Опасный выбор

Глава 17

Анабиоз

— Алик! — возмутилась я.

Юра заржал.

— Не петушись, придурок.

— Тебя забыл спросить! — лютовал Алик. Он сунул мне мою сумку. — На, — и заметил в руках розу.

— Спасибо, — буркнула я на автомате. Дурацкая вежливость. Ждала, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Алик всё ещё смотрел на красный цветок. Он уже хотел развернуться и покинуть сходку, но не удержался, матюгнулся под нос и снова обратился к Юре:

— Это нормально по-твоему так поступать?! А?! Ты! Чё лыбишься? Ты вообще в курсе, что у неё парень есть?!

— Я-то в курсе, — сплюнул мой Щербатый посыльный. Выглядело угрожающе. Это был уже другой человек. Улыбочка стёрлась, Юра тоже стёрся. Остался бандитского вида качок в трениках, дворовый, до мозга костей. Отбитый. Я холодела и не понимала, почему он не уходит?! Почему ещё тут? По спине бежали мурашки.

Разговор вышел из под контроля.

— … а вот ты, чепушила, походу не в курсах, что он есть, — медленно проговорил Юра, чтобы Алик прочувствовал момент.

— Кто есть?

— Пацан есть.

— Чё? — недоумевал тот.

— Чё слышал, — отрезал Юра, подплывая. — У меня на твой счёт тоже инструкция имеется, болван.

— Какая ещё инструкция? Ты чё несёшь вообще? Даш? — Алик поискал логики у меня, но я сама ничего не понимала.

— Иди Даша, мы с… как там тебя… поговорим просто. Иди домой.

— Не надо, — попросила я Щербатого. — Алик, уходи. Больше не приезжай, пожалуйста…

— Даш, да ты издеваешься? — развёл тот руками. — Ты вот ЭТО любишь?! Ты с ума сошла? Ты его хоть при свете видела? Ты посмотри на эту рожу разбитую! Да по нему СИЗО плачет, Даш! — взывал «парень» к моему рассудку. Уф-ф, — думала я, — ты ещё про Матвея не догадываешься, Алик, ты не представляешь НАСКОЛЬКО у меня с башкой всё не в порядке.

Я держала в руке кровавый бутон — его послание, и хотела только одного — ЕГО самого. И почти равнодушно глядела, как Юра сокращает дистанцию для удара. Я уже знала, что он собирается пустить в ход кулаки, если Алик не сообразит послушаться с первого раза, но не останавливала конфликт. Стояла где-то за его границами. Как наблюдатель.

От Аликиных слов, на душе стало мерзко. Я и сама недавно думала так о Матвее, и мне было противно от себя. От своего двуличия. И о Юре плохо думала, а он бросился выручать друга в неравном бою. В несправедливой расправе. Соседи прятались в домах, снимали на телефоны. Мужики прятались. Никто не захотел связываться. А пацан примчался, влетел за друга, отхватил вместе с ним, не думая, не спрашивая в чём дело. Просто бросился защищать. И второй тот, пацанёнок, Костя, тоже на турниках часто торчал с ними — придумал же спугнуть! Он-то, наверное, и спас Матвею жизнь. Выиграл время. Тысяцкий. Не тот Косарь ли? Очень похоже.

— Иди домой, — Юра кивнул на подъезд.

Он уже и сам завёлся от оскорблений.

Я не послушалась.

— Тогда глазки закрой, — предупредил он, усмехаясь.

— Слышь, пацан, — заговорил Алик снова, — сам иди отсюда. Дай взрослым поговорить.

— Договоришься у меня, взрослый, — размял плечо Щербатый. — Советую послушаться старших и порешать этот вопрос мирно, я не в духе, — морщился он от боли. Видно, ещё от вчерашних побоев не отошёл, — поняла я.

— Старший эт ты, что ли? — прыснул Алик настороженно. Он уже понял, что тот задумал.

