Опасный выбор

Глава 28

Прощание

— Я боюсь, Матвей!

Он замер, как от пощёчины. Разжал хватку.

— Прости, — отступил сам. — Даш, я не хотел… — схватился за голову и зашатался вбок, матерясь. — Что за… что я творю…?

— Матвей, — меня тоже как подлых ударило. — Пожалуйста, не делай этого с собой, — заскулила я уходящему, через слёзы. — Пожалуйста… не хочу… прости… я не знаю, как ещё попросить тебя…

— А ты не проси, — буркнул он. — Прикажи.

И поглядел:

— Я всё ещё твой пёс, если ты не заметила.

— Нет, я… нет, Матвей… — растерялась я от его прямоты, от этого взгляда. Матвей растёр по щеке кровавый подтёк и, указав мне на мою руку, пошёл восвояси. Я опустила глаза туда же. Кольцо.

Он его заметил.

И всегда замечал.

И верил.

А я?

Я же сама подавала ему этот знак. Маячила ему тонким золотым лучиком в полной темноте. Чтобы он не разбился о скалы. Давала ему надежду или манила в смертельную ловушку, как сирена заманивает моряков? Прямо на камни.

Я всю неделю искала ответ.

Этот эпизод с Щербатым и Матвеем не давал мне покоя. Я мучилась. Что-то изменилось. Юра стал моей оплеухой, той всесильной рукой, которая тычет тупого щенка в лужу, и спрашивает отвратительно гнусным голосом: «это кто сделал лужу?! А?! Кто сделал лужу, я спрашиваю?!». А Матвей был моей лужей. И Юра имел полное право «тыкнуть» меня в него носом. Я облажалась, как он выражается. И он абсолютно прав. Я облажалась.

Юра достал все козыри, все аргументы, которыми я должна была отбиваться от мамы, но не отбивалась. Он показал мне мастерскую игру. Настоящую карточную бойню, дворовую, прямолинейную, без подковырок, где за мухлёж сразу получают по почкам, и где есть чётко прописанное правило, как граффити на стене: «это моя жизнь». Чёрным по белому. По серому. По жёлтому. По любому.

Это моя жизнь, мама, — тихо-тихо, на цыпочках, пришло осознание. Я уже не маленькая. Я взрослый человек и должна сама решать за себя, отвечать за свои поступки. Должна делать СВОИ ошибки. А моя «ошибка» тоже без дела не сидела. Взяла себя в руки. Матвей взял. Наверное, и на него этот эпизод произвёл впечатление, не знаю, но он тоже изменил тактику. Собрался. Перестал бухать. Перестал торчать на скамейке. А я почти перестала его видеть. И мучилась.

Мне безумно хотелось поговорить.

Хоть с кем-нибудь.

Хотелось обсудить происходящее, разложить всё по полочкам. Но раскладывать было не с кем. Ленка не подходила — она сама не знала, что такое восстать против воли родителей. К Щербатому я подходить просто боялась, хотя он об этом знал всё. Мне было стыдно перед ним. Оставалось вариться в этом новом открытии самостоятельно. Прорабатывать свои страхи и сомнения самой — с дневником наперевес. Я изливала на страницы всё, что думаю, о чём хотела бы сказать маме, но боялась, о чём мечтаю, что чувствую, но не показываю.

Доварилась до того, что отправила Матвею третье по счёту сообщение — только он мог помочь мне разобраться в себе. Потому что, в отличие от Щербатого, не станет убивать, а о самостоятельной жизни он знает, пожалуй, больше всех. Хотя никогда не выпячивал этого, и никогда не спорил с моей мамой и с её аргументами. Не играл в эту карточную игру, потому что знал, что для меня родители это святое. Он уважал это.

Буря первых эмоций улеглась. Горизонт прояснился. И мне захотелось поговорить с Матвеем спокойно, без истерик, без слёз, как взрослым людям. Как и требовалось изначально. Объясниться по-человечески, рассказать, что меня тревожит, что пугает. Но и на третье сообщение я не получила ответа. Матвей даже не посмотрел. Опять. А звонить я не решалась. Не люблю телефонные разговоры.

