Подонок. Я тебе объявляю войну!

27. Женя

Его злость неожиданно остужает Соню.

— Ладно, Стас. Прости меня, — говорит она спокойнее. — Это просто шок. Ну и наши меня накрутили… Влад, Янка… она так вообще вчера весь вечер в трубку рыдала. И ты еще домой не пришел. И на звонки не отвечал.

— Сонь, ну я уже большой мальчик. Всё хорошо. Не нервничай.

— Да ничего хорошего, — горестно стонет она. — Нет, правда, что теперь будет?

— Да ничего не будет. Не начинай. Пойдем кофе лучше выпьем.

— Ты не понимаешь… — горячо возражает Соня. — Меркулова продажная тварь… предательница… она же и нашим, и вашим… Я ей не верю!

Судя по звукам, они перемещаются куда-то вглубь квартиры и дальше, как я ни напрягаю слух, уже ничего не слышу.

Впрочем, мне и так есть над чем подумать. Что-то произошло вчера на дне рождения Полины. Что-то плохое. Или должно было произойти, отчего псих меня… спас? А Соне это не понравилось. Ладно, ее эмоции — ее проблема. Но почему ее брат вдруг решил меня выручить? Не очень-то он похож на альтруиста. Тем более я, по его мнению, стремная, что даже притронуться не может…

Я заглушаю легкий укол, повторяя: и черт с ним. Нет, это даже хорошо. Хотя… кто меня раздел тогда? Я сама? Но почему я этого не помню? На автомате, наверное. Так, а куда я сложила одежду?

Я сажусь в постели, оглядываюсь по сторонам, но не вижу ни джинсов своих, ни футболки, ни даже носков. Выползаю из-под одеяла и тихонько, на цыпочках кружу по комнате, заглядывая во все возможные места. Да что ж такое-то! Куда я могла всё сунуть? Может, где-нибудь в ванной? Хотя странно, не могла же я в одном белье пройтись в чужой квартире, тем более перед психом! От одной лишь мысли, что он мог меня вот так увидеть, мне становится дурно.

Так, Женя, не паникуй, говорю себе, успокойся и попытайся вспомнить, что было.

Я сажусь на кровать и даже зажмуриваюсь от напряжения. Но отчетливо помню лишь то, как приехала к Меркуловой от мамы. А нет, еще помню полутемную гостиную… пунш с корицей… и Смолина! Он смотрел на меня, когда я танцевала, глаз не отводил. Смотрел так, что даже сейчас к щекам приливает жар.

Снова невольно лезет мысль: если я такая стремная, что ж тогда он так пялился на меня? Да, господи, плевать, тут же одергиваю себя. Дальше-то что было? Но увы, как я ни выжимала из себя, ничего больше вспомнить не могла. Просто черная дыра…

«Меркулова продажная тварь… она и нашим, и вашим…» — всплывают на ум только что сказанные слова Сони. Уж не Полина ли подсыпала мне какой-то гадости в свой пунш? Больше ведь я ничего там не пила. И на эту вечеринку она слишком уж активно меня затягивала. Лешу приплела какого-то, который якобы что-то знает. Подозреваю, что она сама его придумала.

Теперь вопрос: зачем ей это? Впрочем, и так можно догадаться. Скорее всего, ее об этом попросила Соня, а она и рада выслужиться, чтобы её простили, чтобы перестали травить и издеваться. И что было после того, как я отключилась? Хочу знать это и вместе с тем боюсь: вдруг что-то плохое или унизительное?

Да, Смолин меня увез, но в какой момент?

Пытаюсь прислушаться к собственным ощущениям, но кроме тяжести в голове и сухости во рту ничего необычного в теле не чувствую.

И тут раздаются шаги и голоса.

Смолин с сестрой выходят в коридор, и я мигом ныряю обратно под одеяло и закрываю глаза. Пожалуйста, пусть, если не оба, то хотя бы Соня уйдет! А уж со Смолиным, наверное, можно договориться. Он же там меня, получается, выручил. И вообще иногда он ведет себя как абсолютно нормальный человек, если с ним по-доброму.

Они о чем-то тихо говорят, потом хлопает входная дверь. Она ушла. Одной проблемой меньше. Так, теперь надо сообразить, что мне сказать Смолину, когда он сюда войдет? Где я? Как тут оказалась? И где мои вещи? Не говорить же, что я подслушивала их разговор…

Слышу — идет. Приближается. Останавливается рядом с кроватью. А я, вместо того чтобы изобразить пробуждение, почему-то наоборот замираю, не дышу, лишь подглядываю из-под ресниц.

Ну что он стоит надо мной? Зачем опять смотрит? Я так не могу… не могу больше. Ресницы начинают непроизвольно подрагивать, и я смыкаю веки. И вдруг с краю кровать прогибается под его тяжестью. А затем эту самую тяжесть я чувствую уже на себе. Он усаживается поверх меня, прямо на мои бедра и резко сдергивает одеяло до самой талии.

Я невольно ахаю и распахиваю глаза. Какого черта он уселся на меня? Какого черта меня разглядывает? Сначала смотрит прямо в глаза, так что у меня сердце, ухнув, куда-то проваливается, а потом начинает стремительно разгоняться. Взгляд его, горящий, даже какой-то горячечный, прожигает насквозь. И это мгновение растягивается до бесконечности.