— Я за старшего, угу, — кивнул мой посыльный и пояснил: — Садись в тачку и сваливай в закат. Ещё раз увижу тебя тут — накажу. Девчонку неохота пугать.

— Девчонку? Пугать? Какой нафиг сваливать? — крепился мой названный парень. — Я сейчас ментов вызову. Ты чё мне угрожаешь? Да я твою преступную рожу в миг засвечу. Я знаю где ты живёшь. С законом проблем хочешь?

— Закон тут один, умник, — ощерился Юра и зарядил Алику коленкой в живот. Тот ухнул, согнулся от боли, а Юра уже добавил по ногам сзади, и Алик стремительно подкосился — с хрустом, в листья. Я очнулась:

— Юра! — бросилась я разнимать. — Стой, не трогай! Он уже уезжает!

Но Алик не уезжал. Он с рёвом полез в драку. Дурак!

Юра, кажется, подумал о том же. Он оттолкнул меня в сторону, чтобы не задеть, и пустил в ход кулаки. Раз! Два! Пять! Алик снова лёг.

— Придурок, — отплёвывался он. — Жди участкового, понял? Я так не оставлю…

Нашу потасовку заметили соседи с противоположного дома, но никто не лез.

— Слыш, — рассвирепел Щербатый, — оглох что ли? Я те чё сказал, собака… закон тут один. И я его исполняю.

Меня заколотило — в руке у посыльного блеснуло лезвие.

— Оставляешь девочку в покое, или я доставляю тебя в больничку, понял? — проговорил он глухо. — Тебе там ой как обрадуются, поверь. Будешь свадебным подарочком. Пять…

— Алик уезжай, он не шутит, — потребовала я, зеленея от ужаса.

— Четыре…

— АЛИК!

Алик поднялся, шатаясь. Глянул на меня одурело: какие ещё свадьбы, какие подарочки?!

— Три… — продолжал отсчитывать «Матвей» из больничной палаты.

Взгляд уходящего Алика поразил меня в самое сердце: предательница — говорил он. Щёки жгло. Потому что это была правда. Чистая правда. Алик наконец понял, что я сделала окончательный выбор. Он не понимал выбора, но предательство понял. Дверь Ниссана отрезала меня, как ножик отрезает плохой кусок от яблока. Я не годилась в еду. Испорчена.

«Испорченная» для Алика, — думала я, ощущая прохладные лепестки под пальцами, — и «ангел» для Матвея.

— С-с-собака, — шипел сбоку Юра, поднимая футболку и осматривая ущерб — кожа на боку аж чернела под перевязкой от гематом. Я поморщилась. Он тоже.

— Угу.

— Зачем ты его так, — выдохнула я, — сам, вон, еле живой. А если он в полицию обратится? Поедет сейчас, побои снимет.

— Свои сниму, — фыркнул тот безмятежно. — Напасть на инвалида, это ж сколько нужно мозгов иметь…

Он поправил бинты и махнул мне на прощание. И поплёлся к себе, придерживаясь за бок, как старик. А я поплелась к себе, придерживаясь за мысль, что мой Матвей жив и обязательно «выкарабкается», как сказал Юра. И я дождусь. Я увижу его. Обязательно.

Я несла в ладонях прохладный бутон, будто бы его хрупкое сердце. Кроваво-красное. Нежное, как певчая птичка в готическом саду, свившая своё гнездо в колючем терновнике за высокой каменной стеной.

Я тоже ощущала себя за каменной стеной. Матвей далеко, он побывал на волоске от гибели, но продолжает приглядывать за мной, продолжает защищать меня, нас. Наше будущее. Он настоящий борец. Он точно справится. Он выберется. Справится ради меня.

А я буду ждать столько, сколько нужно.

Дома, я поставила бутон в хрустальную рюмку. А нежный розовый букет сунула в помойное ведро. Мама посмотрела на меня, как на дурочку — такую красоту и в мусор. Мне тоже было больно. Но отрезать всегда больно.