Я понадеялась поймать его во дворе, но несколько дней моя охота не давала результатов. Окно на лестнице стало моей дозорной башней, я прибегала сюда при любой удобной возможности, чтобы поглядеть во двор и проверить турники и стоянку. Наконец, когда я совсем отчаялась — я заметила эмку под его тёмными окнами.

Я даже не стала выдумывать отмазку. Дома только Лизка, ей пофиг, а папа ещё не вернулся с работы. Так что я просто накинула куртку и вышла, пока Матвей снова куда-нибудь не уехал. Я подходила и видела, как он грузит что-то в машину — успела! Матвей услышал. В губах у него торчала сигарета. Он перехватил её пальцами и удивлённо выпрямился. Серые глаза по привычке «оценили обстановку» и снова остановились на мне: почему ты не шифруешься? — спрашивали они. Двор полнился жильцами. В пять часов многие уже возвращались с учёбы и работы, и движение вокруг было довольно бурное. Но буря, происходящая во мне была сильнее, и я подошла к Матвею напрямик, наплевав на соседский надзор. Он уважительно потушил сигарету.

— Привет, — остановилась я рядом.

И вдруг испугалась.

Что я делаю?

— Привет.

Он тоже выглядел растерянно. Он не ожидал, что мы встретимся. Как и я. Он тоже не знал, что говорить, и несколько секунд висела странная неловкая тишина. Поговорили только наши глаза. На своём языке. Но этого было мало.

— Ты видел мои сообщения? — глупо спросила я, хотя знала ответ. Просто не умела начинать разговоры.

— Нет, — он слегка поморщился, — телефон утопил…

Ответил коротко и снова замолчал.

— А-а, — удивилась я. — Ясно. В воду случайно уронил? — зачем-то уточнила. Как же глупо это прозвучало!

— Не. Утопил. Специально, — ответил Матвей снова коротко. И снова замолк. А я прокомментировала от неловкости:

— Ого. Это уже второй телефон на моей памяти… сколько же погибло всего… как-то неэкономично получается…

— Чувствовать вообще затратно.

Снова как отрубил. Мне стало стыдно за свою пустую болтовню. Пора было переходить к делу.

— Ты торопишься?

— Нет. Забрал кое-что из квартиры.

Я вопросительно помолчала и Матвей дополнил ответ:

— Отдал её.

— Что? Квартиру? — удивилась я. — Но зачем? Ты же почти выплатил…

— Теперь выплатил.

— Ты так долго боролся за неё…

— Какой от неё прок.

Я поняла о чём он и внутри всё страшно заворочалось. Больше не будет нашего гнёздышка. Больше не будет нас. И Матвея… я чудом не потеряла его сейчас. У меня нет его нового номера, нового адреса, а у него нет соцсетей. Он сложил бы в эмку свои вещи и исчез бы из моей жизни навсегда, если бы я случайно не заметила его в окошке. Зачем судьба подарила мне этот шанс? Я должна объясниться по-настоящему. Я для этого и пришла к нему. Увидеть его. Поговорить.

От волнения аж затошнило.

— Мы можем поговорить? — спросила я прямо и банально.

— Мы вроде уже, — глядел он тоже прямо. Он понял о чём я прошу, но не торопился, ждал, пока я сама скажу про подъезд. И я сказала. И мерзкий писк двери вернул нас в тот страшный день, когда я сделала выбор. Вернулись зелёные стены, старые запахи, полутьма, ступеньки. Я покосилась на закрытую дверь «гнёздышка» и опустила глаза:

— Я запуталась, — призналась я сразу, ощущая на себе его пристальный взгляд. — Мне страшно за маму, и за тебя, и за себя… я не хочу, чтобы кто-то страдал. Но, кажется, другого пути нет… нельзя быть хорошей для всех. К сожалению. Знаешь, — я заковыряла краску на периллах. — Я же почти ушла тогда. После ссоры. Я уже собирала сумку, когда у мамы случился приступ…

— Как она? — тихо уточнил Матвей.

Я поглядела с благодарностью:

— Уже намного лучше, её отпускают гулять по больнице, даже во двор, она поднимается по лестнице сама, обещают на днях выписать. Вот, ждём…

— Хорошо.