А затем Смолин сглатывает и опускает взгляд ниже, прямо на грудь, которая от волнения вздымается в такт учащенному дыханию. Вспыхнув, я пытаюсь прикрыться руками. И только тут замечаю в его руке телефон.

Я не успеваю даже дернуться или вскрикнуть, как Смолин делает снимок.

— Ты чего? Ты что творишь? — выдыхаю я.

Он отвечает не сразу. Даже не отвечает, а просто разворачивает экран своего айфона ко мне, прямо к лицу. Фото ужасное! Глаза ошалевшие. Волосы разметаны по подушке. Но черт с ними с волосами. Всё остальное — просто катастрофа. Боже, лучше бы я не прикрывалась. Так кажется, что на мне вообще ничего нет, даже топа из-за скрещенных рук не видно.

Лицо густо заливает жар.

— Зачем ты это сделал? — облизнув пересохшие губы, потрясенно спрашиваю я. — Ты спятил? Удали сейчас же!

Смолин переводит взгляд на мои губы и снова сглатывает.

— Удалю, — отвечает он глухо, с хрипотцой. — Как только ты свалишь из нашей гимназии.

— А если не свалю? Сохранишь себе на память?

Мой язвительный тон будто его тотчас отрезвляет. Нет, в глазах еще все тот же лихорадочный блеск, но взгляд уже не плывет, а становится острым и злым.

— Да нахрен ты мне сдалась, — отвечает он. — Нет. Выложу в сеть. В группу твоей бывшей школы.

Вот подонок!

Даже думать тошно, что будет, если псих так и сделает. Наши этого просто не поймут. Девчонки еще ладно, посплетничают, но делать из этого драму и плеваться не станут, а вот парни… У них свои понятия, и такое они не уважают, мягко говоря. Даже очень мягко.

А Дэн! Его же вообще разорвет. Как всё это объяснить ему? Да он и слушать ничего не станет. Он и так уже накрутил себя до предела. А тут еще публично… Для Дэна это будет двойной удар. Он до сих пор не успокоился из-за того, что псих меня подвез «при пацанах». А здесь момент в сто раз хлеще. Ой, да такой позор он не вынесет просто.

Но самое ужасное даже не это… В группе нашей школы сидят ведь и учителя, мамины бывшие коллеги, подруги. И тут уже будет не просто стыдно, а… уф, даже думать не хочу!

Все эти жуткие мысли вихрем проносятся в голове буквально за пару секунд, и всё внутри тут же начинает в панике дрожать. Но вида я не подаю. Глядя на психа с вызовом, запальчиво говорю:

— Ну и выкладывай. Мне плевать. И вообще слезь с меня!

Смолин на миг зависает, вскидывает брови в изумлении и в первый миг кажется растерянным. Он явно не ожидал такой реакции. Мне даже было бы смешно, если бы не страх…

Но затем он пожимает плечами:

— Как скажешь. Тогда прямо сейчас и выложу…

Он садится на край кровати, на собственную ногу, согнув ее в колене. Я же, натянув одеяло обратно до подбородка, напряженно слежу за ним. А этот гад с кривой самодовольной улыбкой водит пальцем по экрану айфона, открывает там какие-то окна, куда-то нажимает.

Неужели правда выложит? И я не выдерживаю. Рывком подскакиваю и пытаюсь отобрать у него телефон.

Мне это даже почти удается, но Смолин перехватывает мою руку и крепко сжимает запястье. Я в отчаянии стараюсь дотянуться второй рукой, но он и ее ловит. Несколько секунд длится эта борьба, пока я не оказываюсь будто в тисках прижата к нему. Позорно и глупо. Мы оба дышим тяжело, шумно, прерывисто и оба испепеляем друг друга взглядом.

— Подонок, — шиплю я. — Отпусти! Что я тебе сделала?

— Да что ты мне можешь сделать? — усмехается он снисходительно и выпускает меня. Поднимает с пола свой проклятый айфон, сует в задний карман джинсовых шорт и отходит в другой конец комнаты.

— Тогда какого черта ты творишь?!

— Я уже сказал. Свали из гимназии туда, откуда пришла. И я удалю фотку, — отвечает он, не оборачиваясь. Сам роется в шкафу, что-то там ищет. — Тебе же лучше будет.

— Откуда тебе знать, что для меня лучше? И почему я должна уходить? Мне, может, не хочется. Мне, может, очень понравилось в вашей распрекрасной гимназии.

— Это уже твои проблемы. И их будет гораздо больше, если не уйдешь. Это не угроза, а просто факт.

— Почему я должна уходить? — повторяю свой вопрос. — Только потому что ты так решил?

— Ты ведь, вроде, не дура. В математике вон рубишь, а простых вещей не догоняешь. Ты пролезла туда, где тебя не ждали и не хотели, где ты не нужна и никому не нравишься. Это все равно что вломиться в чужой дом и заявить, что будешь теперь там жить. Но это не твой дом. И из наших никто не будет с тобой даже общаться, потому что ты…

Он замолкает на полуслове.

— Второй сорт?

Смолин снова подходит к кровати, только теперь у него в руках стопка с одеждой. Голубые джинсы, белая футболка, серая толстовка. Всё это он небрежным жестом кидает на кровать.

— Видишь, ты и сама, оказывается, всё понимаешь. Одевайся.

Пропускаю мимо ушей очередное его оскорбление.

— Что это? А где моя одежда?

— Считай, что это твоя одежда, — кивает он на свои вещи. — Не нравится? Можешь идти как есть.

И Смолин выходит из комнаты.