Нельзя расстаться чистенькой. Ты либо погружаешь свои нежные лепестки в мусор, мешаешь себя с отходами и становишься для другого «испорченной». Такой, чтобы ему не обидно было тебя отпустить, выкинуть из жизни, а даже приятно, оправданно — кому нужны поломанные розы из мусорки?

Либо ты стоишь в вазе и потихоньку разлагаешься. Пока не сгниёшь и не засохнешь.

А по итогу — всё равно окажешься на свалке.

Рано или поздно.

Я предпочла рано.

Пусть я буду для Алика предателем. Пусть он найдёт себе нормальную девочку, их вон как много хороших в универе, пусть поскорее забудет. Мне же будет спокойнее.

— Не половинка? — спросила Лизка со своего дивана, когда мы легли спать.

— М-м? — я не сразу догнала о чём она.

— Алик оказался не половинка, да? — повторила сестра. Всё-то она слышит, коза, всё-то замечает. Я вздохнула. А кажется, что в экране живёт…

— Угу.

Говорить об Алике неохота, но сестра не отстаёт.

— А как ты поняла?

Нашла половинку… — подумала я, ощущая, как горло душит новый приступ жалости к себе.

— А почему тогда грустишь? — продолжает донимать Лизка.

Но я молчу.

Как ей объяснишь?! Если даже себе не удается. Я грустила обо всём сразу. О всей жизни. И не только своей. О несправедливости, о выборе, о последствиях, о сказанном, о недосказанном, о родителях, обо всём мире, какой он есть. О сложном. О простом.

Я грустила и одновременно набиралась решимости. Я подкармливала её своей беспросветной грустью. Я росла. Набиралась сил, чтобы преодолеть эту пропасть до НЕГО. Самую страшную пропасть — время.

Я разбежалась и прыгнула над чёрным провалом. И дни потянулись один за другим, как в замедленной съёмке. Минута за минутой. Час за часом. Долго. Слишком долго тянулись дни. Я переключилась на автопилот, и перешла в состояние анабиоза, как космический путешественник в перелёте между солнечными системами. Или, скорее, как лягушка во льдах. Отключила мозг, замедлила сердцебиение, чтобы дожить до тепла. Дожить до его тёплых рук.

Они отогреют меня, — верила я. — Спасут. Как весна спасает всяких замёрзших во льдах тварей и рыбёх.

Я перестала носить каблуки, юбки.

Оказывается, я одевалась для него. Всё это время! Год? Два? Я одевалась красиво, чтобы порадовать его. И он замечал. Он ценил. Ждал меня с утра у своего подъезда, чтобы проводить взглядом, куда бы я ни шла. Теперь я знала. Но теперь мы поменялись местами — и это я ждала его.

Где бы я ни находилась, я ждала его, мечтала. Искала его в толпе, на турниках, в универе, на дороге, в магазине, в тёмном окне своей комнаты, в жёлтых окнах двора — везде. Но его окно, над стоянкой, никак не зажигалось. Каждый раз, проходя утром мимо закутка с колясками, я ждала, что Матвей схватит меня и затянет к себе. И подхватит на руки, и закружит мой мир поцелуями. И, каждый раз, подъезд отпускал меня на учёбу ни с чем. И я шла и просто училась. Без.

Сколько уже поцелуев накопилось у нас? — попыталась я однажды сосчитать, но стало только хуже — счёт перевалил за триста. Триста поцелуев. Сколько же дней нам нужно будет их «навёрстывать»? — глупо мечтала я, а слёзы продолжали литься вторую неделю.

Смешная. Я и не подозревала, что это только начало. Откуда мне было знать, что придётся протянуть без него целую осень? Полтора месяца я, как зомби, ходила на пары, общалась с Ленкой, чувствовала фоном присутствие Алика, а он делал вид, что меня не существует. Так, наверное, и было.

Я бы сошла с ума, если бы не редкие встречи с Щербатым посыльным, который махал мне с турников, мол, «всё норм».

Ага, «норм».

Может у него и «норм».