— Угу. И вот… — я снова занялась перилами. — Если бы не это дурацкое сердце… Матвей… я не простила бы себе. Ты же знаешь. Ты, как никто, должен понять. Мама же одна…

— … а мальчиков много, — закончил он невесело.

Я испуганно подняла ресницы.

— Я не о том.

— Даш, да я всё понимаю, — успокоил он, — не маленький. Содрал бы шкуру, не вопрос, если б это было реально, — указал он на себя, усмехнувшись. — Но многовато сдирать. Не вариант, как видишь. За эти проклятые недели я чётко понял одно: я не смогу измениться для тебя, как бы сильно я этого не хотел, Даш. Я такой, какой есть…

— … не для меня… — уточнила я тихо, пялясь на его губы. Он стоял чуть ниже и…

— … м-м? — не понял он.

— … для мамы, — я сжала перила, но удержаться было нереально. — Для меня не надо… для меня ты всегда… идеальный…

В хмурых Балтийских небесах произошла перемена: тучи разрезал солнечный луч. Надежда. Я приблизилась ещё, на самый краешек ступеньки и робко нашла его руку:

— Это мне нужно меняться, Матвей… не тебе… мне нужно быть сильнее…

Медленно, ещё не веря, он обвил мои холодные пальцы своими, тёплыми, живыми, а я потянулась к губам смелее. — Прости, что подвела. Прости, что мучила. Если простишь, мой ответ «да», — зашептала я близко, ощущая табачное дыхание, руку на пояснице. Как раньше. Как в самом начале.

Как будто наша история сделала эффектный кульбит и мы вернулись на исходную, чтобы попытаться снова, но на этот раз не лажать. И мы попытались. Стоило нашим губам коснуться — Матвей ожил, как в сказке. Мой Матвей. Он вернулся, поверил, открыл кровоточащее сердце, взялся за меня крепко, напористо, как голодный скиталец, дорвавшийся до пищи, и подъезд пошёл ходуном.

— Даш… — шептал он между строк, — что ты творишь? — Удивлялся, запуская готические пальцы в мои волосы. — Я не понимаю… ты не шутишь?

— Не шучу… — улыбалась я счастливо и тоже удивлённо. Я так долго мучилась, сомневалась, но когда он оказался рядом, тут, в подъезде, всё стало ясно, как день:

— Я не хочу терять тебя. Никогда не чувствовала себя такой наполненной, целой, как с тобой, такой счастливой… — признавалась я вслух, краснея и горячо дыша от его ласки, от губ, от любящего взгляда. — Я хочу только тебя, Матвей. Без тебя невозможно, теперь я это знаю. Видишь, какая тугодумка, — поморщилась я, — со второго раза догнала… и то, еле-еле. Тупица… это же ужас. Ты уверен, что хочешь связаться с такой?

— Не только связаться, но и связать, — глянул он азартно, переодевая моё колечко на правильный палец. — Мы с тобой всё-всё попробуем, не переживай, у меня хорошая фантазия.

Я смущенно заулыбалась:

— Я в курсе!

Матвей чуть отодвинулся, но не выпускал.

— Это так странно…

— Что я в курсе?

— Что ты тут, со мной…

— Спасибо Щербатому…

— Кому? — изумился он, а я прикрыла рот ладошкой, поняв, что не то ляпнула.

— Ну, Юре…

— Погоди-погоди! Ты сказала «Щербатому»? — Матвей вдруг рассмеялся: щербатый! Я не выдержала и тоже прыснула с его реакции:

— Ну что?! Чего ты ржёшь! Просто так случайно придумалось… ты только ему не говори, пожалуйста! Что? Матвей! Ну пожалуйста!

Как же радостно смеяться с ним, — ликовала я, наслаждаясь любимым смехом, улыбкой, огоньками в серых глазах. Я больше никогда не подведу их, не причиню им боли! Я буду защищать их. Буду хранить их.

