших губ. Он-то и убедил моего «бандита», что всё в порядке. И «бандит» продолжил смелее, глубже, а я уже ничего не соображала: кухня замаячила в каком-то тумане, во сне.

Мы оба горячо и чесночно дышали и целовались, как безумные, и сносили посуду, и опасно задевали кастрюли на плите. Что-то упало на пол и долго там звенело.

А я, наоборот, взлетела.

Поднялась на воздух. Поплыла с НИМ в бесконечной нирване, как в своих мечтах, и приземлилась на простыни. Отправились на пол никому не нужные кофта и юбка, и штаны и футболка. И, надо мной, сцепились за сердце Матвея дракон со змеёй. А рядом и ниже, на подтянутом «античном» теле, заблестели уродливые следы от недавних разрывов. Два. Три, — повела я по рельефу, ощущая кончиками пальцев неровности. Шрамы были маленькими, круглыми, и пугающими. Это из-за меня они появились, — думала я, хватая воздух. — Четыре, — нашла я ещё один у ключицы — и дракону досталось. Матвей остановил меня и прижал запястья к одеялу, точ-в-точь как делал это утром.

— Не вздумай меня жалеть, Даш, — зашептал он мне в волосы, поджигая, — я повторил бы. Хоть сотню раз повторил бы. Замесил бы эту мерзкую рожу снова, поглядевшую на тебя «так». В фарш замесил бы. Веришь?

— Верю… — выдохнула я, — отчаянная голова… но… я больше не хочу без тебя… ни дня… не хочу… и… — новый приступ удовольствия отогнал страхи, проглотил окончание. Я горячо отдышалась:

— … я же не расплачусь… Матвей… поэтому… приказываю…

Матвей даже отвлёкся и выпрямился, чтобы выслушать приказ в наиболее «торжественном» положении — глядя на меня. Я тоже полюбовалась на его роскошное тело снизу-вверх, на вздымающуюся от дыхания, от жизни, грудь, на руки, придерживающие меня за талию и тихо договорила:

— … приказываю тебе не лезть в драки. Приказываю беречься для меня…

— Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, — улыбнулся он, подписав наше соглашение нежнейшим поцелуем. А потом вдруг развернул меня и зарычал сзади, над самым ухом:

— Теперь готова забывать, что ты хорошая девочка?

— Матвей… — охнула я, не успев как следует удивиться.

И это, действительно, оказалось последним словом, которое я была в состоянии произносить. Я простонала его, наверное, раз двадцать, ни о чём больше не думая. Всё, как Матвей и предсказывал утром. Он выполнил своё обещание. С лихвой. Подошёл к делу со всей ответственностью, так что я потеряла счёт времени. И он потерял. Мы растворились в друг друге до наступления полной темноты и потом ещё долго лежали и устало дышали в чёрный провал потолка, не в силах дотянуться до света.

А может и не желая.

Желая продлить наше чудесное падение.

И у нас это получалось…

Пока не зазвонил домофон.