А я уже была на грани. Хватило лёгкого ветерка, чтобы уложить меня в постель на неделю. Мама недоумевала. Кто подменил её румяную дочку? Я всегда так бесстрашно гоняла в морозы нараспашку и без шапки, и хоть бы хны. А тут — вылезла с папой на ярмарку, всего на пару часиков, и свалилась с температурой. Чудеса, да и только!

Город вовсю готовился к Новому Году. В соседских окнах замигали первые гирлянды. На столе каждый день красовались спелые мандарины, и мама уже обсуждала со своей подружкой новогоднее меню. За три недели!

Лизка тоже пищала от восторга. Она предвкушала первый снег, новогодние каникулы, и, конечно, подарки. Заказала у родителей беспроводные наушники и радовалась, как дурочка. Все уши мне прожужжала. Скорей бы она уже воткнула себе свои затычки и оставила меня в покое, — бурчала я после очередной порции её восторгов. Лучше бы творчеством каким занялась, музыкой, книжек бы купила, в конце концов. И куда родители смотрят? И так круглые сутки торчит в соцсетях, не слышит ничего, и не видит.

Впрочем, кого я обманываю, я недалеко от неё ушла. Новый год через три недели. Все только и говорят о нём: на кухнях, на кассах, по радио у папы в машине, в лентах новостей и в рекламах. Раньше я тоже любила Новый Год, — вспоминала я, засматриваясь на свою розу. Как же давно это было. Да. А роза засохла и от этого стала ещё готичнее — лепестки побледнели, на краях проступила золотистая патина. Даже после смерти красива, — замирала я. — Лизка уговаривала развесить кругом гирлянды, но я наотрез отказывалась — не было настроения. Единственное новогоднее чудо, которое я хотела — это Матвея. И роза осталась единственным новогодним украшением моего стола.

— Идём? — вклинилась в размышления Ленка.

Она собирала меня в торговый центр, потому что ребята из универа устраивают вечеринку на даче, а на вечеринке устраивают какого-то «тайного Санту», а мы с ней ещё не подготовили подарки. А ещё, потому что она моя лучшая подруга и пытается расшевелить меня перед праздниками.

— Угу.

— Угу-угу, — передразнила Ленка. — Где твой новогодний дух? Где посеяла? Давай-ка, бодрее, идём. Обувайся. Подарки сами себя не выберут.

— А Славик?

— Туда подойдёт.

Ленка теперь везде со своим Славиком таскалась. Парочка, не разлей вода. Даже странно, что она его ко мне домой не затащила, — подумала я, напяливая кроссовки.

— Сапоги не хочешь? — осторожненько уточнила подружка сбоку. — Там холодно.

— Нормально и так.

Отнекиваюсь. Мои зимние сапоги тоже на каблуке. Не хочу. Не то настроение, чтобы красоваться.

— Мы же под крышей будем, — напялила я пальто и крикнула на кухню: — Мам, мы пошли!

— Пока, Леночка!

— До свидания!

— Дашуль, телефон взяла?

— Ага, — поскорее захлопнула я дверь. Надоели эти постоянные хлопоты вокруг меня. Чего им не нравится? Сижу у себя, никого не трогаю, никуда не хожу…

— Такая милая мамка у тебя, — улыбнулась подруга заговорчески. — Сейчас поймала меня у туалета и попросила тебе мозги вправить.

— Что-о?! — я возмущенно проскочила закуток с колясками и нажала на кнопку выхода. Подъезд мерзко запищал.

— Ну-у, не прям так сказала, — засмеялась Ленка, — я же своими словами передаю, но в общем, волнуется о тебе. Говорит, ты слишком тяжело переживаешь расставание с Аликом, боится, что он обидел тебя или надругался…

— Надругался?! — я прыснула от неожиданности.

— Ага! Чё ржёшь?! — пихнула меня Ленка весело. — Смешно ей! А мамка волнуется. Места себе не находит. Расспрашивала меня, что с тобой делать. И просила с тобой поговорить, мол, ты со мной всем делишься, может я тебя растормошу и ты расскажешь, что с тобой происходит.