— Щербатый! Юрец свихнётся от злости…

— Ну Матвей, ну пожалуйста! — умоляла я. — Он меня и так презирает, куда ещё-то! Не хочу его обижать…

— Не бойся, возьму удар на себя… сам обозначу, слишком роскошно живёт без кликухи… пора бы его приземлить… и вообще, пацан без клички, как пёс без… кхм… ладно, не при дамах, — веселился он, снова принимаясь за поцелуи.

— Это из-за Юры мы стоим тут, — таяла я, — он просто замечательный друг… ты не представляешь, это же он мне мозги вправил…

— Хм, чё правда? — усомнился Матвей.

— Правда! Из него вышел бы отличный психолог. За минуту разобрался.

— Ну да, на Щербатого похоже…

— Матвей!

— Ладно-ладно, забей, я же шучу. Поблагодарю его по-братски. А чего он такого сказал-то? Чтоб знать что говорить, на будущее…

Я возмущённо отодвинулась:

— Эй! Не будет никакого «будущего», я же поняла уже… нет, он просто напомнил сколько мне лет, если честно…

— Чёрт. Я бы не додумался, — заценил друг Щербатого «психолога».

— Ага. А ещё напомнил, что это лично мамин выбор «не понимать тебя», а не наш косяк. Так что, как видишь, он заслуживает большего, чем эту дурацкую кличку, ну пожалуйста, Матвей… он же всё равно когда-нибудь узнает, что это я придумала! Ещё комплекс появится из-за меня.

— Какой комплекс! Он этим своим зубом, знаешь как гордится, — возразил Матвей весело. — Он тебе разве не рассказывал? Это он в прошлом году отколол, когда с батей на охоту ездил на кабанов. Прикладом получил, отдачей, прикинь, идиот. Сам себе по зубам. Бамс! — Матвей показал как, и снова обнял меня. — Чуть сознание, говорит, не потерял. Но завалил здоровенного! Еле утащили вчетвером, с мужиками.

— Ого! Нет, не рассказывал, я бы запомнила!

— Погоди, ещё не раз расскажет, — пообещал мой спутник зловеще. — Наизусть выучишь. Весь двор эту байку знает на зубок… на зубок про «зубок», — фыркнул он.

— Думаешь, Юра простит меня?

— Куда денется. Особенно, когда узнает, что это он повлиял. Пф-ф, — Матвей разулыбался, — да-а, ещё бы! И двор выучит вторую байку… и про нас с тобой будут слагать легенды… «как щербатый психолог подогнал бандиту лучшую девочку», но мы этого уже не услышим.

— Почему? — не поняла я, хихикнув с заголовка.

— Потому что у «бандита» в этом дворе не осталось квартир, — хохотнул Матвей. — И он будет срочно подыскивать варианты…

— А где же ты собирался ночевать сегодня? — спохватилась я.

— У приятеля с работы. Я у него уже пару дней как тусуюсь…

— Ужас. До сих пор жутко. Я чуть не потеряла тебя, — шепнула я испуганно, и по коже побежали мурашки. Матвей хотел что-то ответить, но нам помешали — на втором этаже загремела и распахнулась соседская дверь, выпуская к нам «свидетеля». Тот сразу деловито и быстро затопал по лестнице, но я и не думала пугаться. Больше не было той маленькой трусливой девочки Даши — была Даша взрослая, любящая всем сердцем, только-только начавшая свой сознательный путь в жизнь и принявшая важное и непростое решение САМА. Без подсказок родителей.

Матвей хотел отпустить, чтобы не смущать меня, но увидев мой решительный взгляд и почувствовав за этим решительный поцелуй, расслабился. Мы лишь капельку посторонились, чтобы лишний человек поскорее вышел вон и продолжили прерванную беседу:

— Ты действительно собралась им сказать? — спросил Матвей про родителей.

— Да. Я скажу всё. А может напишу.

— Как посмертную записку? — усмехнулся он.

— Ага. Это уже не важно. Теперь я не рассчитываю, что они поймут. Даже знаю это. И как-то легче. Может, конечно, и поймут, но только через время. А я не хочу это время терять. Хочу провести его с тобой…

— Думал, скажешь «с пользой», — Матвей светился от счастья.

— Можно и так сказать, — поддакнула я.

— А поехали со мной, глянем парочку вариантов?

— Прямо сейчас?

— Ну, да. Чем скорее снимем, тем скорее съедемся… мне кажется, мы уже оба готовы к марафону… м-м? Только за простынями заедем… что скажешь?

Я засмеялась, радостно отталкивая его и вдруг вспомнила про универ. Задумалась. Матвей заметил:

— Что не так?

— Всё так, не переживай, — успокоила я его, — просто завтра пары и я подумала, папа же оплачивает учёбу, он…

— Не продолжай, — зацеловал Матвей окончание. — Я сам займусь твоей учёбой.

— И своей?

— И своей. Серьёзно, не парься, продолжай спокойно учиться, я потяну это. Я всё вытяну, если ты будешь рядом.

— Даже марафон?

— Особенно марафон, — растянулась «многообещающая улыбочка». Как же я скучала по ней! Я смущённо ковырнула замок на его куртке:

— Всё равно это как-то неловко… я буду на твоей шее…

— Будь. Я с радостью.

— Ну серьёзно, Матвей, — я снова задумалась. — Хотя, знаешь, у нас в следующем году обещали добавить бюджетных мест… и я могла бы… да что! — я загорелась, ну чего я раньше не додумалась?! — Я просто возьму и заслужу себе это место, я постараюсь. Не хочу, чтобы тебе приходилось одному мучаться. Всё-таки деньги не маленькие, — рассуждала я вслух и всё больше поражалась, как сильно мне хочется на бюджет. Я постараюсь, ради нас с Матвеем. Я не особо расстроилась, когда не попала с первого курса — мест было всего десять на поток, и их раздали малоимущим и многодетным, а за меня папа платил, так что терять мне было нечего. А теперь есть что терять. Я не хотела, чтобы оплата обучения стала папиным «козырем», а она непременно станет, когда он узнает про мой отъезд во взрослую жизнь, так что надо хорошенько попотеть. Я буду лучшей, как и мечтала — потому что теперь у меня есть лучшая мотивация. И эта «мотивация» смотрит на меня своими манящими серыми просторами. И не может перестать улыбаться.

— Что? — хихикаю я в ответ.

— Обожаю, когда ты «хорошая девочка», это так заводит, — как обычно, просто и прямо признаётся Матвей, заставляя меня краснеть сильнее. — А ещё, обожаю, когда у тебя так глаза горят… хочется весь город к твоим ногам уложить. А потом тебя уложить… сверху… и…

— Матвей! — рассмеялась, смущённая вконец от его пошляцких шуточек. — Не можешь без этого!

— Без тебя — не могу, — подтвердил он, перехватывая меня покрепче. — Едем?

— Едем. Только домой забегу — переоденусь. Подождёшь немножко?

— Подожду сколько нужно. Хоть всю жизнь.

— Всю жизнь не надо, минуток десять, я быстренько! — уверила я. — Туда-сюда!

— Не торопись, «гонка», — улыбалась Балтика, — я пока объявы обзвоню. Есть пожелания?

— Пожелания?

Передо мной полетели косые потолки мансард, окна в звёзды, черепицы соседских крыш, ажурные кроны деревьев, старые балкончики с кофейными столиками и цветами…

— Нет, — радостно заявила я. И не соврала. Мансарды не задержались. Они пролетели, как ветер, поволновав, но не оставив следа. А Матвей остался, и понимание, что мне с ним везде будет хорошо — тоже осталось. Дело не в мансардах, дворцах, шалашах и хрущёвках, — думала я, убегая домой — приводить себя в порядок. — Дело в человеке, с которым я хочу быть ВЕЗДЕ. У нас везде будет «гнёздышко». Везде будет открытка. Везде будет рай и уют. А если не будет — я сама его сделаю. Не вопрос, как говорит Матвей. Я с ним тоже всё-всё могу.

С ним я сильная.

С ним Я это Я.

Настоящая.

Я залетела домой и сразу в ванную. Полностью избавиться от «недельного заплыва» не удалось, но, с косметикой, видок стал в разы приличней. Тут немного подправила, тут подмазала — и вуаля!