— А-а… ясно.

— Ну, так…?

— Что?

— Что-что! Расскажешь?

— Что?

— Да, блин! Чё с тобой происходит, алё!

— Хорошо, что ты на психолога не пошла…

— Эй!

— Да всё хорошо, Лен.

— Ага, это заметно.

— Ну что ты хочешь? Чего вы все пристали? — удивилась я. — На пары хожу, сессию сдаю, ем, сплю, чего ещё от меня нужно?

— Вот именно. Робот! РО-БОТ, — вынесла вердикт подруга.

— Ну все мы, значит, роботы, — пожала я плечами невозмутимо. — Все работаем, спим и едим.

— Да, но ты это делаешь с особенным рвением.

— Ну, разве плохо? — я реально не понимаю, где я прокололась.

— Да! — подруга закатывает глаза. — Ты посмотри на себя!

— Зачем.

— Ну, что я говорю! Ты так зациклилась на учёбе и домашних делах, что становится ненормально. Закопала себя в них! Где тут ты? Где ТЫ-Ы?!

— Я бегу за тобою…?

— Разрываясь мечтою-ю-ю, — затягивает Ленка, не удержавшись. — Растворяясь в ночи, не молчи…

— Вместе-е…

— Не встречать нам рассветы…

— В два конца, в две планеты…

— В даль уносишься ты… ты-ы-ы… где ты-ы…

Последние строчки подвываем вместе, как ненормальные волки в ночи. Скромные. Темно уже. Вечер. Люди по кухням сидят, чаи гоняют в тепле. А мы на охоту попёрлись. За подарками.

— А что там с этим Сантой? — вспомнила я.

— А что с Сантой?

— Ну, кому надо подарок? Какой?

— В смысле, тебе же Оксанка написала?

— Юдина? Нафига?

— Дай телефон, — потребовала подруга и полезла в чаты. — Вот, у тебя внизу болтается, видишь. Она каждому прислала рандомое имя жертвы, чтобы не повторялось. Тебе выпал… Славик! А-а-а! Круто! Блин, а ты молчишь! — она восхищённо попрыгала.

— Что? Славик? И мне ему дарить, типа, да?

— Не типа, а дарить!

— А что дарить? — продолжила я тупить. Первый раз слышала про эту тему с Сантой.

— Решили что-то маленькое, в пределах пятиста.

— Что сейчас на пятьсот рублей купишь? — засомневалась я. Но Ленка уже о другом верещала.

— Ой! Ой! Погоди!

— Чего?

— Надо нам тогда от Славика сбежать! А то он увидит свой подарок! Ты же его Санта!

— Так нет же ещё подарка…

— Ага, но будет же! Как ты при нём искать будешь?! А?! О-о-о… — зацокала она, — тяжёлый случай! Тайный агент из тебя никакущий!

— Это точно, — согласилась я, невольно припоминая подъезд и Матвея. Подруга заметила перемену.

— Эй-эй, — закудахтала она, хватая меня под ручку, — да ты не расстраивайся! Я его сейчас домой отправлю. Без него сходим…

— Правда? А ты?

— Да, пф-ф, завтра увидимся, — уверила она, — ничего страшного, помогу тебе подарок ему выбрать. Так даже интересней.

— Хорошо. А у тебя кто?

— Жертва? Ай, Юлька. Фигня! Накуплю ей всяких масочек по акции и какую-нибудь мелочь корейскую. Она ж любит.

— А что Славик твой любит?

Ленке польстила приставочка «твой». Она довольно зарделась:

— Ну-у…

И начала болтать про какие-то фотоштуки, какие-то вспышки и студию — я плохо слышала. Я заметила, на месте мотоцикла Матвея соседскую машину. И внутри что-то сломалось. Повалилось в чёрную бездну предчувствия. Чужая машина… что это значит?

Поискала глазами Щербатого — двор пустой.