Я снова одевалась «для него» и радостное волнение разливалось по мне волнами. Я дрожала, как перед первым свиданием, кусала губы, напяливая юбку, сапожки, геройский плащ. Я так скучала по этому. По этой Даше. По той, которая умеет держать осанку, уверенно летает на девяти сантиметрах по брусчатке и строго блюдёт дисциплину.

Больше никогда-никогда не сниму каблуки, — смеюсь про себя, цокая по лестнице обратно, — буду даже спать в них! М-м-м… интересно, как на это посмотрит Матвей, наверняка ведь заценит, — не выдерживаю и прыскаю с глупых фантазий вслух.

Пустой подъезд проводил меня наружу удивлённым писком и лёгкие наполнил месяц Март.

Я дышала им и улыбалась.

Оказывается, всё это время, была весна! А я не видела. Не замечала ничего кругом. А мир изменился! И солнце вовсю грело первые почки, и вылезли первые зелёные листики вербы и нежные пучки подснежников под стенами домов, и фиолетовые крокусы пестрели, тут же, на клумбах.

И я спускалась по ступенькам в эту весну, в красоту, к нему! К моему Матвею.

Если ЭТО дно, мам, — волновалась я, подбегая к эмке, — то я осминог. Я вцеплюсь в него всеми конечностями и ни за что больше не отпущу!

Мы смотрели квартиры и абсолютно в каждой я хотела остаться с ним навсегда. Матвей, кажется, был того же мнения. Мы переглядывались, как заговорщики, шутили на своём языке, а хозяева и риэлторы растерянно поддакивали.

— Столешка каменная? — Хлопал по акрилу Матвей. — Это хорошо, — поглядывал на меня бесстыже, — крепкая. Хотя холодновато… Даш, иди-ка сюда, попробуй… не стесняйся… тебе же тут… хозяйничать…

И я краснела, сдерживая смех. А риэлтор пускался в долгие объяснения по поводу практичности, и просил не резать прямо на ней. «Резать не будем» — обещал Матвей и шёл в спальню, отмачивать комментарии по поводу скрипучего дивана и тонких стен: «нормально, говорите? Угу, у соседей спросим…»

А я любовалась на него.

На то, с каким достоинством он держался, и как на него смотрели люди, как на их лицах боролись любопытство и опаска. Он с первых слов умело ставил себя «на уровень», но не хамил, общался просто, но не давал обращаться с собой, как с пацаном. Держал дистанцию. Вежливо помалкивал и с лёгкостью отказывал, и говорил в лоб, если ему что-то не нравилось.

— … а инструменты есть? — стрелял глазами азартно, и я выбегала из комнаты, предчувствуя его «нетонкие» намёки в мой адрес. А Матвей продолжал погромче:

— … вдруг что-то починить нужно будет. Жена любит, когда я сам. Да, не переживайте, хуже не сделаю, так-то я по профессии слесарь… — доносилось из-за угла деловито, — зачем вам лишние траты… целый ящик? Угу. Небольшой, вижу… но пойдёт.

А я стояла, оглушённая его «женой» и прятала застенчивую улыбку в окно. Туда, где оранжевый солнечный диск закатывался в зеленеющие ветки, где дети спешили наиграться до темноты, где машины суетились по лужам, и тревожили колёсами небо с облаками.

Оставалась только одна ночь без Матвея и одно прощание.

— Похищу тебя в шесть, — предупредил он на следующий день, подвозя меня к подъезду, после пар. — Успеешь собраться?

— Успею, — подписалась я поцелуем.

Вещей было не много. Взяла самое необходимое: сумку набила «учёбой», а рюкзак — одеждой. Матвей сказал взять только самое любимое — остальное, мол, «докупим». И я брала. Постояла у книжного шкафа, почитала корешки, зависла над ватманами с рисунками, над старыми холстами на подрамниках, и решила, что не потащу. Новое нарисую.

Лизка вот-вот вернётся от репетитора и Матвей подъедет — дольше тянуть с прощальной запиской нельзя. Я прошлась по пустым комнатам, впитывая свои детские воспоминания, запоминая детали, которые ускользали от меня раньше, и вернулась к письменному столу. Закрыла широкий ящик с мелочами и ненужным хламом. Задумчиво склонилась над белым листом:

Привет, мам.

Прости, что не навещала, что не могу поговорить с тобой, что пишу тебе эту записку. Боюсь, я не сумею вслух.

Разревусь или наговорю глупостей. И мы с тобой снова поссоримся. Лучше так. Так спокойней.

Мам, я попробовала без Матвея, и поняла, что не смогу. Можешь не верить, но с ним я чувствую себя в полной безопасности, как за каменной стеной. С ним я действительно счастлива. Я бы очень хотела, чтобы ты поверила мне на слово, но понимаю, что слишком многого прошу. Здесь, наши с тобой взгляды расходятся. Ты видишь серьги и татушки, а я вижу сильную волю и любящее сердце, которое привыкло защищаться и с раннего детства умело постоять за себя.

Мне нужно многому у него поучиться, мам. И прежде всего — отстаивать свою жизнь. Я бы очень хотела сохранить с тобой и папой хорошие отношения, поэтому должна оставить вас и пойти своей дорогой. Если останусь дома и откажусь от моей любви, я стану ненавидеть тебя за то, что ты запретила, и презирать себя, что послушалась, как овца. Я не хочу так. Это разрушит наши отношения. А я очень сильно люблю тебя и папу! Очень не хочу вас разочаровывать! Но приходится.

Этот выбор даётся мне нелегко, поверь. Но теперь я знаю, что всем не угодишь. Кто-то обязательно будет недоволен. Поэтому нет смысла отказываться от своего шанса или от своих ошибок. Это дело каждого. И твоё дело — принять мой выбор или не принимать. Поверить мне или нет. Я не могу повлиять не это. Но я хотя бы попыталась.

Спасибо тебе, что любишь балбеску.

Я знаю, что любишь.

И прости.

Даша.

Я отложила ручку и наскоро перечитала. Осталась недовольна. Но как можно остаться довольной прощальной запиской?! На то она и прощальная, чтобы вызывать тоску. Сложила.

Сунула в конверт вместе с выдранными листиками из дневника. Теми, что я накатала, пока умирала без Матвея. Если и это не убедит маму в моей искренности, то я уже не знаю…

«Прыгай. Я тут.» — отписался мой похититель, пока я запечатывала клей.

Я подписала конверт «маме» и положила на родительский диван, подальше от Лизкиного любопытного носа. А саму Лизку встретила внизу у подъезда.

— Пока, Лиз, — улыбнулась я ей, подавая Матвею сумки. Он хлопнул багажником и деликатно уселся обратно за руль, чтобы не мешать нам и не пугать сестру. Она что-то поняла. Стояла и хлопала глазками, переводя взгляд с машины на меня.

— Я оставила тебе то платье, — продолжила я напутствовать. — Носи, если нравится. Ужин в холодильнике. Завтра тебе придётся что-нибудь самой придумать. И послезавтра. Позаботься о родителях, ладно? Не сиди у них на шее, они устают. Маму не пугай побегами, ей достаточно будет моего. И старайся рассказывать ей всё, что чувствуешь, прямо, ладно? И мне звони, если захочется поговорить…

Лизка стояла притихшая, не перебивала, слушала и не могла поверить в происходящее:

— Ты уезжаешь? — переспросила она, когда я закончила.

— Да.

— Куда?

— Переезжаю.

— Куда?

— В другую квартиру.

— В его?

— Нет, не в ту, в другую, Лиз. Я не улетаю на Луну, всё хорошо, я буду рядом, просто отдельно, понимаешь? А если не понимаешь, то, однажды поймёшь. Надеюсь, и ты встретишь свою вторую половинку, Лиз. Ты сразу почувствуешь, когда встретишь, не бойся. И не отпускай её, ладно? И… да… это «с первого взгляда». Ты была права.

Я отдала ей свои ключи и села в красный спортивный салон с уличной музыкой. Кто ж знал, что у «хорошей девочки» такая «плохая» половинка. Банально? Да.

— Готова? — улыбнулись серые глаза.

— Да.

Больше книг на сайте — Knigoed.net